— А во-вторых, молчание — вот нужное слово, ребята. Если кто спросит, мы ничего не знаем, потому что кто же выходит на улицу в такой дождь.

Все одиннадцать голов согласно кивнули.

Итак, шестьдесят повозок выехали под проливным дождем на пустынную Мунициеву дорогу. Не доезжая до Бария, они свернули с дороги и поехали по твердой каменистой почве к Ларину. Марк Агриппа, одетый в гражданское платье, сопровождал драгоценные доски. Возницы шагали рядом с волами, а не посиживали поверх груза с вожжами в руках. Им за это хорошо заплатили, но не так много, чтобы вызвать у них любопытство. Они были рады получить работенку в такое слякотное время года. Брундизий — самая деловая гавань в Италии. Груз и армии прибывают и убывают.

Сам Октавиан покинул Брундизий спустя рыночный интервал и по Мунициевой дороге направился к Барию. Он еле нагнал повозки, двигавшиеся к Ларину с удивительной быстротой, особенно если учесть, что после Бария они ехали по бездорожью. Это Агриппа велел возчикам не останавливаться и ночами, когда светила луна.

— А что, сейчас земля ровная. Вот когда начнутся горы, будет труднее, — сказал он.

— Тогда поезжай вдоль берега, не забирая вглубь, пока не увидишь набитую колею в десяти милях севернее дороги к Сульмону. Там безопасно, но по другим дорогам не езди. Я поеду вперед, в свои земли, прослежу, чтобы на пути не было болтливых селян, и найду надежное укрытие для телег.

К счастью, болтливые селяне попадались весьма нечасто, ибо поместье располагалось в лесистой местности. Обнаружив, что Квинт Ноний, управляющий его отца, все еще продолжает вести дела и приглядывать за комфортабельной виллой, куда Атия летней порой возила подышать горным воздухом своего болезненного сынка, Октавиан решил, что повозки лучше всего спрятать на старой вырубке в нескольких милях от этой виллы. Ноний сказал, что заготовка леса теперь проводится в другом месте и что люди туда не заглядывают, опасаясь весьма расплодившихся волков и медведей.

Октавиан с удивлением понял, что даже здесь все уже знают, что Цезарь убит и что Гай Октавий его наследник. Этот факт очень порадовал Нония, который любил спокойного больного мальчика и его беспокойную мать. Но почти никто из местных жителей не знал, кому на деле принадлежат близлежащие лесные угодья, и они прозывались «лесами Папия» по имени первого их владельца.

— Повозки принадлежат Цезарю, но люди, которые не имеют на них права, будут везде их искать. Поэтому никто не должен знать, что они здесь, в лесах Папия, — объяснил Нонию Октавиан. — Время от времени я буду присылать за одной-двумя повозками Марка Агриппу. Когда он прибудет, ты познакомишься с ним. Располагай волами как хочешь, но всегда имей под рукой двадцать мулов. К счастью, волы тащат бревна в Анкону, так что увеличение их числа никого тут не удивит. Это важно, Ноний, действительно важно. От молчания, твоего и твоих близких, зависит сейчас моя жизнь.

— Не беспокойся, маленький Гай, — сказал старый слуга. — Я за всем присмотрю.

Зная, что Ноний всегда держит слово, Октавиан вернулся на перекресток Минуциевой и Аппиевой дорог. Он поехал по Аппиевой дороге, направляясь в Неаполь, куда прибыл в конце апреля и где нашел Филиппа и свою мать в состоянии крайней тревоги.

— Где ты был? — воскликнула Атия, прижимая сына к груди и орошая слезами его тунику.

— Лежал с астмой в какой-то захудалой гостинице на Минуциевой дороге, — объяснил Октавиан, с еле скрываемым раздражением высвобождаясь из материнских объятий. — Нет-нет, отпусти меня, теперь со мной все хорошо. Филипп, расскажи мне, что у вас происходит. Я не получал никаких известий после того, как в Брундизии прочел твое письмо.

Филипп провел пасынка в кабинет. Цветущий красавец в эти два месяца сильно сдал, постарел. Смерть Цезаря очень подействовала на него, хотя, как и Луций Пизон, Сервий Сульпиций и несколько других консуляров, он пытался придерживаться золотой середины, обеспечивавшей ему выживание при любых политических обстоятельствах.

