«Что это за краковяк? — подумал Жоржик и вдруг вспомнил — это танец такой… Как же лягушки на четырех лапках танцуют? Верно, становятся на задние лапки, как Амишка…»

У балкона его встретила мама.

— Ты где был?

— В беседке.

— Что ты там делал?

— Слушал, как пчелки разговаривают.

Мама улыбнулась и принесла Жоржику молока. Молоко было вкусное и пахло, как горячая ватрушка. Опять прибежала кошка, заходила у ног и запела:

— Жоржик-коржик, дай — мяу — молочка!

— Не дам за то, что дразнишься, — сказал Жоржик и пошел спать.

Мама его раздела и ушла. Жоржик долго не хотел закрывать глаза. Он все хотел дождаться старушки в синей кацавейке и хорошенько попросить ее… Пусть бы оставила красный камешек еще хоть на день. Камешек положил под подушку.

Но в комнате было тепло и тихо, а сверчок где-то близко у кроватки проснулся и запел: «Цир — закрой глазки, цир — закрой глазки, цир — закрой глазки».

Жоржик закрыл.

Утром, только проснулся, сейчас же руку под подушку — камешка нет. А вместо камешка лежит книжка: звери в ней разные, птицы, букашки и разные жучки. Все есть. И про всех написано, как кто живет, что ест, как кто поет, как жужжит, как мяучит. Всех спрашивал Жоржик — и маму, и Дашу, и даже Амишку, да никто не знал, кто книжку принес.

Должно быть, старушка — кому же больше?

НОЛЛИ И ПШИК ^*

Кукла Нолли и паяц Пшик сидят на подоконнике и скучают. Девочка Катя, у которой они жили, обещала взять их сегодня гулять и не взяла — ушла с няней. Почему не взяла? Рассердилась. Схватила вчера Пшика за голову и окунула его в свою ванночку. Няня закричала, Катя заплакала, а Пшик со страху всю краску из себя выпустил и тонуть стал. Из ванночки такой кисель вышел, что няня должна была другую наливать. Разве он виноват? Паяц не рыба. Потом Катя выкупалась, стала одеваться и села нечаянно на Нолли. Пружинка в Ноллином животе сказала: «Пик!» и испортилась. Как Катя ни извинялась, как ни умоляла, как ни целовала Нолли: «Скажи: ма-ма, скажи хоть один последний раз, только скажи — ма!» — Нолли ни звука. Как без пружинки скажешь? Вот за это Катя и не взяла их с собой гулять.

Сидят Нолли с Пшиком на подоконнике, молчат и не двигаются, потому что кошка Мурка все по комнате вертится. Заговори только при ней — всему дому станет известно. За окнами пушинки летают, солнышко светит, девочки с куклами в сад идут. Ужас, как гулять хочется! Наконец кошка Мурка ушла — слава тебе Господи! Нолли вздохнула, а Пшик хлопнул себя по лбу, прошелся на руках по подоконнику и сказал:

— Нолли! Я что-то придумал!

— Воображаю!

— Придумал, придумал! Катин папа сейчас пойдет на службу.

— Ну, так что?

— Мы побежим по коридору в переднюю…

— А потом?

— Влезем на стул!..

— А потом?

— Со стула, со стула, со стула — в карман Катиного папы пальто. Понимаешь?

— И пойдем гулять?! Пшик, ты золото, дай я тебя поцелую!

— После, после! — закричал Пшик. — Надо спешить, а то он уйдет. «Раз-два-три!»

Пшик схватил Нолли на руки, раскачался, крикнул «алле-гоп!» и прыгнул через кроватку на пол.

— Пшик, — спросила Нолли, — а вдруг Катин папа положит руку в карман?

— Не положит! В одной руке у него палка, в другой портфельская кожа, а в третьей…

— Третьей нет, Пшик, не болтай глупостей… Тш… В коридоре никого нет. Бежим!

Пшик и Нолли побежали на цыпочках по коридору так тихо, как мухи бегают по потолку. У дверей перелезли через сонную Мурку и мигом очутились на вешалке.

— В какой карман лезть, в правый или в левый? — спросила Нолли.

— Полезай в левый, правый — дырявый!

— Не успели они еще хорошенько усесться, как в передней раздалось: «рип-рип-рип!» Катин папа подошел к вешалке, снял пальто, встряхнул его так, что пассажиры в кармане стукнулись лбами, надел и вышел на улицу.

На улице Катин папа крикнул, как пушка: «Извозчик!» Пшик выглянул из кармана:

— Нолли! Мы поедем на извозчике! Подъезжает, подъезжает… Серая лошадь, совсем как Катина, только без подставочки.

