Он решил, что вторая доза транквилизатора затуманит восприятие слишком сильно. Чтобы успокоиться, он принялся разглядывать столики поверх газеты, выискивая глазами какого-нибудь недавно вошедшего мужчину, который сидел бы в одиночку и явно кого-то ждал.

Что если сообщник Лумиса — вон тот мужчина в плаще и с сальными волосами, за единственным двухместным столиком в ресторане, в дальнем углу «Автомата»? Ближайший к нему столик располагался футах в шести. Присцилле ни за что не подобраться к нему достаточно близко, чтобы записать разговор.

Пока он рассматривал посетителей, из-под балкона показался Рыбак с полным подносом в руках: горячий сэндвич, кофе, сок, кусок фирменного десерта, вероятно, пирога с кокосовым кремом — и остановился. Наверное, ищет столик, подумал бы каждый. Наверное, высматривает своего сообщника, подумал Ноэль. Или столик, где они смогут остаться наедине.

Место, которое выбрал Лумис, располагалось в самом центре зала, на него открывался прекрасный вид с балкона, а сам Лумис сел к балкону спиной, лицом к окну, что гарантировало Ноэлю ещё большую безопасность. Стол был длинный, рассчитанный на шесть-восемь человек, но сейчас за ним был всего один посетитель — мужчина лет шестидесяти, как прикинул на вид Ноэль; он уже был в «Автомате», когда Ноэль пришёл. Он читал какую-то иностранную газету и пил один апельсиновый краш за другим, время от времени зажимая в зубах тонкую морщинистую сигару с обрезанными концами. Его лысая макушка сияла, словно натёртая воском. У него было круглое жёлтое лицо с глубоко посаженными тёмными глазами, на плечах голубая рубашка с короткими рукавами и брюки из вискозы почти такого же цвета. Когда Лумис опустил свой поднос напротив, он едва поднял на него глаза, а потом пересел на одно место влево. Рыбак тоже ничего не сказал — по крайней мере, насколько можно было судить с места Ноэля. Может ли быть, что этот старик — сообщник Лумиса? И где Присцилла?

Присцилла показалась в зале — она толкала коляску одной рукой и шла к их столику. Ситуация — несомненно, заранее ими спланированная — выходила неловкой. Присцилла остановилась, оглянулась по сторонам. Оба мужчины посмотрели на неё.

Наверное, она растерялась, что делать дальше. Она огляделась ещё раз и наконец словно начала терять контроль над собой. Поднос в её руке стал крениться вниз. Ноэлю хотелось вскочить на ноги, окликнуть её. Тяжёлая керамическая чашка с блюдцем, а за ними и тарелка с сэндвичем и стакан молока заскользили, непоправимо нарушая равновесие подноса, не оставляя ему иного выбора, кроме как упасть. Ноэль закрыл глаза, ожидая услышать грохот падения.

Падения не произошло. Когда Ноэль снова открыл глаза, Лумис, приподнявшись с места и наклонившись через столешницу, придерживал поднос Присциллы, а потом поставил его на край стола. Присцилла рассыпалась в бурных благодарностях, а когда он вернулся на своё место, как ни в чём не бывало подвинула поднос дальше, поставила коляску напротив Лумиса, села через одно место от старика и снова его поблагодарила.

Рыбак подвинулся ещё на одно место, оказавшись точно напротив старика. Ноэлю с его места показалось, что они о чём-то тихо заговорили.

Тем временем Присцилла — умнейшая женщина, не мог не признать Ноэль, как хорошо она это провернула! — занялась ребёнком: вытащила его из коляски, усаживая себе на колени, потом принялась копаться в оставшихся там свёртках. В одном из них, Ноэль знал, спрятан диктофон, который уже работает — она просигнализировала ему об этом, резко вскинув на него взгляд.

Чтобы не дать никому больше сесть рядом на свободные места, Рыбак и его сообщник переложили туда свои вещи: Рыбак — шляпу и папку (сменит ли она хозяина? что в ней?), старик — свою дырчатую шляпу от солнца, лежавшую рядом с ним со стороны Присциллы. Очевидно, они решили, что она им не опасна — казалось, она полностью поглощена своим ребёнком. Она говорила с ним по-испански и делала это так громко, что Ноэлю даже удалось разобрать несколько слов.

