III. В другой статье этого же номера — «Керенский и Ленин работают рука об руку» — среди прочих измышлений опять говорится: «Когда мин. юстиции Переверзев, относившийся к большевикам так же, как и Деникин, арестовал многих видных большевиков, то Керенский настоял на их освобождении. Это было одно из крупных преступлений Керенского против России».

Как видно из вышеизложенного, это «крупное преступление» существовало и существует только в воображении автора этой статьи, Вл. Бурцева. В этой же статье автор утверждает, что «Деникин в своих исторических донесениях, поданных лично Керенскому, поименно указал на Ленина и других большевиков… и тогда еще требовал их ареста и предания суду. Получив доклад Деникина, Керенский не дал ему никакого ходу». На самом же деле никаких «исторических» донесений лично от Деникина я не получал. Я получил от Верховного главнокомандующего генерала Алексеева лично при докладе, насколько помню, в присутствии его начальника штаба Деникина (это было в начале мая) докладную записку о разоблачениях, сделанных неким офицером по фамилии, кажется, Ермоленко, принявшим на себя обязанности агента немецкого Генерального штаба по развитию украинского сепаратистского движения в русской армии. Этот офицер указал ряд связей, данных ему немецким штабом, и между прочим, но не с достаточной достоверностью указал на связь Ленина с агентурой немецкого штаба. Тогда же все меры для проверки и установления фактов по сообщению этого офицера были приняты, а именно: Ермоленко был под особым негласным надзором штаба отправлен на Украину для закрепления, а затем и разоблачения его связей. А остальной материал, им сообщенный, вошел в общую сводку тех данных, которые помогли Временному правительству напасть на следы заграничной деятельности гг. большевиков.

23. III.20

О восстании генерала Корнилова [142]

Повествование о самом восстании генерала Корнилова начинается в статье Савинкова рассказом о том, как вечером 26 августа Савинков пришел в Зимний дворец защищать в заседании правительства проект о «введении смертной казни в тылу», но был вызван в рабочий кабинет Керенского. Здесь министр — председатель в присутствии С. А. Балавинского и В. В. Вырубова молча подал ему текст ультиматума, подписанный «В. Львов». В этом ультиматуме от имени генерала Корнилова предъявлялось Временному правительству требование о передаче в руки Корнилова всей полноты гражданской и военной власти. Ультиматум показался Савинкову «мистификацией». Однако Керенский тут же говорит ему, что «он проверил заявление Львова по прямому проводу и в подтверждение своих слов протянул ленту своего разговора с Верховным главнокомандующим. Текст ультиматума Львова лента не воспроизводила. Керенский кратко запрашивал генерала Корнилова, подтверждает ли он все, сказанное Львовым, а Корнилов ответил: “Подтверждаю”. Ни тогда, ни позже, рассуждает автор, я не понимал и не понимаю еще сейчас, каким образом в деле такой чрезвычайной важности Керенский мог ограничиться таким неопределенным вопросом. Но я также не понял тогда и тем более не понимаю теперь, каким образом ген. Корнилов решился подтвердить текст, содержание которого он не знал и не мог знать. Я был убежден, что в основе всего этого лежит какое‑то недоразумение» (с. 402).

