— Открой, открой, или я выбью дверь!

Элари подчинился. Файа заглянул в комнату, одним взглядом окинул её, Усвату, уютно устроившуюся в его постели, самого Элари — полуголого, встрепанного, — и усмехнулся. Не презрительно, скорее понимающе, но юношу пронзил вдруг острый стыд. Другие сражались и умирали, когда он занимался… понятно чем.

— Сурами атаковали наши укрепления, — спокойно сказал Суру. — Мы их уничтожили, но это был лишь передовой отряд. Основные их силы подойдут через несколько дней, но у нас не будет уже ни минуты покоя. Мы стреляли в них из форта — пока не вышли все снаряды. Они захватили пристань. Флот ушел на восток… не знаю, сколько ещё он будет в безопасности. Тебя хочет видеть Иситтала. Ты идешь?

По его глазам Элари видел, что если он скажет "нет", его друг просто повернется и уйдет… только навсегда. Любовь к Усвате и долг перед другом сошлись в его душе, паля её мучительным огнем… но стыд пылал ещё жарче — и долг победил.

Иситтала ждала его у заводи, за пределами Садов. Там ничего не изменилось — так же рушилась с плотины вода, так же ярко сияли огромные окна электростанции. Только теперь лицо любимой стало суровым.

— Сурами было больше двух тысяч, — тихо сказала она. — И вдоль берега они вели несколько кораблей с припасами. Мы сожгли и разбили их из пушек сторожевика, но у сурами тоже были орудия. Они подбили наш корабль, мы едва успели снять экипаж, прежде чем он затонул. Потом расстреляли их батарею и лагерь из форта, истратив весь его боезапас. Теперь пулеметы — самое сильное наше оружие, хотя патронов тоже осталось немного. Когда сурами полезли на стену, мы открыли шлюзы плотины, и смыли их в море, словно мусор, но я сомневаюсь, что они вновь попадутся на эту уловку…

Сегодня мы не понесли потерь, но в следующий раз всё будет совершенно иначе — хотя почти вся армия сурами погибла под Байгарой и в дороге, сюда дойдут двенадцать или пятнадцать тысяч. За ними идут ещё несколько тысяч их поселенцев — а у нас в запасе всего несколько десятков мин и гранат. Сейчас, когда ты знаешь всё это, я спрошу — что ты намерен делать?

Элари задумался. Он знал, что пришло время выбора — самого главного выбора в его жизни — и ошибаться нельзя. Ему не хотелось умирать просто так — правду говоря, вообще очень не хотелось умирать — а хотелось совершить что-то особенное, спасти всех. Внезапно он понял, что нужно сказать. То был уже третий раз в его жизни, когда слова вылетали из его рта — а он слышал их с удивлением.

— Я пойду в твердыню Унхорга, что в пустыне Темраук. И приведу помощь. Или погибну. Я сказал.

— Я бы назвала тебя трусом, — задумчиво ответила Иситтала, — но вижу, что ты говоришь правду… сейчас. Только никто не ходит по Великой Пустыне зимой. Ты погибнешь, не выполнив своего обещания, а если и дойдешь — они отправят тебя назад, даже не выслушав.

— Я постараюсь. Даже если я приведу хоть одного воина, мой путь не будет напрасным.

— Ты их не знаешь, обитателей тайной твердыни — не знаешь! К тому же, путь займет много дней. Может статься, что спасать будет уже некого.

— Можно будет отомстить.

— Смысл? Если у файа останется меньше пятисот женщин и хотя бы тридцати юношей — мы умрем как народ, умрем медленной смертью. А там их меньше. Я имею в виду женщин. Их там вообще не должно быть, но ночи в пустыне так долги… и скучны… — её глаза вновь приняли странное, задумчиво-мечтательное выражение.

— Я пойду, — повторил Элари. — Я должен это сделать — ради всех нас.

— Иди, — просто сказала она. — Но не один. Ты не знаешь пустыни — если пойдешь один, то будешь мертв уже на второй день. С тобой пойдет Иккин. Он знает пустыню и знает Унхорг. И знает тебя, что тоже важно.

— Хорошо, — Элари знал, что другие слова тут уже не нужны.

