— Что вы, Серафима Павловна, ищете?
— Билеты. Боже мой, билеты… Ведь я их сама в сумочку положила.
Игорь взял сумочку у нее из рук, сунул пальцы в боковой кармашек и вынул оттуда билеты: он же ясно видел, как его ангел-хранитель и капитан их туда положил.
— Я спрячу. Можно?
Все-таки вернее. Положил кусочки картона во внутренний карман курточки. Серафима Павловна отлепила со щетки кусочек приставшей к ней пастилы, сунула ее в рот и повернулась к мальчику. «Будет разговаривать», — сообразил Игорь.
— У нас только в Марселе пересадка?
Игорь чуть со скамьи не свалился. Слава Богу, что французы по-русски не понимают.
— Никакой пересадки! До самого Парижа. Вы разве в первый раз ездите?
— Во второй. Хотите пастилы?
— Нет, спасибо.
Второй кусочек она, пожалуй, с зубной щетки отдерет…
Как же это дядя Вася говорил, «под крылом», «под крылом». Она же вместо двери в вагонное окно шагнуть может.
Попутчица опять стала торопливо разрывать свою сумочку.
— Портмоне ищете?
— Часы…
— Часы ваши в саквояжике. Под зеркальцем, вот здесь. Они стукнуться могут. Надеть вам на руку? Можно?
Игорь застегнул над узким зеленым рукавчиком черный ремешок, запихнул в ее саквояжик кончик торчащего наружу купального костюма, пересчитал ее вещи и успокоился: ничего, он ее довезет.
Мальчик посмотрел на часики своей дамы и пожал плечами. Половина второго. Стоят. Зачем ей часы, если она даже заводить их забывает.
Дама вытащила из-за своей спины альбом в парусиновом переплете и стала рассеянно теребить завязки.
— Можно посмотреть? Это ваше рисование?
Она позволила, и Игорь плечом заслонился от соседей, зачем посторонним смотреть.
На шершавых страницах извивались, слегка подкрашенные цветными карандашами, может быть, русалки, а может быть, сколопендры… Глаза у всех были блекло-зеленые, растаращен-ные, с частоколом ресничек вокруг, и в каждом глазу дрожала невралгия. Свои глаза всем вставила. Длинные фигурки излучали цветное сияние, как на рекламах патентованные печи рисуют…
— Это душа Южного полюса. Это гимн орхидей.
— Спасибо, — шепнул мальчик. — Очень интересно.
Но самое интересное было в конце альбома: в уголке между страницами торчала… багажная квитанция Серафимы Павловны. Слава Богу, что перелистал до конца. Мальчик незаметно вытащил квитанцию и спрятал в карман.
Попутчица положила альбом в сетку и вышла в коридор. «Душа Южного полюса»… Как бы с такой душой мимо Парижа не проехать. Он поджал под себя ноги, вытащил из чемоданчика газету и стал решать «крестословицу». Но, кроме сколопендр и орхидей, никакие слова в голову не лезли. А ее все нет и нет… Не заблудилась бы.
Игорь вышел в коридор — не видно. Полотенце с собой захватила. Но из уборной вышел толстяк тоже с полотенцем на плече. Где же она? Посмотреть в соседнем вагоне? Дядя Вася такого случая не предвидел, хорошо ему инструкции давать. Не было ее и в соседнем вагоне, и только в третьем, в углу коридора стояла знакомая зеленая фигура и качалась из стороны в сторону.
— Что вы тут делаете? Пойдемте в купе…
— Не могу. Меня укачивает.
— Как укачивает?.. Разве здесь море?
— Меня и в поезде всегда укачивает…
Господи! Хорошего капитана ему дядя Вася подсунул.
Он взял ее за руку и решительно сказал:
— Идите за мной. Осторожно — площадка. Сейчас все пройдет, ничего. У меня вода в бутылочке есть с лимонным соком. И два стаканчика. У вас ведь своего, конечно, нет.
Усадил ее на место, напоил. Закрыла глаза, слава Богу.
В Марселе вывел ее на станцию, поводил. Завернет куда-нибудь за угол — и прощайте… Взял напрокат подушечку.
— Скорей, скорей, садитесь. Не в этот вагон, это почтовый…
Пристроил для нее в уголке подушечку. Ноги у нее какие бесконечные. Ничего, как-нибудь проспит.
