— Я ничего не нюхал, — возразил Ноэль, слегка встревоженный таким неожиданным обсуждением своей личной жизни.
— Но вообще-то ведь нюхаешь. Там, у… в общем, сам знаешь где.
— Проблема не в этом! — перебил Ларри. — Ты будешь меня слушать? Как я уже сказал, вот он ты, весь из себя такая редкая птица, истинный бисексуал. И сегодня ты совершил простейшую ошибку: нашёл себе девчонку, когда на самом деле хотел парня. Вот и всё.
— Что-о-о?
Ноэль отказывался на это покупаться.
— К слову о котором, — вспомнил Вега. — Рэнди сегодня заходил, искал тебя.
— Господи. Этого мне только не хватало.
— Ну вот смотри, — продолжал Ларри. — Предположим, тебе сегодня хочется китайской кухни, так? Но единственный китайский ресторан закрыт. А в единственном месте, которое открыто, подают пиццу. Нет, пицца это хорошо, классно, так? Но когда ты заказал пиццу и съел, она понравилась тебе не так, как обычно. Почему? Потому что тебе хотелось китайской кухни! Очень просто! Тебе просто нужно по-правильному сегодня трахнуться. Выровняешь свое настроение, уравновесишь свои желания и почувствуешь себя шикарно!
— Я такой чуши уже сто лет не слышал, — ответил Ноэль. Но разговор помог ему почувствовать себя лучше, а соображения Ларри позабавили.
Малыш Ларри, судя по всему, был близок к тому, чтобы последовать своему собственному совету. Он повернулся к лохматому парню, похожему на фермера, и принялся очень откровенно с ним заигрывать. Ноэль очень удивился, когда Вега наклонился к нему через стойку и прошептал:
— Он вполне может быть прав. В любом случае, тут не из-за чего впадать в истерику.
— Да не впадаю я в истерику.
— Впадал, когда пришёл. Успокойся, будь любезен.
Ноэль смотрел на Бадди в упор, пока тот не отошёл, чтобы обслужить очередного клиента. Легко тебе говорить, хотелось закричать Ноэлю. Ты начал спать с парнями, когда тебе было четырнадцать. Ты рано узнал. Как Ларри, который говорил Ноэлю, что выяснил правду о себе, когда ему было двенадцать. Но в двадцать восемь! Двадцать восемь лет, чёрт возьми, на протяжении которых ему и в голову никогда не приходило, что его ждёт именно такая судьба.
Веге с его беззаботным карибским детством было просто. Игры с мальчишками под сенью мангровых деревьев, купание в чистом бассейне или на тропическом пляже. Это, по крайней мере, было естественно, в этом был какой-то смысл. Это не то же самое, что семь лет, проведенных с Моникой, после детства и отрочества, когда все считали, что можно оказаться калекой, немым, умственно отсталым — и это все равно лучше, чем быть… педиком. Дурацкие шуточки в раздевалках, обзывательства — «гомик, девка, педик, пидор, голубой» — которые ранили больнее сильнее любых других. Настоящие педики, изредка попадавшиеся на глаза в кегельбане или кинотеатре. Манерные жесты, вихляющая походка, слабые тела, сюсюканье, женоподобность, кричащие тряпки. Гомики пятидесятых. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять, что это — отдельная раса, и их надо презирать и чураться, как разносчиков ужасной болезни.
Конечно, один или двое из тех, с кем он учился в старших классах, оказались голубыми. Но он был так привязан к Монике, так далек от всех, кроме неё и её друзей, что даже когда вспоминал этих старых приятелей, то думал о них, как о людях, которые выбрали для себя нетрадиционный образ жизни, лишающий их всех настоящих радостей: брака, детей, возможности общаться с другими парами и хорошо проводить время.
Потом он начал преподавать в Виллэдж, и отношение изменилось; изменилась терминология. Здесь главным термином было «гей, гейский»: гей-клубы, гей-вечеринки, гей-демонстрации, гей- то, гей- сё.
Гомик! Ты же знаешь, если ты педик, ты не умеешь свистеть. По четвергам носи зеленое; это символ, это знак. Поболтайся как-нибудь в мужской душевой после тренировки, глядя на других парней, или хуже того, дотронься до кого-нибудь, даже случайно, — и ты голубой, педик. Нечего хвастаться своими девчонками, мы-то знаем, что ты пидор! Эй, приятель, пойдем пугать гомиков, проучим их как следует. Точно! А лучше не пойдем! Comment ça. Третий пол. Любовь, не смеющая назвать свое имя. Урнинги. Извращенцы. Как небо голубой. Я не хочу, чтобы мой сын вырос слабаком! Ну разве мой сыночек не настоящий маленький мужчина? Ты же не хочешь сказать, что ты один из них!