— Как поживает так называемый внук Гая Мария, Аматий? — спросил Октавиан.

— Его нет в живых, — поморщился Филипп. — На четвертый день Антоний и центурия солдат Лепида пришли на Форум послушать его. Аматий указал на Антония и крикнул: «Вот стоит настоящий убийца!» Солдаты арестовали Аматия и увели в Туллианскую тюрьму. — Филипп пожал плечами. — Аматий так нигде больше и не показался, и толпа в конце концов разошлась по домам. Антоний сразу созвал заседание сената в храме Кастора, где Долабелла спросил его, что случилось с Аматием. Антоний ответил, что казнил его. Долабелла возмутился: римского гражданина надо было судить. Но Антоний сказал, что Аматий не был римлянином, он был беглым греческим рабом по имени Иерофил. И тему закрыли.

— Теперь видно, что за правительство сейчас в Риме, — задумчиво заметил Октавиан. — Конечно, глупо обвинять дражайшего Марка Антония в чем бы то ни было.

— Я тоже так думаю, — согласился мрачный Филипп. — Кассий пытался снова поднять вопрос о провинциях после преторства, но ему велели заткнуться. Они с Брутом попробовали несколько раз встать за трибуналы, но прекратили попытки. Даже после казни Аматия толпа не хотела их видеть, хотя амнистия еще действует. А Марк Лепид теперь новый великий понтифик.

— Они провели выборы? — удивился Октавиан.

— Нет. Его назначили другие понтифики.

— Но это же незаконно.

— Октавий, мы тут больше не знаем, что законно, что нет.

— Мое имя не Октавий. Меня зовут Цезарь.

— Это еще как сказать.

Филипп встал, прошел к столу и вынул из ящика небольшую вещицу.

— Вот, это твое… надеюсь, только на время.

Октавиан взял вещицу и с благоговейным ужасом стал вертеть ее в дрожащих пальцах. Кольцо с печаткой исключительной красоты. Аметист редкостного царского пурпура в розово-золотой оправе. На нем изящное углубление в виде сфинкса и гравировка «ЦЕЗАРЬ» в зеркальном отображении вокруг человеческой головы мифического существа. Он надел кольцо на безымянный палец. Оно пришлось впору. «Странно. У Цезаря были длинные тонкие пальцы, а мои пальцы короче и толще. Лопатовидные, одним словом. Любопытное ощущение. Словно весомость и значимость Цезаря переливаются в мое тело».

— Оно словно делалось для меня.

— Оно было сделано для Цезаря… Клеопатрой, я думаю.

— Но я и есть Цезарь.

— Да подожди ты с этим, Октавий! — резко воскликнул Филипп. — Плебейский трибун — убийца!.. Гай Кассий и плебейский эдил Критоний сняли статуи Цезаря с плинтусов и пьедесталов на Форуме и отослали в Велабр, чтобы их там разбили. Толпа разузнала о том, ринулась к скульптору и спасла статуи. Даже те две, по которым успели пройтись молотком. Потом чернь подожгла мастерскую и двор, огонь пошел к Тусканской улице. Стена пламени! Половина Велабра сгорела. А толпе было все равно. Уцелевшие статуи возвратили на место. Две поврежденные передали другому скульптору для ремонта. А чернь стала требовать, чтобы консулы показали ей Аматия. Это, разумеется, было невозможно. И вспыхнул ужасный, худший на моей памяти бунт. Несколько сотен горожан и пятьдесят солдат Лепида погибли, прежде чем толпу удалось разогнать. Сотню мятежников арестовали, их поделили на граждан и прочих. Граждан скинули с Тарпейской скалы, а неграждан выпороли и обезглавили.

— Значит, требовать справедливости — это измена, — сказал, вздыхая, Октавиан. — Наш Антоний показывает свое истинное лицо.

— Ох, Октавий, он же подлинное животное! Вряд ли он хоть на миг задумывается, направлены его действия против справедливости или нет. Вспомни, что он сотворил на Форуме, когда Долабелла активизировал свои банды. Ответ Антония на уличные беспорядки один — бойня, резня. Потому что резня — его истинная натура.

— Я думаю, он метит в новые Цезари.

— А я так не думаю. Он отменил должность диктатора.