Но, кроме доказательства от обратного (попытки военного переворота), есть и положительное доказательство правильности коалиционной политики Временного правительства. Вспыхнувшая в марте анархия на заводах и фабриках, доходившая до крайних эксцессов, постепенно затихает, чтобы вспыхнуть снова с новой силой только перед самым переворотом большевиков. В деревне падает количество самоуправств крестьян на землях помещиков. Восстанавливается транспорт, улучшается продовольственное положение городов. Восстанавливаются органы городского самоуправления. К концу августа в большинстве городов уже действуют выбранные на основе всеобщего избирательного права городские думы. На местах восстанавливается, хотя более медленно, чем в городах, и земское самоуправление. Органы местного самоуправления, опирающиеся на всеобщее голосование, ослабляют авторитет Советов и уменьшают их роль в местной жизни. «Известия», тогда центральный орган съезда Советов (еще не большевистских), наблюдая эту эволюцию, писали в начале осени, что такой переход руководства жизнью городов от Советов к городским думам вполне естественен и что, сыграв свою организационную роль в переходный период, Советы должны уступить первое место правильно выбранным органам народного самоуправления.

Созыв Учредительного собрания, предназначенный на ноябрь месяц, окончательно свел бы на нет роль Советов в истории послереволюционной России. Лозунг большевистской контрреволю — ции — «Вся власть Советам» — являлся только демагогическим прикрытием для диктаторских планов Ленина.

Я не буду входить в рассмотрение экономической и финансовой политики Временного правительства. Во время войны, да еще в условиях блокады, при глубоких социальных изменениях в самой стране, все в этой области носило временный и условный характер. Но уже тогда ощущалась неотложная потребность государства в более планомерномруководстве всей хозяйственной жизнью страны, для чего и был создан Высший совет народного хозяйства, после войны возникший и в Германии, а затем и в некоторых других странах.

Все, что я написал о политике Временного правительства, во- первых, далеко не исчерпывает всей темы, а во — вторых, вовсе не преследует целей какой‑либо самозащиты или самооправдания.

Я и до сих пор не вижу, каким другим путем, кроме всенародного сотрудничества, можно было пытаться спасти Россию от гражданской войны и сепаратного мира «в смертный час ее бытия», как сказал князь Г. Е. Львов.

Мне и теперь представляется, что главные линии военной и внутренней политики Временного правительства были рассчитаны правильно. Вполне допускаю, что благодаря слабости наши» личных сил и способностей мы не смогли правильно эту политику осуществлять. Но ведь реализация правительственной программы нашей была прерванатеми, кто считал, что они лучше Временного правительства сумеют управлять Россией. Между тем в то время, когда на правительство Февральской революции началась атака справа во имя диктатуры, не было абсолютно никаких объективных данных для того, чтобы считать, что дело спасения России и восстановления ее внутренней силы проиграно.Нужно еще иметь в виду, что в противоположность всяким диктатурам Временное правительство не из своей головы измышляло свою политику, а пыталось все время своего существования быть равнодействующей решений, свободно принятых всеми без исключения партиями(кроме большевистской), имевшими хоть какой‑нибудь удельный вес в стране.

За время своего существования Временное правительство пережило четыре кабинетских кризиса. Всякий раз все без исключения члены Временного правительства заявляли о своем согласии или даже желании выйти из состава правительства, подчиняясь воле входящих в коалицию партий.

Я лично, наиболее ответственный за деятельность Временного правительства член его, подавал в отставку и перед корниловской попыткой переворота, и перед октябрьской контрреволюцией. Я каждый раз предлагал лицам и партиям, считавшим себя более призванными к управлению государством, открыто взять на себя ответственность за судьбу страны и по своему усмотрению образовать состав Временного правительства.

