– Меня зовут Кира де Крузо, я француженка, свободная колонистка, в здешних краях оказалась по воле случая и осталась здесь навсегда.

– Очаровала здешняя природа? – пошутил Ротмистров.

– Природа? Природа она везде одинакова. Теперь, – рассмеялась Кира. – А что заставляет вас, ребята, оставаться на своем боевом посту?

– Это очень тонкое чувство, такое, как струна гитары. Иногда оно может быть нежным, переливчатым, радостным, иногда гремит грозно и угрожающе и все, кто посягнул на честь и свободу Родины, падают пред ним. Это чувство высшего долга, которое заставляет наш народ двигаться вперед, чувство, которое наш народ сплачивает, сковывает в единое целое. С эти чувством по жизни идет каждый россиянин, независимо от его места нахождения. Это чувство любви к Родине, к родной земле, на которой вырос. Это патриотизм, – закончил свою тираду Иван Зарубин, гордо подняв голову, со странным блеском в глазах.

– Ваня Зарубин может говорить о любви к Родине часами, дайте ему только волю, – улыбнулся Ротмистров. – Впрочем, за это мы его и любим, он поддерживает боевой дух солдат наравне с командиром. Но приказы здесь отдаю все-таки я.

– Веселая у вас команда, – отметил Ивар. – Много вас таких на базе?

– Нет, – ответил Ротмистров, – однако в нашем распоряжении весь собранный нами арсенал западного фронта. Если дело с гизмами не пройдет, мы оставим в бункере доктора и рядом с ним сигнальный маячок, и тогда с базы его накроют лавиной свинца и пламени. Это будет достойный конец его дьявольской лаборатории.

– Итак, что же это за твари и кто их хозяин? – спросил Виктор, вскрывая ножом очередную консервную банку.

– Их хозяин – доктор Иоганн Карлович, серб по национальности. У него солидный штат работников: медсестры, техники, операторы, охранники, общее число задействованного персонала – свыше пятидесяти человек, – начал рассказ солдат, не представленный Ротмистровым, большой, атлетического телосложения мужчина с тяжелым квадратным лицом, покрытым многочисленными морщинами. – Все эти люди больны различными психическими заболеваниями, от шизофрении до маниакально-депрессивного психоза. Они безоговорочно подчиняются доктору, которого считают чуть ли не Господом Богом во плоти. Я проработал в составе персонала три месяца, пока не добыл основные факты его биографии. Этот доктор занимается тем, что воскрешает мертвых. Самое интересное заключается в том, что это чистая правда. Он изобрел какой-то прибор, который обращает вспять физиологические процессы, протекающие в теле после смерти. Это не означает, что он оживляет мертвые ткани. Дело в том, что в современных условиях, на холоде, животные клетки могут сохранять жизнедеятельность дольше, чем в условиях умеренного климата. Как известно, смерть верхних слоев мозга, самого хрупкого органа в теле человека, а именно серого вещества, наступает через несколько минут после смерти. Смерть белого вещества наступает несколько позднее. Процесс гибели последнего замедляет низкая температура, снижая скорость отмирания до нескольких суток. Работая с телом мертвеца, прибор частично восстанавливает жизненные функции белого вещества, однако полноценного мыслительного процесса в голове воскрешаемого добиться так и не удается. Подопытное лицо фактически является растением и подчиняется только самым элементарным приказам. Гизма может не есть, поскольку кишечник также утрачивает функции по всасыванию пищи, сердце работает вполсилы, а быстрота реакции достигается только за счет допинговых веществ, в том числе стероидов и амфетамина, которые закачиваются в кровь в огромном количестве.

– То есть, ты хочешь сказать, что гизма – конченый наркоман? – усмехнулся Виктор.

– Выходит, так, – ответил солдат. – И если он не получает дозы, то дней через двадцать-тридцать умирает от голода.

– А может ли быть так, что гизма захочет есть?

– Может. Если доктор решит эту проблему, тогда гизма сможет жить годами.

– Ясно. Как тебя зовут? – спросил Ивар.

– Меня зовут Феликс, – ответил солдат. – К вашему сведению, в персонале Карловича до сих пор работает наш шпион. Это женщина. Ее зовут Клара, она наш человек и располагает большой информацией.

Ивар покопался в кармане брюк и достал оттуда сложенный вчетверо бумажный лист.

