Литмир - Электронная Библиотека

Рядом на траву опустился тип в майке с надписью по-английски: «Я не общаюсь с идиотами. Подумай, прежде чем ко мне обратиться».

– Как настроение?

– Я лучше помолчу, – Марина кинула красноречивый взгляд на майку.

Хмыкнул:

– Откуда такая неуверенность в себе?

– Скорее, склонность все подвергать сомнению. Даже собственные способности.

– Наукой занимаешься?

– Не. Рисую…

– Вот как. Ник на форуме у тебя какой?

– Клелия.

– А я – Корто Мальтез.

11

Думал, она все еще в Новочебоксарске, эта Клелия. Переписка странно оборвалась. Написал ей – не ответила. Подождал, написал снова. Опять не ответила. На форуме появлялась. Решил: не хочет – не надо.

– Что это ты депеши слать перестал?

Хорошенькая. Худая, длинные рыжеватые волосы. Сидит, щурится на солнце. На радужке глаза будто золотые капельки разбросаны. Такую бы мне.

– Никогда не поверю, что два письма подряд не дошли.

– Корто, клянусь тебе…

– Клянись-клянись. Я, видишь ли, тоже все подвергаю сомнению.

Договорились прогуляться вечером по набережной Сены.

12

«Ильэвёню лётан дэкатедралё-о-о-о!» – всякий раз всплывало, когда она выходила из дома и сталкивалась взглядом с собором Сакре-Кёр. Построенный в девятнадцатом веке, он отношения к мюзиклу “Notre Dame de Paris” не имел, но оказался первой «катедралью», увиденной Мариной в Париже. На холм, к собору, она поднималась каждый день. Пускай Сакре-Кёр называют самым уродливым храмом французской столицы – он улыбался ей. Рисуешь его – быстро, в карандаше, переворачиваешь рисунок – и своды превращаются в улыбки.

Радость вертелась повсюду – Марина едва успевала зарисовывать: окно, увитое плющом, бабулька с бантом на шее и с болонкой на вязаном поводке, девчонка на роликах – упала на лавку, вытянула ноги, запрокинула голову, замерла.

И так легко было. За десять минут вклеили в паспорт розовую бумажку – годовой вид на жительство, деньги еще оставались, жилье какое-никакое имелось. И был Париж, от которого она – не первая – потеряла голову, но не столько из-за того, что он прекрасен, сколько потому, что в воздухе пахло радостью. И хотелось рисовать!

А занесло ее сюда из-за мюзикла “Notre Dame de Paris”. Она – недолго – жила в Москве, работала моделью в художественной школе, и в нее влюбился мальчишка-студент. Подкараулил после занятий: «Простите… Можно вас… вам… я… я хотел вам спеть». Держал в руках гитару. Пожала плечом: «Здесь?» Кивнул. Села на ступеньку. Мальчишка пристроился ниже, начал струны перебирать, комичная ситуация, но смеяться некому. И прозвучало: «Боль…»

Эта музыка показалась ей смутно знакомой.
Боль —
Эсмеральды волосы черны, как смоль.
Боже мой, когда она танцует, сколь
Похожа на голубку, что сейчас вспорхнет.
О, эта боль меня, наверное, убьет.
Вот тело то, что я готов обожествить.
Чего еще у Богоматери просить?
Коль
В нее посмеет кинуть камень лицемер,
Ему не избежать проклятия химер!
О, Люцифер,
Сильней любых прекрасных грез
Мечта коснуться Эсмеральдиных волос![1]

Точно – это же «Белль» из мюзикла “Notre Dame de Paris”. Только у мальчишки не «белль», а «боль»… Ему, верно, несладко.

Боль —
Я не ведаю, взялась она отколь:
Сердце будто режут поперек и вдоль!
О, Дьявол, слышишь, этим телом не глаголь —
Давно чужда уже земная мне юдоль.
Она – сам грех, о, мне желать ее доколь?
Ведь эта плоть мне – как на свежей ране соль.
Столь
Прекрасен, но притом трагичен образ сей,
Как будто крест она несет за всех людей…
О, Матерь Божья,
Коль судьба мне – согрешить,
Открыть мне сердце Эсмеральды разреши.

