Наряду с новым поражением русских войск на фронте — внутри России во многих местах происходят разгромы большевистских комитетов и газет. В столичных и местных Советах всюду подавляющее большинство оказывается в руках оборонцев и государственников. Представительство большевиков в Исполнительных комитетах Советов и во Всероссийском Исполнительном комитете съезда Советов фактически сводится почти на нет. Они устраняются со всех руководящих мест внутри советского аппарата. И сами Советы, как органы государственной власти, совершенно вычеркиваются из сознания руководителей советского большинства.
Вспоминая эпоху после подавления июльского мятежа, Троцкий на своем демагогическом жаргоне и с нужными ему в агитационных целях преувеличениями по существу правильно указывает на ту пропасть, которая тогда образовалась между большевиками и всеми остальными социалистическими и демократическими партиями.
«Наши типографии и склады громит буржуазная чернь под руководством патриотического офицерства, Керенский закрывает наши газеты, тысячи и тысячи коммунистов арестовываются в Петербурге и во всех концах страны (арестуются только десятки и сотни. — А. К.).Меньшевики и их союзники социалисты- революционеры получили власть из рук рабочих и солдатских Советов, но они уже очень скоро почувствовали, что эта почва уходит из‑под их ног. Их мысль была направлена на то, чтобы в противовес рабочим и солдатским Советам помочь политически организоваться мелкобуржуазным и буржуазным элементам страны через посредство демократических муниципалитетов и земств…» В центральном органе Советов (ВЦИК) с августа- сентября 1917 года доказывается, что советская система отжила свой век, что Советы разлагаются.
Под прикрытием рассуждений о буржуазной черни и обвиняя меньшевиков в том, что они стремились к организации буржуазных сил «против» рабочих и крестьян, Троцкий правильно устанавливает коренной перелом, произведенный июльским большевистским восстанием во всем государственном миросозерцании левой, революционной, но твердо демократической России. Она с узкой временной советской площадки переходит на широкий плацдарм государственного демократического строительства. Выработанные Временным правительством еще первого состава новые законы о широком городском и земском самоуправлении на основе всеобщего, пропорционального, равного для обоих полов избирательного права вступают в силу: к началу августа почти двести городов имеют уже новые демократические городские думы; к середине сентября из семисот приблизительно городов Российской империи 650 уже имеют новые городские думы. В несколько более медленном темпе, благодаря условиям деревенской жизни, но все‑таки быстро подвигается к концу и земская реформа. Мощное кооперативное строительство в рамках нового основного, изданного Временным правительством кооперативного закона создает для демократического государства и демократической власти чрезвычайно серьезную общественную опору в стране.
Первоначальный анархический период рабочей самодеятельности перерождается понемногу в здоровое профессиональное движение, где большевики отходят на левый фланг. В армии растет авторитет правительственных комиссаров, которые по плану Военного министерства должны были сыграть роль среднего звена в переходе армии от мартовского комитетского состояния к нормальному единоначалию.
Подчеркиваю, описанный мною сейчас процесс роста здоровых государственных и общественных связей, укрепление новых форм демократической государственности, находившихся еще в мае месяце в зачаточном состоянии, — этот процесс сопровождался летом целым рядом чрезвычайно тяжких явлений распада и разложения. Да и возможно ли было сразу в несколько коротких месяцев, еще и во время продолжавшей расшатывать все хозяйство страны войны, справиться со всеми последствиями и старого режима, и экономического переистощения и боевого переутомления? Конечно, нет! Но тогда все были крайне нетерпеливы. А потом увидели, с какой медленностью уже в мирной обстановке последствия войны рассасывались на Западе в самых хозяйственно здоровых и политически крепких, как, скажем, Англия или Франция, государствах.
Но, убедившись на наглядном примере большевистской демагогии, куда ведет политическая и социальная фантастика; почувствовав еще, кроме того, в ней сильную руку беспощадного внешнего врага, новая народная Россия решительно повернулась к государству.Теперь она не только теоретически, как в мае, приняла власть, но и практически почувствовала потребность управлять, быть властью.
Например. До большевистского восстания параграф 14 пресловутой «Декларации прав солдата», предоставлявшей начальнику в боевой обстановке право применять вооруженную силу к неповинующимся, применялся исключительно комиссарами военного министра, и то часто после неоднократных настойчивых, повторных требований из центра. Теперь наоборот, с фронта и из страны в центр к правительству, к военному министру, вдут сначала от комиссаров, затем от фронтовых комитетов, наконец, от самих командующих генералов настойчивые требования усилить карательные меры.
По правде сказать, право и средства весьма решительно и жестоко расправляться с бунтующими на фронте у военного начальства уже давно были в руках. Моими приказами и постановлениями Временного правительства командному составу и комиссарам на фронте не раз об этом напоминалось. Но пока не было психологических возможностей действовать решительно, людям казалось, что у них нет на это законных возможностей. Когда же созрели времена для проявления карающей власти, тогда комиссарам и генералам стало казаться, что их личному почину не хватает только одобрения, утверждения, санкции сверху.
8 июля повторно был объявлен мой майский приказ о беспощадном применении вооруженной силы против неповинующихся на фронте. Я напоминаю командующим и комиссарам о постановлении Временного правительства от 6 июля, которое объявляет всех ведущих противоправительственную или противовоенную агитацию в войсках государственными изменниками. В это же время мною посылается в Ставку телеграмма с требованием «начальников, которые будут проявлять слабость перед применением оружия, смещать и предавать суду».
Накануне 7 июля в Петербурге производится арест делегации Центрального комитета Балтийского флота, явившейся на помощь большевикам «арестовать министра юстиции Переверзева и помощника морского министра Дудырева». В отмену принятого при своем образовании в первые дни революции на себя обязательства не разоружать и не выводить из Петербурга воинских частей, принимавших участие в революционном движении, в отмену этого развращавшего с. — петербургский гарнизон постановления, Временное правительство впредь предоставляет военным властям право расформировывать и отправлять на фронт запасные полки Петербургского гарнизона. 8–го же июля издается приказ о воспрещении распространения большевистских газет в армии. 12 июля Временное правительство единогласно восстанавливает смертную казнь на фронте и устанавливает там особые скорые военно — революционные суды. В эти же дни Временное правительство восстанавливает военную цензуру, предоставляет министру внутренних дел, по соглашению с военным министром, право 1) закрывать и приостанавливать газеты и прочие повременные издания; 2) закрывать всякие съезды и собрания; 3) производить внесудебные аресты; 4) высылать в административном порядке отдельных лиц за границу и т. д. и т. д.
Конечно, все эти меры, усиливающие власть, встречались не везде и не всегда сочувственно. Даже у многих далеко не левых политических деятелей усиление административной власти революционного правительства вызывало неприятные воспоминания о политическом произволе старой власти. В особенности насторожено было общественное мнение против воздействия на печать.
Закрытие и запрещение большевистских газет, в особенности на фронте, встречалось, конечно, общим сочувствием. Но когда дело дошло до необходимости приостановить две большие столичные газеты — одну крайнюю левую, газету Горького «Новую жизнь» [39], другую крайнюю правую, «Новое время» [40], — то во всех без различия политического направления литературных кругах против этого протестовали; говорили: Керенский хочет для печати восстановить времена Плеве [41]. Право же внесудебных арестов (административных) было даже одним из поводов спора между Временным правительством и представителями конституционно — демократической партии во время нового большого правительственного кризиса, открывшегося после большевистского восстания [42].
