Наконец после угроз и славословий я начинаю говорить, подвигая толстяка отвечать мне, чтобы хоть немного узнать о том, что творится на улице. Я узнаю, что нашёлся Светоч Империи и узнаю что это такое. Оказывается можно на некоторое время передавать светоч «на хранение», для этого и выбирается простолюдин, чтобы его было не так жалко. Дело в том, что для перехода в нейтральное состояние, его носителя необходимо уничтожить, естественно использовать для столь благого дела дворянсоке дитя накладно, поскольку может восстановить против Короля опору трона.

Я задаю вопросы ещё и ещё, пока до священника не доходит:

— Про какой светоч ты говоришь, сын мой? — недоумение в голосе слышится даже через одышку.

— Что с ней сделают? — снова каркает мой голос.

— С кем?

— Со светочем?

Он в ступоре, начинает что то говорить, потом замолкает, спохватывается, бежит к дверям камеры. После непродолжительных воплей его выпускают. Больше ко мне никто из святых отцов кроме инквизиторов не входил. Как мне кажется он узнал слишком много.

И последняя встреча с Аллонсио. Сейчас мы не находимся якобы в равном положении, беседуя за бокалом вина. Сейчас всё по настоящему: блестящий придворный, молчаливый слуга-палач и я — местный узник.

Видите какое я к себе понятие подобрал? Очень легко получается играть словами. Возьмите и замените слово зэка или осужденный на слово узник, и вы сразу почувствуете как меняется вся картинка. Если первое несёт в себе такую интуитивную смысловую нагрузку как дворовая романтика, насилие, воровство — то второе совсем иное. Сразу представляется благородный человек томимый в застенках за светлую идею способную принести человечеству счастье. И так во всем…

Уррроды! Извините, это я задумался и не ответил на вопрос сатрапа. Слуга-палач ещё раз пинает меня в бок, а Аллонсио вновь спрашивает равнодушным тоном:

— Ну как Вам здесь?

— Замечательно! — хриплю я, пытаясь зажаться.

Просто пинок я бы не почувствовал на фоне боли, но эта сука бьёт точно туда где с меня содрали кожу и как-то умели оголить нервные окончания.

Завязывается ничего не значащая беседа, больше подходящая для летнего кафе, в котором оба собеседника ведут привычный спор, не переходя на личности, а лишь отдавая дань уважения своим принципам и принципам другого. Беседа ни о чём, просто бесполезное времяпрепровождения, когда ни один не рассчитывает переубедить своего оппонента. Я даже осмеливаюсь и рискую задать вопрос про этот несчастный светоч и почему им так нужна Непоседа. Почему они не взяли другого ребёнка и не сделали его этим артефактом, что им помешало.

— Да ничего не помешало бы, если бы не одно но… Неужели ты думаешь, что если бы была такая возможность, передать светоч, то династии менялись бы постоянно и смута заполонила нашу землю. К счастью Отец Наш, — он воздел руки вверх, может быть взаправду веруя, может быть по привычке, — дал нам, неразумным детям Его, светоч, чтобы оградить от братоубийственной войны. То есть Светочем может быть только один. Да его можно убить, но стать следующим светочем можно с помощью довольно таки гадкого и омерзительного ритуала.

Разговор заканчивается и Аллонсио кидает подбородок в резком военном поклоне — что-то новенькое! Хотя зачем мне всё это сейчас? Неужели я рассчитываю, что сумею выбраться отсюда? Просто сила привычки? Не знаю. Уже на пороге тот оборачивается:.

— Что Вас понесло к тёмным? Может быть объясните?

— Просто я нахожусь в постоянном поиске…

— Места тихого, места прохладного, места спокойного? Таки можете не торопиться — Вы его уже нашли.

Он стоит и ждёт ответа, а я не знаю, что ему ответить. Наконец Аллонсио тяжело вздыхает и уходит в сопровождении моего палача. Мне бы промолчать, но непонятный демон снова дёргает меня за язык:

— Вы прекрасно дополняете друг друга! — замечаю я.