Ну еще бы! Прямо дети какие‑то эти Корнилов и Керенский. В Петербурге В. Львов бог знает что говорит министру — председателю от имени Верховного главнокомандующего, а министр- председатель, не намекнув даже Верховному главнокомандующему на содержание своего разговора с Львовым, ограничивается одним — единственным «неопределенным вопросом»: «Генерал, вы подтверждаете слова Львова?» А на это, не задумываясь ни на секунду, сам генерал отвечает: «Подтверждаю!», хотя не знает и не может знать, что, собственно, он подтверждает. Положим, Керенский мог еще задавать вопрос и не по наивности, а с тайным расчетом поймать и подвести генерала Корнилова, но последний‑то проявляет, поистине, наивность и легкомыслие прямо легендарные! И это единственный, по мнению г. Савинкова, человек, способный спасти армию и Россию! Но что может быть еще удивительней — никто вокруг Керенского не замечает всю вопиющую нелепость такого разговора. Один только Савинков сразу чувствует, что здесь «недоразумение». Однако кто же это утром 27 августа телеграфировал в Ставку комиссару Филоненко [143]: «Вы недостаточно осведомлены. Генерал Корнилов подтвердил сообщения своего посланника, разговаривая с Керенским по Юзу»? Кто, ознакомившись с ультиматумом Львова и с лентой разговора по Юзу, сейчас же, вечером 26 августа, предложил мне двинуть с фронта к Ставке против Корнилова «верную» часть? Кто тут же послал телеграмму о вызове этой части? Кто? Управляющий Военным министерством — все тот же Савинков. Так в чем же дело? Да просто в том, что теперь г. Савинков не хочет говорить правды, которую знал 26 августа 1917 года и знает сейчас. Савинков отлично знает, что разговор мой состоял не из одного «неопределенного вопроса» и лапидарного ответа на него: «Подтверждаю». Он знает, что во время этого разговора я задал генералу Корнилову несколько весьма определенных вопросов и на них получил не менее определенные ответы, действительно подтвердившие слова Львова.

Я приведу лишь один пример того, насколько лента разговора по Юзу не оставляла ни малейших сомнений в том, что Львов передал мне именно то, что сказал ему генерал Корнилов. Львов, передавая требования Корнилова, три из них, относящиеся к Временному правительству в его целом, изложил на бумаге и подписал, а четвертое, касавшееся только меня и Савинкова, передал мне устно. Это требование заключалось в том, чтобы после выхода в этот вечер в отставку Временного правительства я в ту же ночь (на 27 августа) вместе с Савинковым выехал в Ставку для вступления в кабинет министров при генерале Корнилове. Желая самым тщательным, не вызывающим никаких сомнений образом убедиться в точности передачи Львовым требований генерала Корнилова, я по поводу этого, устно переданного, требования задал от имени Львова генералу Корнилову вопрос в такой форме, что совпадение ответа генерала Корнилова со словами Львова могло быть только в том случае, если Верховный главнокомандующий действительно дал своему посланцу соответствующее поручение. Вот этот вопрос: «Я, Львов, вас спрашиваю, то определенное решение нужно исполнить, о котором вы просили меня сообщить Керенскому только совершенно лично; без этого подтверждения лично от вас Керенский колеблется вполне довериться?» Ну, если бы генералу Корнилову заранее не было известно содержание ультиматума Львова, разве он мог бы на этот мой загадочный вопрос ответить так просто и ясно: «Да, подтверждаю, что я просил вас передать Керенскому мою настоятельную просьбу приехать в Могилев». Тогда я, чтобы еще несомненней сделать связь между Львовым и Корниловым, задаю вопрос о выезде в Ставку Савинкова — в такой форме, чтобы Корнилову показалось, что Львов о Савинкове забыл мне сказать. Я задаю вопрос: «Нужен ли Савинков» — и получаю от генерала ответ: «Настоятельно прошу, чтобы Савинков приехал вместе с вами. Сказанное мной Львову в одинаковой степени относится и к Савинкову». Что такое — «сказанное мной в одинаковой степени относится и к Савинкову»? Да, очевидно, предложение выехать в Ставку для вступления в кабинет диктатора.

Приведенных отрывков из моего разговора по Юзу с генералом Корниловым совершенно достаточно для того, чтобы убедиться в том, как далека была действительность от карикатурного ее изложения г. Савинковым. Вечером 26 августа, повторяю я, г. Савинков не только прочел текст ультиматума и ленту разговора, он прослушал еще подробный рассказ С. А. Балавинского и мой о том, что от имени Корнилова не только написал, но и сказал Львов. Поэтому‑то утром 27 августа Савинков в полном соответствии с действительностью и сказал Филоненко, что Корнилов подтвердилслова своего посланца.