Я передвинул ногу на ковер и нащупал под ним крохотный выступ.

— А вы изрядно потрудились, чтоб утаить все эти технические новшества от посторонних глаз, мистер Джессон.

— Старался, как мог, — с улыбкой ответил он. Подцепил ложкой два кусочка пиленого сахара и осторожно опустил их в чашку. — Теперь, полагаю, самое время объяснить, чего я хочу от вас. Прежде всего вы будете ответственны за определенную часть переписки. Сюда войдет и все то, что нам удастся заполучить во время наших изысканий. Это ясно?

— Элементарно.

— Прошу вас, оставьте эти аналогии с Холмсом и Ватсоном. Я вижу в вас нечто большее, чем просто приятного во всех отношениях подручного. Вы вполне можете сочетать функции исследователя, личного секретаря, конфидента и мозгового центра.

— Как Босуэлл для Джонсона?

— О, сравнение не совсем точное. Мне нужен человек, способный проводить исследовательскую работу и регистрировать все аспекты одного довольно специфического дела. — Джессон поставил чашку на стол, затем надавил на подлокотник кресла. Тихо щелкнул какой-то механизм, и в подлокотнике открылось потайное отделение.

— Скажите, ваши библиотечные изыскания всегда находят подобное практическое применение?

Он не ответил, был целиком поглощен поисками какого-то предмета в тайнике. Затем, после паузы, спросил:

— Умеете обращаться с этой штукой? — и показал мне миниатюрный диктофон.

— Конечно. Нет ничего проще.

Он брезгливо сжимал устройство двумя пальцами, точно держал дохлую и гниющую рыбу.

— Вот и я тоже так думаю. Эта штука может оказаться весьма полезной, когда мы возьмемся за работу всерьез. В следующую субботу придете?

— В субботу так в субботу, какие проблемы?

— Вот и отлично. — Джессон положил диктофон на стол и защелкнул потайное отделение. Затем, поерзав в кресле, с видимым трудом поднялся и направился к двойной стеклянной двери, явно давая понять, что беседа наша окончена.

— И это все? — удивленно спросил я.

— На сегодня все.

Я нагнал его только возле глобуса и сказал:

— Надеюсь насладиться визитом в рай.

— Я тоже от души надеюсь.

— Что-то не слышно уверенности в голосе.

Джессон выдержал паузу.

— Лично мне известно лишь то, что говорят о рае мудрецы. А говорят они следующее: рай может подавлять, угнетать, навевать тоску… даже иногда предавать.

Утром следующего дня мистеру Сингху пришлось раза три раскрыть перед моим носом зонтик, чтобы привлечь к себе внимание.

— Приветствую, Александр. Ты опоздаешь на собрание.

— А разве оно сегодня? — Мы стояли возле стеллажа со справочной литературой на иностранных языках.

— Сегодня, когда ж еще. И знаешь, хотел тебя предупредить: мистер Динтофер жуть до чего не в духе. И мистер Гроут, он тоже не в духе.

— Сейчас закончу и бегу, — ответил я.

Тот факт, что я никак не хотел расстаться с «Персидско-английским словарем» (решил проверить Джессона на знание этимологии слова «рай», выяснилось, что знание это было безупречным), почему-то страшно взволновал охранника. И он испытал явное облегчение, когда я, закончив выписывать цитату, поставил толстый том на полку и направился к главной лестнице.

Динти умолк на середине предложения, сверился с какими-то записями на дощечке.

— Итак, на чем мы остановились? Ах, ну да, бездомный человек, помешанный на Древнем Риме. Есть соображения?

Все мои коллеги молчали. Все, за исключением Ирвинга Гроута, начальника отдела хранения.

— Устные излияния этого типа говорят о том, что он безнадежно болен психически, — сказал Гроут, рассматривая свои белые хлопковые перчатки, с которыми, похоже, никогда не расставался.

— Принято, — кивнул Динти.

— Да перестаньте, не так уж он и плох, — заметил Спиайт. Независимость, которой пользовался его отдел, а также дополнительные бюджетные средства позволяли ему выражать мнения и взгляды, о которых остальные предпочитали умалчивать. — Помните Нюхача?