— Вообще-то, идти надо мне, — сказала Иситтала. — Я жила в Унхорге, я знаю там всё, каждый угол… и многих парней, — она вновь усмехнулась, краем рта. — И там сейчас Атхим Ир, мой прежний любимый — он оставил цитадель Байгары и пробился в Унхорг, потеряв половину отряда. Они не связаны клятвой и могут пойти с тобой. Я бы хотела узнать, почему Атхим не ушел из столицы сюда — в конце концов, он мой муж. Но я не могу. Здесь я — словно камень в своде. Уйди я — и всё рухнет.

— Свод в хранилище так и не пробили?

— Нет. Углубились, но не пробили. Нужно ещё несколько дней. Мы употребили снаряды по прямому назначению, и я не знаю, распорядилась ли я ими с пользой. Возможно, я убила всех нас… но прошлого не вернуть. Ладно. Незачем терять время. Пошли. Нам надо найти Суру и Иккина.

Они нашли друзей в мастерских Садов — те обсуждали производство оружия. Иккин тут же согласился пойти в пустыню и сразу заговорил о главном:

— Там нет дороги. Зимой не видна даже тропа. Из-за камней нельзя идти ни на санях, ни на лыжах, только пешком. Пойдем сегодня же. На сборы нужен… примерно час. Может, и меньше.

— Так быстро? — Элари был удивлен.

— А чего ждать? Идти можно и ночью.

Элари думал, что они выйдут завтра утром и он проведет эту ночь вместе с Усватой. Но теперь отступать было уже поздно.

Сборы действительно оказались недолгими — в сущности, они свелись к погрузке припасов в рюкзаки и подбору подходящей одежды. Как и говорил Иккин, через час они уже были готовы. Элари повел плечами. Плоский прямоугольный ранец настолько удобно пригнали к его спине, что тяжесть двух пудов припасов почти не чувствовалась — притом, он знал, что этого едва хватит на дорогу в один конец. Одежда тоже была удобной — толстые, теплые, высокие башмаки, плотно охватывающие ногу, и шуба — длинное, почти до пят, меховое одеяние с капюшоном, в котором, как говорил Иккин, можно безбоязненно спать на снегу. Перетянув шубу ремнем, Элари прицепил к нему свой кинжал. Иккин взял только меч, оставив бесполезный панцырь и лук.

— Там нет ничего живого, — сказал он. — В сущности, оружие там вообще не нужно, но мало ли что…

Элари попросил посмотреть меч — как он знал, последний настоящий древний меч, оставшийся в Лангпари. Такого оружия он ещё не видел — плоский клинок четверть дюйма в толщину и длиной в восемнадцать дюймов. У основания меч был двух дюймов ширины, к середине суживался, а к скругленному концу расширялся вновь.

— Зачем это? — спросил Элари, показывая на изгиб.

Иккин молча приложил лезвие к своей шее.

— Чтобы не соскальзывал, видишь? Вообще-то это не оружие — он слишком короткий и тяжелый, чтобы им фехтовать. Драться им нельзя. Можно только убивать.

— Так это инструмент палача? — Элари с сомнением посмотрел на меч. Действительно, от его тяжести отвисала рука — он весил килограммов пять. Плоский, глянцево-черный, кроме лезвия. Оно выглядело очень чистым, очень ярким и очень острым — мелковолнистая кромка, которую именно эта рябь делала адски опасной. Попадись под такой клинок рука — не будет руки. Попадет человек — развалит наискось, от плеча до пояса. А уж голову смахнуть…

— Не совсем. Это жертвенный меч — им казнили пленных врагов, когда приносили их в жертву… впрочем, это уже неважно.

Элари вновь посмотрел на меч. Вдоль клинка бежали непонятные золотые знаки. Лезвие было из красноватого металла, не похожего на сталь.

— Из чего он?

— Кобальт. Крепче и гибче стали, и ещё не ржавеет. Раньше умели делать даже такие простые вещи. Ладно. Давай его сюда. Нам пора.

Элари вернул оружие. Затем ему пришлось прощаться с Усватой и это оказалось тяжело — она разрыдалась у него на груди и сам юноша чуть не заплакал. Он плюнул бы на всё, и остался здесь… если бы тут не стояли ещё его товарищи и не смотрели на него, словно на старшего, решившегося на недоступное им.

Потом, уже на улице, Элари сказал Суру:

— Сохрани её. Усвата мне дороже жизни. Это не фраза. Я люблю её.

— Хорошо, — просто ответил файа. — Я клянусь.

— Правда? — Элари взял его за плечи и несколько секунд они пристально смотрели в глаза друг другу. — Даже если ценой окажется жизнь?