До конца военной кампании 1917 года оставалось уже не так долго. Общесоюзная задача нашего фронта уже выполнена.Ленин в бегах [49]; Советы отошли на задний план национальной жизни. Власть государственная окрепла. До Учредительного собрания осталось только три месяца. Три месяца трудной устроительной работы, но уже в рамках отвердевшего государства.

Все это было совершенно очевидно для мало — мальски вдумчивого и объективно настроенного человека. Этой объективности, казалось, можно было требовать от тех политических и культурных верхов России, на глазах которых так недавно произошел распад монархии, которые собственными руками осязали все язвы старого режима. Они — старые, искушенные опытом государственные и политические деятели — больше, чем кто‑нибудь, должны были понимать, каким огромным, нечеловеческим терпениемнужно было обладать, строя Россию в первые месяцы после катастрофы, равной которой мир не видал, может быть, со времени падения Римской империи.

Терпения‑то, однако, у них и не хватало!

Зыбкая еще плотина, ограждавшая Россию от распада и разложения, была взорвана руками людей, которых можно обвинить во всем, в чем угодно, кроме отсутствия патриотизма. Но бывает, очевидно, слепая любовь к родине, которая хуже зрячей к ней ненависти. Государственное совещание стало прологом страшной драмы, разыгравшейся между Могилевом, где помещалась стачка Верховного главнокомандующего, и Петербургом, где находилось Временное правительство — верховная власть в государстве Российском.

Безумный мятеж Верховного главнокомандующего, мятеж, открывший двери большевикам в Кремль, а Гинденбургу — в Брест- Литовск, является лишь заключительным звеном в истории заговоров справа против Временного правительства. Обычно за границей движению генерала Корнилова придается характер почти неожиданного для него самого и его соратников порыва негодующего патриотизма. Соответственно обычному представлению, рисующему историю России с марта по ноябрь 1917 года как историю постепенного и все усиливающегося разложения, советизации и большевизации государства, мятежный акт генерала Корнилова представляется героическим подвигом самоотверженного патриота, пытавшегося тщетно освободить Россию от «безвольного» правительства и остановить гибнущую Родину на самом краю пропасти.

В действительности ничего внезапного не было и в деятельности людей, подготовлявших заговор Верховного главнокомандующего против правительства, ему доверившего армию в самые ответственные месяцы войны. Напротив, работа эта шла медленно, выдержанно, с холодным расчетом и с учетом всех «про» и «контра». Источник всей заговорщической работы также был отнюдь не бескорыстнопатриотический, а, наоборот, чрезвычайно эгоистический, — конечно, не в личном, а в сословном, в классовом смысле этого слова.

Оговариваюсь сразу, чтобы не было недоразумений: устанавливая сейчас социально — политический источник преступной деятельности инициаторов и первоначальных руководителей заговора справа, я отнюдь не приписываю эти классовые мотивы втянутым впоследствии в заговорщическую работу офицерам — ни самому Корнилову, ни его военным ближайшим соучастникам, мужественным и боевым русским патриотам.

Первоначально идея свержения Временного правительства в путях заговора появилась в Петербурге в узком кругу некоторых банковских и финансовых деятелей в апреле1917 года, а может быть, даже и раньше [50]. Уже эта дата сама по себе показывает, что затевалась борьба не с теми или иными «эксцессами» революции или с «безволием правительства Керенского», а с революцией как таковой, с новым порядком вещей в России вообще. Конспиративная работа этой первоначальной группы подлинных реакционеров‑заговорщиков мало известна. Знаю только, что уже сразу в апреле было положено начало некоторому денежному фонду, тогда же были завязаны связи с некоторыми отдельными политическими деятелями, тогда же стали нащупывать связи с руководящими военными кругами. Не знаю, в качестве ли полноправного члена этого заговорщического ядра или только в роли исполнителя чужой воли тогда же весной к подготовительной работе по нащупыванию путей для выполнения заговора был привлечен некий г. Завойко [51].

Бывший предводитель дворянства одного из уездов в Южной России, Завойко был известен в петербургских банковских и деловых кругах как делец, с физиономией не особенно ясной. Во время войны о нем говорили, что он вращается в тех банковских кругах, которые были связаны с германскими интересами. На допросе Следственной комиссии по делу Корнилова он сам рассказал о своей связи с кружком Григория Распутина [52]; причем, может быть, несколько преувеличивал действительность, утверждал, что, не случись революции, он, наверное, получил бы портфель министра финансов. Если, с другой стороны, принять во внимание, что одним из самых деятельных банкиров — заговорщиков был весьма влиятельный, от всякой демократии весьма далекий А. И. Путилов [53], то нетрудно догадаться, какие, собственно говоря, цели ставили себе первоначально зачинщики переворота.

Не знаю, в какой обстановке и для чего, но генерал Корнилов познакомился с Завойко еще в апреле месяце, когда неудачно командовал войсками Петербургского военного округа. В первой половине мая Корнилов вернулся в Галицию на фронт, командующим 8–й армией. Почти следом за ним туда же явился и г. Завойко.

Лицо, рассказывавшее мне о первых шагах заговорщиков, ни в какую связь поездку Завойко в Галицию с первоначальным его знакомством в Петербурге с генералом Корниловым не ставило. Или, точнее, оно об этом знакомстве вовсе не знало. По словам моего осведомителя, в начале мая достаточно уже окрепшая внутренно банкирская инициативная группа будущего переворота просто послала Завойко на розыски подходящего для будущей операции генерала.

Генерал был найден Завойко очень скоро [54]. Прямым маршем из Петербурга этот пожилой биржевик явился в распоряжение Кавказской туземной, так называемой Дикой дивизии [55]и пожелал в удовлетворение своего пламенного чувства самопожертвования во имя родины записаться всадником — добровольцем. Он был принят в Дагестанский полк. Вчерашний распутинский кандидат в министры финансов, почти 50–летний барин, в роли рядового добровольца — это само по себе картина достаточно пикантная! [56]Но поля сражения не были свидетелями воинских доблестей г. Завойко. Он предпочел проявить всю силу своей патриотической жертвенности в тихом уюте штабных помещений, в непосредственной близости к особе командующего генерала. Едва зачисленный в полк, г. Завойко становится… ординарцем командарма 8–й армии генерала Корнилова. С этого времени Корнилов и Завойко неразлучны [57].

Вернемся в столицу. Здесь работа банкирского кружка все развивается. Достигши своего апогея к уходу (конец апреля) Гучкова, развал армии создает для штатских пророков военной диктатуры благоприятную почву в настроениях офицерства [58].

7 мая в Могилеве, в Ставке Верховного главнокомандующего генерала Алексеева, собирается офицерский съезд. Съезд создает чрезвычайно влиятельный в военной — особенно штабной — среде Союз офицеров. Тогда чины всех правительственных учреждений образовывали союзы. Было бы странно, если бы правительство отнеслось отрицательно к Союзу офицеров, большинство которых в условиях революции больше всех страдало и больше, чем кто‑либо, нуждалось в товарищеском общении и взаимной поддержке.