А все эти группы откровенно стремились, после благополучного разгрома Временным правительством большевиков в июле, к свержению этого правительства и к установлению военной диктатуры. Письмо, которое в августе привез известный авантюрист, бывший член 1–й Государственной думы, трудовик Аладьин генералу Корнилову из Лондона перед самым началом мятежа, письмо от ответственного государственного деятеля, вполне одобрявшего инициативу генерала Корнилова, сыграло решающую, может быть, роль в его психологии.

Несмотря на явный и стремительный провал генерала Корнилова, руководящие английские военные круги остались верными до конца политики вмешательства в русские военные дела для поддержки там организаций против русской демократии, боровшейся в это время с союзом Ленин — Людендорф. Временное правительство представлялось консервативным и либеральным умам Запада носителем всех самых страшных зол революции.

Революцию нужно обуздать, вогнать русскую анархию в русло нормального порядка, какой полагается в приличных буржуазных государствах. Большевизм сам по себе — пустяк! Он живет только слабостью Временного правительства, где засело так много «полуболышевиков». Нужно воссоздать «сильную» власть, а тогда справиться с развращающей темные, варварские солдатские толпы пропагандой Ленина не будет стоить большого труда. Так же думал высший командный состав, штабы и офицерство, банкиры и промышленные верхи, одним словом, вся вчера еще владеющая и господствующая Россия. Было естественно, что такого рода суждения легко находили отклик в дипломатической и правительственной среде наших союзников.

Раздражение же новой военно — международной политикой Временного правительства нашло теперь весьма солидный фундамент: сами «настоящие патриоты» России хотят только одного — свержения Временного правительства и восстановления действительно национальной сильной власти руками военного диктатора. Содействие подобным патриотам — прямой долг искренних друзей России! Содействовать победе русских «патриотов» над «полубольшевиками» — разве тут есть хотя малейшее нарушение союзных обязательств? Конечно, нет!

Об одном только не догадались ни генерал Нокс с Нулансом в России, ни в министерских кабинетах Лондона и Парижа. Не догадались, что, захватив власть, «диктаторам» не будет уже времени заниматься «империалистической» войной; все ее силы будут поглощены войной гражданской. Сами же закулисные вдохновители и руководители генерала Корнилова считали продолжение войны с Германией теперь, после «разложения революционной армии», прямым безумием. Да и вообще к осени 1917 года вожди либеральной и консервативной России, так же как и большевики, считали победу союзников «невозможным предположением» (как несколько позже, находясь уже у власти перед Брест- Литовском [138], выразился Троцкий).

Я обещал быть в этой книге совершенно откровенным и поэтому должен сказать, что до сих пор воспоминание об одной моей личной ошибке в отношении к союзникам меня упорно мучит. Сделал я эту ошибку как раз в одном эпизоде, связанном с делом о генеральском мятеже. О самом этом мятеже я говорить здесь не собираюсь.

Поставив свою ставку на такую слабую лошадь, союзники оказались очень плохими спортсменами. Однако этот опыт ничему их не научил. Когда игра была в несколько часов проиграна, отношение к Временному правительству совершенно не изменилось. Как будто кто‑то нарочно в Лондоне и Париже торопился помочь Людендорфу — Ленину поскорее взорвать русское правительство, которое в невероятно трудной внутренней обстановке продолжало поддерживать «союзников» на поле брани. И вот как‑то в начале сентября месяца, вскоре после ликвидации бунта генералов, Терещенко сказал мне — достаточно хмуро, — что три союзных посла — английский, французский и итальянский — хотят сделать мне коллективное устное представление. Было назначено время, и свидание состоялось. Передавал вербальную ноту трех держав Бьюкенен, как старший. Только еще один раз, при сообщении об отказе английского правительства допустить во время войны в Англию царя и его семью, я видел английского посла таким взволнованным. Он был в двойном качестве дипломата и английского джентльмена очень выдержанным, дисциплинированным человеком. Но когда тонкие его пальцы начинали едва — едва дрожать, когда на щеках появлялся нежный, почти девичий румянец, когда голос его начинал чуть — чуть срываться и в глазах появлялся влажный блеск — это означало, что сэр Джордж взволнован до крайности. Рядом с ним сидел новый французский посол, неизвестно почему на эту должность назначенный, специалист во французском сенате по финансовым и земельным вопросам, Нуланс. Этот, наоборот, был совсем «в форме», как говорят французы, и, видимо, был очень доволен тем, что союзники решили наконец сделать «нужный окрик» в Петербурге. Да, коллективная вербальная нота была совершенно откровенна: она грозила прекратить всякую военную помощь России, если… если Временное правительство в кратчайший срок не примет решительных мер (по корниловской программе. — А. К.) для возобновления порядка на фронте и в тылу. Рассуждая о событиях в России осенью 1917 года, Фердинанд Гренар [139], французский дипломат, бывший в то время в России и хорошо ее знавший, пишет теперь в своей, недавно вышедшей, отличной книжке о русской революции: «Союзники России были ослеплены своим желанием во что бы то ни стало продлить сотрудничество России на полях сражений. Они совершенно не видели, что было возможно и невозможно в тот момент. Таким образом они только содействовали игре Ленина, отрывая председателя Временного правительства (Керенского) от народа. Они совершенно не понимали, что, стремясь к тому, чтобы Россия продолжала войну, нужно было примириться с неизбежностью внутренних беспорядков и удовлетворяться неустойчивым состоянием переходного времени. Докучая Керенскому упорными настояниями, почти требованиями возобновить нормальный порядок в государстве, они совершенно не оценивали те условия, в которых он находился, и только еще больше увеличивали беспорядок, с которым он боролся».

И действительно, мне предъявляли ультимативное требование восстановить порядок, взорванный только что безумием генерала Корнилова, и кто же этого требовал?!.. Слушая вздрагивающий, нервный голос английского посла, я пережил в душе целую бурю. Вот сейчас взять эту ноту, опубликовать ее в печати с разъяснением — кто, где и когда и как помогал генералу Корнилову, и сразу наступит конец «союзу»! Придется еще и к зданиям союзных посольств до отъезда послов поставить хорошую охрану… Но я сдержался. Теперь я давно уже думаю, что я сделал тогда непростительную ошибку. Я предложил послам признать сделанное ими только что коллективное заявление как бы не бывшим. Союзники не опубликовывают его за границей; Временное правительство не сообщит о нем никому в России. Мое предложение тут же у меня в кабинете послами было принято, и они ушли едва ли в очень хорошем настроении. Я убежден теперь, что такое разрешение вопроса об ультиматуме союзников Временному правительству, оказавшему только что на фронте огромную помощь Парижу, Лондону и Риму, было донкихотством…

Милостивый государь, господин редактор!

В вашей газете, в № 62 от 10 декабря, случайно оказавшемся в моем распоряжении, помещена, между прочим, не подписанная автором статья «Документ, относительно которого Керенский должен дать ответ». Статья эта состоит из сокращенного изложения официального сообщения прокурора С. — Петербургской судебной палаты, опубликованного с моего ведома около 10–12 июля 1917 года, и краткого предисловия газеты к этому документу. Предисловие это заключает в себя ряд совершенно ложных утверждений, на которые я считаю нужным ответить.