Сам прикурнул сбоку и, засыпая, подумал: «Только бы во сне она на меня не свалилась… Или опять по коридорам бродить начнет. А вдруг она лунатик? Нет, ничего, сегодня луны нет. Да, дядя Вася, неизвестно еще, кто у кого под крылом, я у нее или она у меня…»
* * *
Поезд полной рысью подлетал к Парижу. Игорь стоял в коридоре у окна, считал минуты: сейчас, сейчас. Вещи «капитана» он уложил, вон там сидит в купе, что-то такое в альбомчике рисует. Душу бенгальской спички…
Дома — мосты — откосы. Поезд замедлил ход. Качнулся на стрелках. Показалась платформа. Боже мой, только бы маму не прозевать. Дядя Вася ведь ей телеграмму послал.
За окном в пестрой толпе мелькнуло милое лицо в коричневой шляпке, Игорь высунулся из окна:
— Ма-ма!..
Отец машет платком. Мальчик схватил чемоданчик и бросился к дверям… Но опомнился и, повернувшись к склонившейся над альбомом зеленой даме, крикнул:
— Приехали! Сидите тут, сейчас мы с папой придем и возьмем ваши вещи.
И уже из коридора на ходу, размахивая бумажкой, досказал:
— Багажная квитанция у меня… Не ищите, пожалуйста!
XVII. ВОЗДУШНАЯ СПАЛЬНЯ *
Уже третий день Игорь снова в усадьбе — «дома». Будто никуда и не ездил. Будто на аэроплане во сне слетал на юг, к морю. Но вон на комоде лежат в стеклянной вазочке пестрые морские камушки. И южные подарки все раздарил. Особенно Игнатий Савельич морскими ежами остался доволен: повесил скорлупки на сквознячке в окошке, а в них сухие иммортельки воткнул.
В усадьбе, конечно, тоже неплохо. Пусть нет ни скал, ни моря, ни смоковниц. Но зато такой мягкой, шелковой травы там не найдешь… Первую скосили, вторая подрастает. У моря там и поваляться негде, — колючки да иглы. Разве что на песке, — зато песок и в рот попадает, и к телу прилипает… И зелень здесь милей: липы, клен, тополя, каштаны. Даже по названиям чувствуешь, какая мягкая, сочная у них листва. И земляники лесной было здесь, сколько хочешь, — совсем как в России, говорит мама. А самое главное — здесь мама. Где она, там и дом.
Будущим летом, когда все к дяде Васе поедут, непременно он маму плавать научит. Трусишка она. Ничего… Попищит, морской воды попьет — и поплывет. Вот уж загорят все, вот накупаются!.. Мишке привезет в подарок русский флаг. А то у них в дюнах над шалашом полосатые купальные штанишки на палке развевались. Разве это порядок?..
Игорь аккуратно сложил на комоде свои тетрадки и учебники. Задачи решил, ошибки из французской диктовки по три раза переписал, — да и ошибки самые пустяковые. Больше по рассеянности: потому что о юге думал… Выглянул из окна своей спаленки в парк. Направо никого, налево никого. Заколдованный замок. Даже мухи не жужжат, — забрались куда-нибудь в сарай и спят. А рыбы в пруде? Те, наверно, целые сутки дремлют, — прохладно, темно… Только на закате хвостами в воздухе плеснут, чтоб кости размять.
Разве и Игорю тоже пойти поваляться немного?
* * *
Ночью дело обыкновенное — спишь на кровати, если ты человек, или на коврике перед постелью, если ты комнатная собака. Но днем, летом, когда живешь в усадьбе, взрослый человек, а особенно русский мальчик, найдет себе, чтоб поваляться, более интересное место, чем широченная французская кровать. Слонам на ней валяться… Деревянные ноги толсты, как окорока, по бортам высокие, тяжелые доски, и жарко на такой постели даже при распахнутом окне, словно в духовой. Два матраца, да валик под головой, да подушка… Конский волос, пух, перо — как этакой штуке не нагреться.
К тому же и на стенах нечего рассматривать. Резная полочка, и на ней пробка от графина. Сто лет лежит, и никто не догадается выбросить. Пучок высохшей лаванды. Даже мухи на нее не садятся, до того противная вещь… Что еще? Увеличенная фотография хозяйской бабушки с какими-то взбитыми сливками вместо волос; на руке браслет вроде якорной цепи с балаболкой. Скучная бабушка. Раз ты снимаешься, ну хоть улыбнись, чтоб родственникам приятно было… Сидит в кресле со львиными мордами над головой, будто персидский шах на автомобильной выставке, и хоть бы что. А начнешь дремать, так она тебя глазами и сверлит. Повернешься к стенке и затылком глаза ее чувствуешь. Закроешься с головой одеялом — дышать трудно, словно в водолазном колоколе, а зрачки французской бабушки все равно и сквозь одеяло проходят… Снести ее на чердак? Не дай Бог, заметят, начнут Игоря пилить, доказывать, стыдить, шпынять — пропадешь, как швед под Полтавой. Они ж тут все взрослые на одном мальчике упражняются.