— Цыц! — сказала Нолли и потащила Пшика за ногу в карман. — Цыц, мурзилка, а то он услышит!

Загремели колеса. Катин папа сказал: «Сорок». Потом испугался и поправился: «Тридцать пять». Поехали.

— Подвинься, чучелка, — запищала Нолли, — я тоже хочу выглядывать!

Пшик подвинулся и пробормотал: «Ой, сколько домов! Ог-ро-о-мные! Белый дом, серый дом, желтый дом, коричневый дом, деревянный дом!»

— Смотри, смотри, Пшикочка! — завизжала Нолли. — Вагон без лошади! Красненький! Ай-яй, смотри, сзади тоже никто не толкает! Бу-у-у-у! Что это, это, это, Пшик?

— Это трамвай.

— Как же он бежит?

— Кондуктор толкает его с одного конца города, и он бежит до другого. Ловко, а?

— Пшик! — сказала Нолли, глотая последнюю шоколадную крошку, которую она нашла в кармане. — Пшик, довольно уже ехать. Давай спрыгнем…

— Давай! — Пшик осмотрелся кругом, схватил Нолли в охапку, вылез из кармана и, как блоха, прыгнул прямо на фонарь. Под фонарем в это время проходила дама и вела на шнурочке маленькую собачку, похожую на мохнатого червячка. Собачка остановилась, потянула носом, уперлась передними лапками в землю, а задними стала загребать: «левой-правой, левой-правой!» Да вдруг как залает на фонарь:

— Тяф-тяф-тяф! О, зачем я на веревочке! Тяф-тяф-тяф! Я бы перегрызла фонарный столб! Р-рр-тяф-тяф-тяф! Эти фонарные обезьяны полетели бы вниз, а я их в клочки, я их на клочки, я их вдребезги!!! Пусти! — завизжала она, но дама потащила собачку дальше, и она поехала на четырех лапках, как на коньках.

Нолли и Пшик хохотали, как сумасшедшие:

— Собачья морда! Ага, привязали, привязали! Ну-ка достань! Тяп-тяп-тяп! Подумаешь, как страшно… Сама обезьяна, сама собака, сама злюка-гадюка несчастная!

— Пшик, — сказала Нолли, — давай слезем и дернем ее за хвост!

— Она тебя дернет! Она тебе так дернет, что все тряпки из живота вылезут!

— Фуй, Пшик, какие ты гадости говоришь…

Помолчали минуточку. Пшик стал считать окна, а Нолли задумалась. Дождик стал накрапывать. Внизу люди зонтики раскрыли. Страшно.

— Пшик, Пшик, Пшик! — захныкала Нолли. — Поедем куда-нибудь?

— Куда?

— Ты мальчик, ты и выдумывай. Хорошее гулянье — сидеть на фонаре? Разве мы птичкины дети? Придет фонарщик зажигать освещение, увидит нас, — что он с нами сде-ла-е-ет!

— Стой! Не хнычь, я уже придумал! Ты умеешь читать?

— Нет!

— Ну еще бы! — Пшик фыркнул и почесал ногой за ухом. — Эх ты, пустая фарфоровая голова с локонами!

— А у вас что в голове?

— Не твое дело. Видишь вывеску напротив — под вывеской окно: тряпки красные, тряпки зеленые, тряпки серо-буро-шоко-ладные…

— Вижу!

— Ну вот. Читай за мной: кра-силь-но-е за-ве-де-ни-е. Поняла?

— Нет.

— Мы слезем с фонаря — перебежим через улицу и… в форточку! Вот она открыта. Ейн-цвай-драй! Понимаешь?

— Пшик! — закричала Нолли. — Пшик, ты хочешь покраситься?

— Да, Нолли, я хочу покраситься. Я буду опять красный, как… красная краска! Вот! Чтобы еще все паяцы на свете покраснели от зависти! Вот!

— Идем! — сказала Нолли.

Они слезли, перебежали через улицу и полезли в форточку. Никто не заметил. Только голодный воробей слетел с вывески, когда Пшик уже перекинул вторую ногу через форточку и дал ему подзатыльник, — но ведь это почти не больно.

Пшик и Нолли спустились по занавеске на подоконник и заглянули в комнату.

— Цыц! Никого нет. Может быть, в зелененькую покраситься?

— В красненькую! — сказала Нолли и задрожала от радости.

— Половину в красненькую, половину в желтенькую, как было раньше.

— Пшик, я тоже хочу краситься.

— Тебе нельзя, ты кукла.