— Двадцать восемь лет грёбанного программирования. И теперь я жертва своего собственного проклятого согласия с ним.
— Ты о чём? — спросил кто-то рядом с Ноэлем.
— Ни о чём.
— Ну? — спросил Ларри, поворачиваясь к нему. — Мы идём?
— Куда?
— В центр. Развлекаться.
— Я не думаю, что это хорошая идея, — заметил Вега.
— А кто тебя спрашивал? — откликнулся Ларри.
— Да глянь на него! Он не в том состоянии…
— Самое подходящее состояние. У вас клиент, мистер Вега, — добавил Ларри, провожая отошедшего Бадди удовлетворенным взглядом.
— Я думал, ты там кого-то обрабатываешь, — сказал ему Ноэль. Вмешательство Веги его немного разозлило.
— С ним разберёмся позже. Я соскучился по китайской кухне, малыш. Пицца мне подойдет. Пошли.
— Не знаю.
— Вот, возьми. Это создаст правильное настроение.
Ноэль посмотрел на большую плоскую таблетку белого цвета, которую вручил ему Ларри. С одной стороны бороздка делила её надвое, с другой виднелась маркировка «704».
— Смеешься? Таблетка куаалюда. Я же усну.
— От половины не уснешь. Прими полтаблетки сейчас, вторую половину — когда доберёмся. Давай, — скомандовал он, — пей. Это приведет тебя в нужное настроение.
Ларри был готов сам запихнуть в него таблетку, но в конце концов Ноэль сунул половину в рот и запил пивом. Ларри исчез где-то в зале, куда всё продолжал набиваться народ, а Ноэль торчал у стойки, допивая своё пиво, пока наконец не обнаружил, что больше не может ясно вспомнить причины своего отчаяния. Куаалюд начинал действовать, расслабляя его, заставляя забыть о собственном унынии. Скоро ему начало казаться, что весь мир заполняет льющаяся из динамиков музыка.
— Пошли, — сказал Ларри, внезапно возникая рядом. Он вытащил Ноэля за дверь и повёл вверх по Вест-стрит.
Жёсткий жёлтый свет фонарей отражался от металлических опор закрытого для движения Вестсайдского шоссе. Малыш Ларри сыпал непристойностями с того самого момента, как они вышли из бара. Он положил руку Ноэля себе на плечи и пританцовывал на тротуаре. Ноэль не возраал. Впервые за весь день ему было хорошо. Половинка куаалюда сгладила все острые углы, смягчила контуры. Ходьба не требовала никаких усилий, как будто он стоял на движущейся ленте транспортера.
Через несколько кварталов Ларри раскурил косяк, и они затягивались по очереди.
— Тебе там понравится.
От травки восприятие Ноэля слегка искажалось: он по-прежнему был умиротворен, но окружающий мир словно изменился в размерах, и чтобы перейти улицу, требовалось слезть с высоченного тротуара, а потом вскарабкаться на бордюр с другой стороны.
Перекрёсток показался ему знакомым. С чего бы это?
Он остановился и огляделся по сторонам. Потом увидел заброшенное здание федеральной тюрьмы предварительного задержания. Окна с решётками, мусор под стенами, осколки стекла на тротуаре, массивные двери, надёжно запертые от наркоманов и ребятни. Ноэль не был здесь с того жуткого мартовского утра. Сейчас он просто отвернулся. В конце концов, это всего лишь старое здание.
Но он не мог не взглянуть на другую сторону улицы, под эстакадой. Ну разумеется, вот и он — тот склад, где всё началось. И даже он утратил свой угрожающий и таинственный вид. Даже он сейчас казался нелепым. Ноэль засмеяться над этой нелепостью и смеялся так сильно, что ни слова не мог выдавить, чтобы объяснить Ларри причину своего веселья. Поэтому он просто продолжал хохотать, пока они шли мимо этого склада, а потом Ларри шикнул на него, прошептав ему, что они в «Le Pissoir».
Чтобы попасть внутрь, требовалась членская карточка, но швейцар знал Ларри и откуда-то был в курсе, что Ноэль, как он сказал, «входит в семью», поэтому он их пропустил.