Ни политические деятели, ответственные за трагическую эскападу генерала Корнилова, ни сторонники большевистской диктатуры моего предложения не принимали. Они знали, что все организованное свободно общественное мнение России против каких бы то ни было диктатур. Только в порядке заговора, только в порядке открытой вооруженной борьбы можно было остановить постепенное укрепление демократического строя в России после революции.

Вне того пути, которым шло Временное правительство, никаких других дорог, кроме страшной дороги гражданской войны, не оказалось.

В октябре 1917 года правые, сторонники диктатуры того или иного генерала, с нетерпением ждали свержения Лениным Временного правительства. «Пусть только большевики с ним покончат, а там мы в три недели восстановим мощную национальную Россию».

Вместо трех недель идет пятнадцатый год диктатуры большевиков. Опыт большевистской диктатуры продлился неизмеримо дольше всех— то в Сибири, то на Юге России, на территории возникших диктатур весьма храбрых адмиралов и генералов. Но и там, и здесь итог получился тот же самый. Какой же отсюда вывод?

Только вернувшись на путь народовластия, только подчинив правительство свободной воле народа, только обратившись к основным идеям Февральской революции, Россия вернет себе внутренний мир, право на свободный труд и сытость.

Нельзя забывать о том, что Февральская революция произошла во время войны, что война эта продолжалась, что кроме неприятельских войск на фронте в тылу действовали начиненные внешним врагом и Лениным живые бомбы. Без ясного представления обо всем этом нельзя правильно понять историю трагической борьбы России за свою свободу, внешнюю и политическую, со дня падения монархии вплоть даже до нынешних дней. Судьба нашей революции разрешилась не в порядке борьбы партий внутри страны, а на полях сражений и в кабинетах министров иностранных дел всех воюющих держав.

Существует вздорная легенда, что союзники России содействовали Февральской революции, даже чуть ли не сами ее устроили. По методу исключения роль организатора русской революции приписывается главным образом английскому послу сэру Джорджу Бьюкенену [125]. Итальянский посол, жизнерадостный, подвижный маркиз Карлотта, больше наблюдал, чем действовал, был всегда, кроме того, третьим после Бьюкенена и французского посла Палеолога [126]. Сказать о последнем, что он в какой‑либо степени мог содействовать не только революционному, но даже и оппозиционному движению, было прямо невозможно. Эта был весьма светский человек, не выходивший из великокняжеских салонов, особенно из салона великой княгини Марии Павловны [127]. По созвучию своей фамилии с именем знаменитой династии византийских императоров он чувствовал себя аристократом, едва ли не кузеном особ царской крови. Он написал о своем пребывании в Петербурге полубеллетристический дневник. Уже из помещенных там историко — философских рассуждений о России, о русском народе видно, что для него в России за узким кругом людей «из общества» Европа кончалась; начинался загадочный, мистический, варварский и темный Восток. Уже в последние месяцы перед падением монархии Палеолог стал склоняться к мысли, что Россия не выдержит до конца войны и что следует! на всякий случай заранее перестраховать интересы Франции по другую сторону фронта. Его личное тяготение к реакционным католическим кругам указало ему путь в Будапешт и Вену. Конец же монархии был для Палеолога концом той России, с которой еще можно было как‑нибудь считаться. Он стал слать в Париж весьма пессимистические доклады и настойчивые указания: нужно искать пути к миру за счет России. Так мне рассказывал Альбер Тома [128], который был срочно, в начале революции, прислан в Петербург с особыми полномочиями — сначала дублировать, а затем временно и совсем заменить Палеолога. Отношение французского посла к России после падения монархии было столь своеобразно, что английский и итальянский послы первые возбудили перед Временным правительством вопрос о необходимости дать понять Парижу, что аристократ — посол не совсем удобно стал себя чувствовать в Петербурге, потерявшем вдруг вкус к придворным мундирам… Вернувшись в Париж, Палеолог в правительственных и дипломатических кругах Франции не оказался вовсе одиноким в своем отношении к России, оставшейся без «верного союзника Франции — царя».