Поглощена, но не настолько, чтобы не воспользоваться переложенной шляпой, заметил Ноэль: Присцилла, улыбнувшись старику, выдвинула стул и втолкнула на его место коляску.

Когда все устроились и принялись за еду, Ноэль расслабился. На смену сиюминутным тревогам пришли другие. Как долго Присцилла сможет просидеть за столом, не привлекая к себе лишнего внимания, если они решат задержаться? Он увидел, как Присцилла достаёт фотороман, за которым пряталась в парке, и понял, что долго. Но не закончится ли кассета? Сможет ли Присцилла перевернуть её прямо там? Не щёлкнет ли диктофон слишком громко? Он ведь теперь так близко к ним.

Но важнее всех этих соображений, он знал, был другой вопрос: когда он услышит запись, подтвердит ли она на самом деле всё то, что рассказали и показали ему Бадди и Присцилла? Произнесут ли они, однозначно и определённо, что Лумису платят за то, чтобы он устроил покушение на Рэдферна, и что Ноэль — их оружие? Он сможет в это поверить, только если это прозвучит совершенно ясно. И только если он сам в это поверит, комиссар полиции примет его слова — что бы ещё ни случилось.

Внизу всё оставалось по-прежнему. Присцилла читала, раскрыв фотороман на столе, курила и потихоньку пила кофе; малыш у неё на руках хватался за страницы или играл с оборками на её блузке. Лумис и его товарищ тоже поели. Как и на протяжении всей трапезы, они общались не так, словно у них была какая-то общая тема — их разговор напоминал те рваные, отрывочные беседы, которые обычно ведут на скамейках по всему городу пенсионеры, когда им почти нечего сказать, зато есть очень много времени для разговоров.

— Доктор Каммингс?

Ноэль так резко повернул голову влево, что почувствовал, как натянулось сухожилие.

— Это же вы, правда, доктор Каммингс?

Ему удалось определить, кому принадлежит этот гнусавый женский голос — молодая женщина улыбалась ему с верхней ступеньки лестницы, ведущей на балкон; в руках у неё был поднос с едой. Какая-то там Антония. Студентка на одном из его более сложных курсов.

Кажется, она уже начинала жалеть о своей смелости.

— Я не хотела вас беспокоить, — извинилась она. — Антуанетт Гварди. Я слушала у вас курс по социальной критике в прошлом семестре.

На лестнице за ней остановились двое мужчин. Она оглянулась, слабо улыбнулась Ноэлю.

— Ну что ж! Рада была вас увидеть.

Первое изумление уже прошло, и теперь у Ноэля появилась идея. Если его вдруг заметят, она станет неплохим прикрытием.

— Садитесь, Антуанетт.

— Точно?

Он подвинул поднос, освобождая ей место. Внизу ничего не менялось.

— Я никогда не встречаю своих профессоров летом, — начала она, садясь за столик и аккуратно расставляя еду на подносе — Ноэль догадывался, что именно в таком порядке она собирается её есть. Потом, заметив, что его поднос пуст, она так же аккуратно переставила все свои многочисленные тарелки и чашки на стол и сложила подносы вместе. Снова переставила свою еду, всё это время не переставая говорить: — Я никогда не встречаю своих профессоров летом. Я всегда считала, что они разъезжаются по всяким экзотическим местам, занимаются полевой работой и всё такое — ну, если, конечно, у них нет летних занятий.

Внизу, на первом этаже, малыш уснул на руках у матери. В остальном всё шло по-прежнему.

— Кое-кто из нас остаётся в городе, — ответил Ноэль.

Ей, наверное, двадцать один или около того, подумал он. Она была так привлекательна в своей свежести и юности, с этими веснушками и рыжими волосами. Такая юная. До него вдруг дошло, что, с её точки зрения, у него сегодня, должно быть, очень странный вид. Как она вообще его узнала?

— Я слышала, что некоторые профессора вообще летом не работают. Но я знаю, что это не ваш случай.

— Откуда? Потому что я сижу в «Автомате» и читаю газету?

Она захихикала.

— Нет. Мой научный руководитель Мирелла Трент. Она говорила мне о вашем проекте.

— А.

— Ну, то есть, она очень не хотела о нём говорить. Но мне удалось кое-что у неё вытянуть. Я думаю, это фантастическая идея.