— Она хитрая, дедушка?

— Хитреющая, милый. Фу, совсем дух зашелся… Эва! Обедать вас кличут. Бегите скорей, а то тетенька гневаться будет…

Побежали. Делать нечего. В самый интересный момент всегда так, — то уроки, то обед. И ничего ты с этим не поделаешь.

За обедом мальчики ели вяло. Суп с лапшой, телятина… Как их есть, когда в голове гудят шмели, весь насквозь яблоками пахнешь, — даже волоса, а на языке терпкая оскомина…

Тетя Глаша только посмотрела, все поняла.

— Яблоки? Вы смотрите не объешьтесь.

— Мы, тетя, ничего. Я съел семь, а Петя… Петя пять съел.

— Только?

— И еще по три груши печеных. Можно, тетя, телятину на после оставить?

— Можно.

Вовка облегченно вздохнул. Помял в кармане четвертую запасную печеную грушу и раздумчиво поднял на ламповое ядро глаза.

— Скажите, тетя Глаша… Вот говорят, что какой-нибудь господин ничего не понимает, «как свинья в апельсинах». А может быть, свинья и понимает? Ведь вот дед-караульщик говорит, что свиньи чудесно-пречудесно разбираются в яблоках, какой сорт слаще, какой вкуснее…

— Ну так что ж?

— Так если бы у вас был апельсинный или мандариновый сад, свиньи, может, тоже бы разбирались в сортах. Как вы, тетя, думаете?

— Право, Вовик, не могу тебе сказать. Свинья же апельсины чистить не умеет. А с кожей съешь, любой сорт плохим покажется.

Вовка поджал губы. В самом деле. Ему это и в голову не пришло.

Встал из-за стола, шаркнул ножкой и пошел с Петей на веранду в кегли играть: кегли — пустые бутылки, а вместо шаров яблоки, — тетя позволила с буфета взять.

Проходили один за другим первые румяные сентябрьские дни. Яблоки заполонили всю усадьбу. Сузили их на подводу, отправляли в город на базар, — и чуть подвода тронется, непременно из-под тугой рогожи один-другой беспокойный плод наземь соскочит. Гусь побежит, вытянет шею, клюнет и недовольно пойдет прочь: яблоко, эка невидаль!

За столом на третье блюдо неизменно подавали то воздушный яблочный пирог, то печеные яблоки с вареньем, то шарлотку, — уж как там ни называй, — опять все те же яблоки с булкой. Ни за что кухарка не хотела ничего другого придумать. Куда же яблоки девать?

На веранде, на солнечной стороне, вперемежку с пучками тмина висели на штопальных нитках ряды яблочных ломтиков. Сушили на зиму. Пахло от них чуть-чуть горьким миндалем и жасмином, и осы целый день танцевали над ними воздушные вальсы. Когда же ломтики сморщивались и темнели, казалось, что это человеческие уши на сквозняке проветриваются. И перед кухней дед Архип ошпаривал крутым кипятком бочку под яблочный квас. А внучка его, желтоволосая, шустрая Анюта, отбирала в свое лукошко (тетя Глаша позволила) ежедневную порцию «цыганок», смугло-малиновых сладких яблочек.

Петя придумал себе дело. Открыл перед верандой на скамейке фабрику «яблочного одеколона». Запихивал в бутылочку ржавые кусочки яблок, ягодки барбариса, стебельки укропа и кусочки коры и заливал все это дождевой водой из кадки. Потом расставлял на солнце и целыми часами встряхивал, нюхал, закупоривал и откупоривал с таким серьезным видом, что сразу видно было: быть ему в будущем химиком по парфюмерной части. Запах его одеколона, впрочем, не всем нравился. Когда Петя вздумал было надушить тетину кошку, та после первой же пробы стремглав удрала в кусты и целый день не показывалась. А Вовка сунул нос в бутылочку и сказал:

— Если из твоего одеколона сделать ванну, потом целый месяц в дом пускать не будут.

У Вовки тоже было свое дело. Сегодня с утра тетя Глаша уехала в город. На Вовке — весь дом. Тетя так и сказала: «Ты умница, присматривай за всем». Вот он и присматривает. Прогнал из тетиной спальни дворовую Арапку, непременно ей надо на тетином коврике своих блох разводить, — под лестницей места мало… Отнес деду Архипу шесть кусков сахара, свою собственную экономию. Остриг Пете ногти: очень красиво вышло, вроде щучьих зубов. Выгнал из дядиной гитары большую зеленую муху, — забралась внутрь и гудит. Музыкантша какая… Выглянул в окно и зверским голосом закричал на курицу, которая в лиловых касатиках рылась: «С ума ты сошла?! Пошла во двор, кыш, кому говорят!» Потом пошел на веранду сторожить «кальвиль».

