Утром 3 марта, после бессонной ночи, мы все собрались на Миллионной, 12, в квартире друзей великого князя, где он останавливался, приезжая из Гатчины. Князь вышел к нам, явно тоже не спавший всю ночь, нервный, возбужденный, тревожный. А. И. Гучков с В. В. Шульгиным все никак не могли доехать до Петербурга — пришлось начать официальную беседу без них. По нашему постановлению от большинства членов Временного правительства и членов Комитета Государственной думы говорили князь Г. Е. Львов и М. В. Родзянко. Они говорили недолго, смысл их обращения был в том, что, ввиду всем ясной обстановки, в предотвращение острых столкновений в стране и в армии, вопрос о принятии престола нужно отложить до Учредительного собрания. Великий князь слушал Родзянко и Львова довольно спокойно.

Но вот заговорил П. Н. Милюков. Мучительная ночь никак не отразилась на его физических и умственных силах. Не было такого исторического, политического, психологического довода, которого бы он не упомянул в своей длинной речи. Великий князь потерял свое спокойствие — он явно нервничал, мучился, делал какие‑то судорожные жесты руками. Иногда казалось, что он вскочит и скажет — «довольно!». Но П. Н. Милюков с внешней мягкостью терпеливого учителя и выдержанной почтительностью мудрого царедворца, с жестокой беспощадностью доказывал князю его долг перед Россией и династией, который он должен выполнить, несмотря ни на какой риск и ни на какие жертвы.

Для всех присутствующих эта сцена становилась все более мучительной. Наконец, приехали А. И. Гучков и В. В. Шульгин, бледные, взволнованные, странно молчаливые. А. И. Гучков сказал только несколько слов о том, что он всецело присоединяется к мнению П. Н. Милюкова, а В. В. Шульгин, насколько помню, просто промолчал. После слов А. И. Гучкова наступило тяжкое молчание…

Заговорил великий князь. Он «просил разрешения» у М. В. Родзянко посоветоваться с двумя лицами из нашего состава наедине, в соседней комнате. М. В. Родзянко несколько растерялся от этого неожиданного обращения, так как накануне мы решили говорить с великим князем все вместе. Родзянко начал об этом говорить великому князю, но мне показалось совершенно невозможным хоть как‑нибудь помешать свободному решению брата царя. Ведь, действительно, судьба России стояла в эту минуту на карте. Я вмешался. Князь мог выбрать двоих из нас для последнего совета. Кого он выберет? П. Н. Милюкова и А. И. Гучкова или других?

Великий князь просил выйти с ним в соседнюю комнату М. В. Родзянко и князя Г. Е. Львова. Вопрос о монархии был решен. Но П. Н. Милюков «выполнил свой долг до конца». Он уходил из дома № 12 на Миллионной последним героическим и трагическим защитником монархии, которой уже не существовало и для восстановления которой не было никаких других сил, кроме страстной воли его самого.

Прошли года… Года попыток восстановить империю по старому думскому плану. Надежды на белых генералов, на союзников, разочарование и в генералах с их «классовым окружением», и в союзниках, и в творческих силах старых буржуазных средних классов.

Краткий миг участия во Временном правительстве Февраля был только дурным сном в жизни П. Н. Милюкова. Тот Милюков, которого я знал в 4–й Думе и который таким пришел в революцию, не мог не оказаться в ней в страстной и действенной оппозиции. Все мысли его, вся воля были сосредоточены на скорейшем возвращении России на ее традиционный исторический путь. То, что было последней препоной на пути к разгрому и Ленину, ему казалось только досадной помехой на пути к восстановлению национальной, мощной, монархической России. Генералы Корнилов, Алексеев, Деникин, адмирал Колчак должны были сохранить национальное знамя на русской земле до победы союзников. Памятуя о жертвах России для этой победы, союзники придут на помощь национальной России, вернут ей расхищенное достояние и примут в свою среду как равную.