Гроут тут же ощетинился:

— Если б вы проводили меньше времени, потакая своим сомнительным наклонностям, и больше времени за прямыми обязанностями, то знали бы, что этот случай куда как хуже!

Тут вмешался Динти:

— Лично я согласен с мистером Гроутом. Это страшно надоедливый тип. И штат просто обязан принять все надлежащие меры, кстати, перечисленные в моей «Памятке о безделье, распутном вызывающем поведении, кражах и прочих нарушениях, препятствующих нормальной деятельности библиотеки», и держать этого человека под контролем.

— Но он не бездельничает, — сказал Спиайт.

— Вот и ошибаетесь, — возразил Динти. — А если есть сомнения, можете свериться с «Уголовным кодексом штата Нью-Йорк». Статья двести сорок пункт тридцать пять.

— Да какой он, к шуту, преступник? Может, его просто преждевременно выпустили из психушки. А читальный зал и собрание сочинений Гиббона — это все, что у него осталось.

— Знаете, мы не социальные работники, мистер Спиайт, а библиотека — это вам не проходной двор. И мы не можем допустить, чтоб какой-то дурно пахнущий скандалист сводил на нет усилия других, нормальных читателей и истинных ученых!

— Вот именно, вот именно! — подхватил Гроут. — Да будет всем вам известно, этот тип только портит книги, загибает уголки страниц. Как-то раз я шел через зал периодики и…

Тут снова вмешался Спиайт:

— Ах вот оно что? Выходит, вы за ним шпионили?

— Ну и что такого? Ведь должен хоть кто-то следить здесь за порядком! Совесть моя чиста. Я всегда стоял и буду стоять на страже и защите печатного слова. Кстати, этот любитель Гиббона вынул из файла копию «Американского зрителя».

— Вы шутите? — впервые за все время вмешался Абрамович, заведующий иудаистским отделом, известный своими левацкими взглядами. — Да за уничтожение этой грязной подстилки следует орден давать!

Динти постучал папкой о стол.

— Благодарю за идеологическую вставку, мистер Абрамович. К сожалению, у нас слишком мало времени, чтобы обсуждать вопросы политики или же проблемы психиатрии. Политика библиотеки ясна и очевидна. В следующий раз, когда этот человек начнет скандалить или шуметь, немедленно вызывайте мистера Сингха или кого-то другого из охранников. А теперь, насколько я понимаю, мистер Гроут хочет сделать объявление.

Сподвижник Динти усердно закивал.

— До меня дошли слухи, что кое-кто из наших сотрудников слишком вольно обращается с книгами со склеенными страницами. — Тут он устремил на меня укоризненный взгляд. — Все подобные книги, повторяю, всебез исключения, должны быть отправлены в отдел хранения для последующего их осмотра и реставрации.

Я откашлялся.

— И сборники церковных гимнов тоже?

— Здесь не может быть исключений, Шорт.

— Но подобное случилось всего раза два, не больше. Господи! Читатель приехал в город всего на один день, и оба мы с ним прекрасно знали, как вы заняты. Я просто хотел сэкономить ваше время. И вообще, как скоро потом такая книга возвращается обратно?

— Ну, месяца через три или четыре, — сказал Гроут.

— И что прикажете делать тому парню?

— Ждать. Вы не обладаете должными навыками в столь деликатной процедуре, как разрезание склеенных страниц.

На выручку мне поспешил Нортон:

— Это ведь не нейрохирургия! Взять нож с острым лезвием. Вставить нож между страниц. И резать.

— А вот и нет! — возмутился хранитель. — Лично я никогда не пользуюсь ножом, ни тупым, ни острым. Лучше всего использовать карточку индексов, а еще лучше — специальный нож для разрезания бумаги из слоновой кости, причем под соответствующим углом. А именно — почти, но не совсем параллельно плоскости бумажного листа, что позволяет достичь желаемой зубчатости. А наш друг и коллега Шорт буквально исполосовал сборник гимнов, поступил с ним, как мясник с тушей. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: он неправильно держал нож и направлял его под углом внутрь, а надо направлять под углом наружу и от себя. А что касается вопроса, где впервые должны открываться новые поступления, то должен со всей ответственностью заявить…