Это она, Марина – Эсмеральда? Да нет у нее сердца – после истории с Вадимом осколки, и те вымела. И не несла она крест за людей, она свой персональный еле тащила. Мальчишке же не сердце ее нужно, а то, про что поет, – нагляделся обнаженки.

Боль…
Ее черных глаз сиянье манит столь!
Телу этому быть девственным доколь —
Когда движенье бедер каждого пьянит?
Под юбкой этой будто целый рай сокрыт!
Любимая, ты мое тело не неволь,
Пока я мужа твоего не принял роль.
Сколь
Глуп человек, что над собой возьмет контроль,
Ее увидев, и загасит эту боль!
О, Флер-де-Лис,
Недорога мне честь, и в срок
Сорву любви я Эсмеральдиной цветок.

Она смотрела на склонившуюся над струнами голову – пробор посередине, длинные светлые кудри. У него этих эсмеральд еще вагон будет.

В музыкальном ларьке купила диск с мюзиклом.

13

Дома Марина к телефону не приближается – братья не нанялись оплачивать русское «бла-бла». Но выход есть: телефонная будка возле дома. Покупай карточку и торчи столбиком на глазах у честного народа.

Кроме мамы и Ани, некому и звонить. Когда уезжала, Анькин отец дал несколько телефончиков «парижан» – старых знакомых, превратившихся в незнакомых. Но мало ли. Любой контакт полезен.

По приезде Марина остановилась в дешевеньком отеле: взобралась по скрипучей винтовой лестнице на самый верх, открыла перекошенную дверь. За дверью оказалась комнатка, совсем маленькая, стены – вот глупость! – выкрашены фиолетовой краской: ощущение, что ты попала в табакерку… И не Марина ты вовсе, а щепотка табака – сейчас раздвинется потолок, гигантские пальцы нырнут в комнату: где там моя понюшка? – схватят, засунут в огромный нос, ноздря как пещера, да еще и мохнатая, щекотно и противно, замечешься, запутаешься в волосинах – скорей бы чихнул!

Нет, лучше не воображать такие ужасы. Отдернула занавеску и застыла: за окном были крыши. Серые крыши, прошитые на стыках; долгие алюминиевые удавы, оголодавшие без ливней; высохшие дождевые желобки; короткие столбики каминных труб – стайки замерших на задних лапах сусликов: «Кто там, кто там?» Ее первый парижский рисунок: алюминиевые удавы и кирпичные суслики, тушью.

Знакомым Анькиного отца Марина наоставляла сообщения на автоответчиках. Дозвонилась до одного господина – он сбежал во Францию в советское время, жил в Париже непонятно на что, то есть понятно – на дотации. «Проныра, – отрекомендовал его Анькин отец, – может научить житейской мудрости, в чужой стране оно полезно». Проныра согласился встретиться, но пришлось ехать к нему на окраину, там и гуляли. Потом он надумал выдвинуться в город – в его Бобини неинтересно гулять оказалось. Господин проскочил в метро без билета, прилепившись к Марине и обманув безмозглый турникет. «Это тоже из науки выживать!» – прокомментировал. Прошлись по Большим бульварам, Grands Boulevards – приятно бродить не одной. Завернули в забегаловку, господин заказал себе сэндвич, покосился на Марину и попросил второй. Марина поблагодарила. Господин ссыпал сдачу в карман и заметил, что во Франции каждый сам за себя платит. Марина засуетилась, но господин досадливо махнул рукой: что уж теперь. Марина еще раз поблагодарила. Расхотелось есть сэндвич и гулять тоже расхотелось. Через полчаса она сказала, что ей пора, и господин спустился вместе с ней в метро, а там снова прилепился сзади, мороча голову турникету.

вернуться

1

Здесь и далее стихотворения в переводе И.Кудесовой.

3
{"b":"153446","o":1}