Так думал П. Н. Милюков, выезжая с территории Добровольческой армии для переговоров с Парижем и Лондоном. И здесь его ждал жестокий удар. «Германия была побеждена, — пишет об этом времени П. Н. Милюков в «России на переломе». — Брест- Литовский договор, унизительный для России, был отменен. Можно себе представить крайнее изумление и смущение русского общественного мнения, когда оно, после напряженных ожиданий, начало понимать, что ослабление России есть цель не только наших врагов, но и наших друзей и что самоопределение национальностей в действительности превратилось в расчленение России, которое будет закреплено условиями мирного договора, а договор будет заключен в отсутствие России».

Ушел весь тот мир — и внутри и вне России, в котором жил, строил и боролся Милюков — политик три четверти своей жизни. Но за завесой большевистской диктатуры осталась Россия.

Осталась страстная любовь Милюкова к России, во всем ее величии и убожестве, во всех ее достижениях и падениях. Любовь к стране с мировым будущим, которая уже переживала в своей истории страшные катастрофические падения и вновь вставала в новом виде, в новых формах, с новой силой и с новым блеском. П. Н. Милюков последних лет был новым человеком в политическом своем образе: человеком, преодолевшим самого себя и почувствовавшим в самой глубине своего сознания, что революционный взрыв 1917 года не оказался взрывом России, что новые поколения русских людей, пришедшие с низов народа, преодолевая все соблазны коммунистической идеологии, возвращаются на пути истории, способные крепить и защищать Россию не хуже тех поколений, на смену которым они пришли.

А опыт Первой мировой войны показал П. Н. Милюкову, как и многим из нас, что в борьбе за принадлежащее ей место под солнцем Россия должна рассчитывать только на себя.

Вся тактика П. Н. Милюкова с начала этой войны была продиктована ему его горьким опытом политика и историка: Россия — географический стержень истории — должна существовать в мощи и силе, кто бы и как бы ею ни правил.

Отсюда его всем нам завещание: быть на сторожевой службе России — как бы она ни называлась — беззаветно, безропотно и до последнего вздоха.

Впервые — Современные записки (Париж). 1928. № 37 (под названием «Из воспоминаний»). Печатается по этому изданию. Название дано составителем.

С. 31. ГинденбургПауль фон (1847–1934) — генерал — фельдмаршал (1914), с августа фактический главнокомандующий германскими войсками. С 1925 г. президент Веймарской республики, передавший 30 января 1933 г. власть в руки нацистов и поручивший Гитлеру формирование правительства. Автор «Воспоминаний» (Пг., 1922).

ЛюдендорфЭрих (1865–1937) — немецкий генерал пехоты (1914), руководивший действиями всех вооруженных сил Германии в годы 1–й мировой войны. В 1923 г. вместе с Гитлером возглавил путч в Мюнхене. Автор книги «Мои воспоминания о войне 1914–1918 гг.» (Т. 1–2. М., 1923–1924).

ГофманМакс (1869–1927) — немецкий генерал — майор. В декабре 1917 — феврале 1918 г. возглавлял германскую делегацию во время мирных переговоров в Бресте. Выступал за перемирие с Россией для достижения победы на Западе. В 1919 г. предпринял попытку организовать военную интервенцию в Россию. Автор мемуарных книг, изданных на русском языке: «Война упущенных возможностей» (1925) и «Записки и дневники. 1914–1918» (1929).

…разоблачением Эдуарда Бернштейна. — Имеется в виду пересмотр основных положений марксизма, предпринятый одним из лидеров немецкой социал — демократии Эдуардом Бернштейном(1850–1932). В России его идеи были подхвачены «легальными марксистами» (П. Б. Струве), представителями русского экономизма (С. Н. Прокопович, Е. Д. Кускова) и др.

С. 32. АлексеевМихаил Васильевич (1857–1918) — генерал от инфантерии (1914). В марте — мае 1917 г. Верховный главнокомандующий. С 30 августа по 9 сентября 1917 г. начальник штаба Верховного главнокомандующего Керенского. После Октябрьского переворота возглавил Добровольческую армию белых.