– Это твое? – Ивар протянул лист Феликсу. – Я нашел его в Стронгейте, в комнате некоего Цезаря Люциуса.

Феликс, нахмурив лоб, пробежал глазами текст.

– Пусть это письмо побудет у меня, – проговорил он. Похоже, я знаю автора. – И спрятал лист в нагрудный карман.

Свет прокрался сквозь облака, упал на землю, и стал виден унылый серый пейзаж. Вокруг ни души, однако ночью в деревню приходили посторонние. Об этом говорили многочисленные следы перед домом. Труп катмессера исчез, и на его месте остались кровавые мазки. Виктор, забравшийся ночью на чердак, видел странных зверей. Казалось, это были волки, но очень большие. Они сновали вокруг дома, однако благополучно избежали сигнальных растяжек, словно учуяли их. Их вопли, похожие на клекот, пугали, в этих звуках чувствовалась кровожадность гиены.

Мороз крепчал, холодный сухой ветер становился все невыносимее.

Ночь прошла, однако свет не будил людей. В плотно законопаченной комнате было темно, как в гробу. Казалось, время здесь застыло. Люди спали, не шевелясь, и только легкий белый пар из ноздрей свидетельствовал о том, что они еще живы. Воздух был неподвижен. Ни шума, ни шороха. Первой проснулась Кира. Рядом с ней спали, тихо дыша, Ивар и Зигфрид. Виктор примостился с краю. Печь постепенно остывала, и холод постепенно прокрался внутрь. Кира растерла окоченевшие руки и вылезла из спального мешка. Почувствовав шорох, приоткрыл глаза Ивар. Кира, засунув в печь несколько поленьев, попыталась залить внутрь нее немного горючего, чтобы пламя разгорелось.

– Ты хочешь спалить здесь все, пока мы спим? – спросил он. Вопрос этот был столь неожиданным, что Кира едва не выронила канистру.

– Кто же так наливает? – Ивар встал, потянулся и, подойдя к Кире, отобрал у нее емкость с бензином. – Для этого есть стаканчик, вот он, видишь?

Слив немного горючего в стакан, он плеснул его на поленья. Чиркнул спичкой, и поленья занялись веселым пламенем.

Пока Кира готовила завтрак, Ивар поднялся на чердак. Павлов и Богомолов, дежурившие у окон, не спали.

– Ну как? Без происшествий? – спросил Ивар, выглянув в окно.

– За те два часа, что мы стоим – ничего, – ответил Богомолов.

– Пусто и тихо, – добавил Павлов, наблюдая из противоположного окна.

– Меня смущает только одно, – Богомолов поманил Ивара к окну. – Я увидел это на рассвете, и мне это показалось странным. Может, вы сумеете как-то это объяснить. Километрах в трех от деревни, в пустоши, смотри, видишь три черные точки на горизонте?

Ивар взял в руки бинокль и приложил его к глазам. Там, в пустоши, куда указывал Богомолов, он увидел нечто, что заставило его заволноваться не на шутку.

– Я сейчас! – он сунул бинокль в руки Богомолову и сбежал на первый этаж. К огромному изумлению Киры, он растолкал Зигфрида и поднял его на ноги. Спросонья Зигфрид сонно мотал головой, ничего не понимая.

– Тебе… чего надо? – промолвил он, потирая глаза.

– Пошли со мной! – скомандовал Ивар и, схватив его за локоть, потащил к лестнице.

– Ивар, что случилось? – спросила Кира встревоженно.

– Ничего! – огрызнулся Ивар. Затащив Зигфрида наверх, он вложил в его руки бинокль.

– На! Скажи мне, что это не так! Скажи, что это не гвардейцы! – Ивар трясся, как в лихорадке.

Зигфрид приложил окуляры к глазам. То, что он увидел, взволновало его не меньше Ивара.

– Это «Бешеные Псы». Три вездехода. И… с ними Вождь, – пробормотал он.

– Вождь? Где? – у Ивара отвисла челюсть.

– Смотрит на нас в бинокль.

Ивар отобрал бинокль у Зигфрида и сам воззрился в него. Там, вдали, Эберт, совсем не опасаясь быть замеченным, стоял на крыше броневика и, стянув с головы противогаз, смотрел на них. Помимо броневика, рядом стояли два вездехода, тех самых, с салонами-клетками. Вокруг машин сновали гвардейцы.