— В смысле? — останавливается он.

— Ну, один страшный, а второй тупой!

За это меня ещё немного бьют, но как то лениво. Без огонька. Это самое плохое, получается, что им от меня уже ничего не нужно.

Самое интересное, что этот осёл действительно не понимает, почему нас понесло к тёмным. То что там можно выжить, этот идиот за причину не считает. Он же думает, что лучше погибнуть здесь на костре, чем жить там и мне кажется последний заданный вопрос и был то, из-за чего он приходил.

Огромный зал, высокие потолки, тяжёлые занавеси, шитые золотом, большие стёкла в окнах, прозрачные, через которые не только попадает свет, но и видно всё что делается снаружи. Внутри двое, молчаливые гвардейцы вдоль стен не в счёт. Кто будет стеснятся говорить при мебели? Только что закончился приём, по какому то не очень значительному поводу. Совсем недавно объявлено о возвращении дочери из закрытой школы при монастыре Святых Петра и Павла. Молчание нарушает женщина:

— Ты думаешь мы поступаем правильно?

— Я не знаю.

Высокий красивый человек ободряюще сжал руку своей хрупкой миловидной супруге.

— Она просила за него… — недоговорив она встревожено посмотрела на него.

Он отпустил её руку и подошел к окну. С этой комнаты закат был особенно красив, заливая Лилу, его город, колдовским светом. Город мира и спокойствия, который он пытался создать последние несколько лет.

— Мы обдумаем этот вопрос, — глухо сказал он и она покорно склонила голову.

Резко развернувшись он покидает её и идёт к выходу. Двери распахиваются перед ним, а она остаётся одна. Наверно мне кажется что её губы шепчу:

— … иначе она нас никогда не простит.

Сколько раз я читал: «Лязгнули тюремные затворы…», ну что поделать, они действительно лязгнули, в сырой камере стало людно и свет факелов заметался причудливыми бликами по влажным стенам. Два стражника с обнаженными мечами наизготовку бдительно следят за каждым моим движением. Им плевать, что я измучен и слаб, а после пыток даже не могу передвигаться самостоятельно. Я чернокнижник, или в меня вселились демоны — точно не помню, поэтому они меня и бояться. Странно, но именно сейчас вспомнилось, что в принципе я попаданец, человек из другого мира. Что все это для меня дела давно прошедших дней и средневековая дикость, что в наше время бессмысленная жестокость осуждается и речь не идет не то чтобы о костре, а даже смертную казнь предали забвению. Сплошные моратории, гуманизьм и подобная белиберда. Эти же ребята такими благоглупостями не страдают, у них речь короткая: заработал — получи, не заработал — тоже получи, на будущее так сказать.

В камеру торжественно входит процессия из четырех монахов, двух священников и одного мелкого хлыща, одетого в дорогой, шитый золотом, камзол; с надушенным платочком; тонкими нервными движениями.

— Ну-с, как мы? — с фальшивым участием интересуется шустренький, и не дожидаясь ответа, начинает отдавать распоряжения. — Подгоните телегу поближе. И передайте охране, что я не хочу чтобы было как в прошлый раз.

Монахи с неодобрением смотрят на него и меня, а мне до ужаса интересно, что же было в прошлый раз. Неужели какому-нибудь бедолаге повезло бежать? Неужто хоть кто-нибудь смог выйти из каземата своими ногами? Вряд ли, если судить по моему состоянию.

Хлыщ снова поворачивается ко мне:

— Так, давайте всё-таки познакомимся. Я — Ваш адвокат.

Я в шоке:

— И что? Вы можете отмазать меня от костра?

Теперь дохлый находится в некотором недоумении, потом его лицо проясняется:

— В смысле оправдать Вас? Конечно могу. По большому счёту именно за этим я и пришёл сюда…

Всё плывёт, камера начинает ходить кругами, становится душно, я начинаю проваливаться в глубокий колодец, вокруг меня искривляются рожи охраны и святых отцов. Я слышу чей то искаженный голос:

— Осторожнее надо было бы, такое известие…