Сад был вроде райского, это мальчики в первое же утро решили. И как в раю, здесь тоже была запретная яблоня, с которой тетя не позволяла ни одного яблока трогать. Молодое деревце росло перед самой верандой, яблок на нем было ровным счетом девять, и сидели они крепко, как пришитые. Они еще не совсем поспели и должны были быть готовы только через две недели, к дядину рождению. Тогда их на блюде на почетном месте и положат.

Вовка сидел на ступеньках и зорко посматривал. Кошка стала было о ствол когти точить. Прогнал. Для этого есть старый жернов за сараем… Осу камышинкой согнал. Мало ли в саду яблонь, нечего на кальвиль лезть. В воробья горошиной из рогатки стрельнул. Ишь ты, еще дразнится, — перелетел на другую ветку и задом к Вовке сел. «Кыш! Петя, брызни-ка на него одеколоном…»

И вот тут-то и началась история. Увидал Вовка, что тетина коза Тамара, которая тетю лечебным молоком питала, галопом скачет по саду, как оголтелая. Веревка за ней следом мотается, псы сзади, обрадовались забаве, так и наседают. «Ведь эдак у нее все молоко в масло собьется, — что тогда тетя станет пить, когда вечером вернется?» Ведь он, Вовка, за старшего в доме остался… Кликнул он Петю и Колобка, который за забором змея в небеса пускал, и помчались наперерез козе. Коза вправо, коза влево, собаки почти на хвосте висят… Наступил Колобок на веревку, наземь пал, коза его волочит, а Петя и Вовка тормозами сзади вцепились, — остановили!

Дух перевели и потащили глупую плясунью к веранде. Колобок опять к своему змею убежал, невтерпеж было, Петя за свои бутылочки принялся, а Вовка прикрутил козу накрепко к стволу кальвиля, чтоб она у него на глазах была и вела себя прилично.

Засмотрелся мальчик на дальнюю лесную опушку, на аиста, косо пролетавшего над садом к пруду, на сизый цвет цикория, который яркими пучками весь скат за садом усеял. Засмотрелся и вдруг видит, что коза веревку натянула и к бутерброду Вовкиному, который лежал рядом на ступеньке, тянется. Вовка бутерброд отодвинул, — не для козы хлеб медом мазан…

Коза на задние ножки встала, передними в воздухе грациозно поиграла и как вскинется к бутерброду… Дрогнуло деревце, — два яблока оземь! Бросились Вовка и Петя к яблокам… не приклеишь теперь. А коза опять изо всей силы, как медведь с цепи, к бутерброду: три яблока наземь!

Чуть не заплакал Вовка. Оттягивает козу за задние ноги к дереву, чтоб веревку отвязать… Пусть хоть к волкам в лес скачет, Бог с ней, с козой! А она еще пуще рвется, во все стороны на дыбах кидается, — вот-вот веревка лопнет. Что с ней, сумасшедшим чудовищем, два маленьких мальчика сделают? Все до одного драгоценные продолговатые яблоки обтрясла, и только тогда бедный мальчуган Вовка вспомнил, что у него перочинный ножик в кармане. Чиркнул по веревке, — коза балериной в жимолость нырнула…

Собрал Вовка девять яблок в подол, губы кусает: вот и остался за старшего. Дядин сюрприз, любимый кальвиль своими же руками загубил… С досады прошел мимо бутерброда, даже не посмотрел, пусть воробьи клюют. Забрался на антресоли. Чуб на глаза спустился, — не стоит и смахивать, — все прахом пошло. Арапка опять в тетину спальню забралась, за стеной на коврике блох скребет. Пусть! Кальвиль погиб, какие уж тут блохи.

Так и разыскала тетя Глаша к вечеру Вовку на антресолях. Сидит у окна на полу, глаз не подымает. Вокруг него кольцом — кальвиль.

— Что с тобой, Вовка? Кто яблоки оборвал?

Объяснил Вовка все. Часто останавливался, слюну глотал.

А как дошел до того, как яблоки «одно за другим по-па-да-ли», хотел было заплакать, но из-за двери вышел дядя, сел рядом на пол, Вовку тормошить стал и рассмеялся.

— Чудак-мальчик! Ты что ж думаешь, что мы с тетей людоеды, маленького племянника за невинную вину изжарим и с луком съедим? Подумаешь, кальвиль! Есть о чем горевать. Ни ты не виноват, ни коза, ни прохожая бабка. Айда вниз чай пить: я из города трубочки с кремом привез. Лучше всякого кальвиля, братец мой…