Таким образом, внезапный взлет Молотова на вершину международного дипломатического Олимпа никакне связан с какими бы то ни было внутренними явлениями и событиями государства Российского, которые могли бы, действительно, нас радовать и внушать веру в коренную перемену в судьбах России. Тогда в чем же дело?

Дело в том, о чем «Новая Россия» неоднократно уже писала: западные демократические империи тяжким опытом последних лет пришли к суровому для них выводу о том, что сильная Россия есть необходимая составная часть международного равновесия и что без такой Россииим почти не под силу остановить динамический натиск Германской оси.

По совершенно естественным национально — эгоистическим соображениям западные империи, взяв на себя чрезвычайной тяжести гарантии государственной независимости Румынии и Польши, захотели опереть свой «фронт мира» на благожелательный и в меру сил содействующий этому фронту СССР. Исходя из достаточно обоснованного предположения о том, что конечная цель германского динамизма есть проникновение в пределы самой России по линии Украина — Черное море — Кавказ, Париж и Лондон не сомневались в том, что Москва сразуухватится за сделанное ей предложение и ограничит себя ролью тылового охранителя Польши с Румынией.

Но Сталин рассчитал совсем иначе. Он понял — во — первых, что Германия надолго застряла в Центральной Европе и на Балканах и, во — вторых, что ссора Германии с Польшей отсрочивает всякого рода походы в украинские степи на весьма долгий срок.

Вероятно, «провокаторы войны» — как вслед за Сталиным назвал английское и французское правительства Молотов в своей знаменитой речи («Правда», 1 июня) — не были никогда во время ответственных дипломатических переговоров в таком беспомощном положении. Ибо загипнотизированное идеями о «мощи Красной армии» западное общественное мнение требует немедленного союза с Москвой на каких угодно условиях.

«В едином фронте миролюбивых государств, действительно противостоящих агрессии, — говорил Молотов, — Советскому Союзу не может не принадлежать места в первых рядах», и это место ему будет представлено.

Англо — французская политика мира станет политикой мира англо — франко — болыневистской. Воздействие триумфатора Сталина на ближайшие судьбы Европы и всего мира станет гораздо непосредственнее, и тогда во всей своей величине и, может быть, трагичности встанет вопрос: отказался ли Сталин от «революционной» политики и действительно переходит ли он на «чисто русские позиции»?

Кто же может сомневаться в том, что «переход на чисто русские позиции» Сталина в международной политике был бы в то же время и началом великого внутреннего освобожденияРоссии? Ибо отказ от ставки на «вторую империалистическую войну», долженствующую превратиться в мировую войну классов до ее победного коммунистического конца, — этот отказ сделал бы бессмысленным и существование «пролетарской» террористической диктатуры внутри страны.

Однако если не выдавать свои желания за действительность, то во всей международной внутренней деятельности Кремля нельзя найти никаких признаков чаемой коренной перемены курса.

В то время как Запад все нервнее торопился «заделать дыру» на Востоке в своей оборонительной системе, Москва все медленнее поспешала брать на себя какие‑либо обязательства, все повышаявместе с тем ценусвоего сотрудничества.

Не останавливаясь пока на вопросе, какие цели — «революционные» или «чисто русские» — преследует Сталин в своей игре с Западом, мне кажется, нужно признать, что самая партия в дипломатический покер разыгрывается им отлично.

Впрочем, нужно бы было быть совсем неумным человеком, чтобы не воспользоваться теми козырями, которые сама Европа, неизвестно даже почему, подбросила в руки московского диктатора.

Собственно говоря, даже и игры никакой не было, а просто с самого начала дипломатических переговоров между Лондоном, Парижем и Москвой Запад признал себя проигравшим, ибо и в Лондоне и в Париже было громко заявлено самыми авторитетными государственными деятелями и публицистами: без участия и помощи России весь наш «фронт мира» на востоке Европы ничего не стоит. Это утверждение стало навязчивой идеей у всякого среднего англичанина или француза. Всякая малейшая затяжка переговоров вызывала страшное раздражение, а каждый жест недовольства Москвы создавал почти панику. Достаточно напомнить хотя бы впечатление от отставки Литвинова или от посылки в Лигу Наций Майского на место Потемкина.

За два месяца, прошедших от начала англо — советских переговоров, вся инициатива перешла в руки Сталина, и сейчас от первоначальных англо — французских предложений ровно ничего не осталось, а Москва диктует Парижу и Лондону.

Конечно, в стране нарастает новое национальное, если хотите, чисто русское сознание; конечно, как писал недавно в «Новой России» Н. Бассехес, настроение широких народных слоев заставляет власть игратьв демократию, в особенности употреблять как можно чаще демократическую фразеологию; но по существу Сталин с его окружением остаются на старых сектантских партийных позициях, готовясь не к демократизации своей диктатуры внутри СССР, а к своеобразной сталинской пролетаризации западного мира, созревающего к войне. Тот же Н. Бассехес в июньской книжке редактируемых П. Н. Милюковым «Русских записок» весьма определенно подчеркивает: «Было бы совершенно ошибочно предполагать, что советское государство сейчас в меньшей степени проникнуто тенденциями к мировой революции, чем это было в прежние времена. Ни изменение тактики, ни некоторые чисто внешние перемены не должны вводить нас в заблуждение… мировая революция была и остается основной государственной идеей Советского Союза».

Конечно, тут дело не в Советском Союзе, т. е. не в России, стране глубоко мирной, демократической, да еще к тому же и христианской, а только в террористической диктатуре, ее поработившей. И недавние страшные разоблачения целого ряда очевидцев о том, что творили в республиканской Испании сталинские агенты, показывают, с каким упрямством готов повторить Сталин «русский опыт» при первом удобном случае уже вне России, никого не щадя и ни с кем не считаясь . «Интервенция Москвы нас погубила», — сказал недавно лично мне один из ближайших людей к бывшему президенту Испанской республики Азанье.

Конечно, можно оспаривать утверждение, что Сталин остается на позиции «мировой революции», но оспорить это, доказать устарелость такой точки зрения можно не голословными утверждениями, не ссылками на двусмысленные дипломатические речи советских министров иностранных дел, а фактами— бесспорными и убедительными.

В течение многих лет Сталин упорно повторяет свою революционную, с позволения сказать, философию современности. Гниющий капитализм разлагается, так называемая демократия, т. е. страны капиталистической буржуазии, находится в первой стадии разложения. Вторая стадия — это фашизм. Фашизация так называемых демократий есть явление для коммунистов положительное, ибо фашизм, искореняя все демократические силы, подготовляет народы к переходу к коммунистическому строю. Но между двумя отрядами гниющего капитализма — демократией и фашизмом — идет борьба за рынки сырья, за мировые пространства. Эта борьба должна кончиться новой мировой войной. «Незаметно капиталистический мир вползает в новую империалистическую войну», — говорили в Кремле в 1937 году. Война эта началасьв 1938 году, объявляли публично Сталин и Ворошилов на мартовском XVIII съезде коммунистической партии. Мануильский прославил гениальную прозорливость вождя, предсказавшего наступающую катастрофу капиталистического мира и к ней упорно готовившего авангард мирового пролетариата, крепко засевший в Кремле в ожидании лучших времен после провала ленинского «мирового пожара». Ну что же, правильно наметили «тенденцию мирового развития» — только ошиблись в сроках, считали на месяцы, а нужно было на пятилетки.