Заснуть она не может, так что сидит у входа в их укрытие и смотрит на пламя. Дети свернулись, прижавшись к ее ногам и спине. Она изо всех сил старается не думать. Это просто, когда Торбин и Анна не спят и ей приходится их подбадривать, но в нынешнем ее одиночестве, когда рядом нет никого, кроме страхов, очень трудно им не поддаться. Хотя они заблудились и замерзают в лесной чаще в окружении сугробов и бог знает чего еще, больше всего она боится, что Эспен бросил ее. Сидя в конюшне в Химмельвангере, она знала, что сможет заставить его подчиниться своей воле, пусть против его собственной. Сейчас ей кажется, будто он использовал выстрел в качестве предлога и сбежал, не собираясь возвращаться, и на этот раз она не знает, где его отыскать.

Рядом, нос к хвосту, стоят с опущенными головами две лошади. В какой-то момент, когда Лина совсем окоченевает, одна из них вздрагивает, чем-то напуганная. Она прижимает уши и машет головой из стороны в сторону, как будто замечает угрозу, но точно не знает, откуда она исходит. Другой конь — больной — едва шевелится. У Лины чуть сердце из груди не выпрыгнуло, но, оправившись от первого испуга, она напряженно вглядывается в темноту, надеясь услышать Эспена, хотя прекрасно знает, что на него Ютта реагировала бы иначе. Лина ничего не слышит. В конце концов, можно ждать и не отгоняя сон, так что она пристраивается рядом с детьми и натягивает на лицо шаль.

И почти тут же ей снится Янни. Янни в беде и, кажется, взывает к ней. Он где-то вдалеке, во тьме и холоде. Он говорит, что жалеет о своей глупости, о том, что думал, будто сможет добыть деньги воровством и бунтом. Теперь он расплачивается своей жизнью. Она видит его с невообразимого расстояния, и он, кажется, лежит на снегу — крошечное темное пятнышко в огромном белом поле — и не может пошевелиться. Потом все меняется, и он уже здесь, рядом с ней, так близко, что она ощущает его тепло, его влажное дыхание. Дыхание его зловонно, но оно теплое и это его дыхание. Она совершенно не вспоминает Эспена.

Она просыпается на рассвете. Огонь погас, оставив сырое обугленное месиво; воздух влажный и пахнет оттепелью. Она оглядывается по сторонам. Лошадей не видно, должно быть, в поисках пищи они зашли за укрытие. Никаких признаков Эспена — правда, она и не думала их обнаружить. Она приподнимается на локтях, глаза постепенно привыкают к сумраку. И тут она видит всего в двадцати ярдах вытоптанный и перепачканный снег.

Сначала она отказывается признать, что темно-красные пятна — это кровь, но потом детали складываются в отталкивающую картину: разбрызганная дугами кровь на снегу, алое пятно, частые отпечатки копыт, вдруг обрывающиеся. Она не издает ни звука. Дети не должны этого увидеть, иначе они потеряют голову… Тут она опускает глаза.

Между ее локтями отпечатавшийся на единственном перед укрытием пятачке нетронутого снега след лапы. Всего один. Не меньше четырех дюймов шириной, и перед ним выстроились в ряд узкие ямки от когтей. Две из них окрашены темно-красным.

Ее всю передергивает при мысли о том, как называл ее Эспен: волчьей ведьмой — женщиной, что якшается с волками. Вспоминая наслаждение от теплого зловонного дыхания из ее сна, она ощущает привкус желчи. Волк стоял прямо над ней, просунув голову в укрытие и дыша ей в лицо.

Лина встает, изо всех сил стараясь не разбудить детей. Она закидывает снегом самые явные из следов, разбрасывает комья по кровавой параболе. Она видит следы пытающегося убежать и преследуемого волками Бенжи — их явно было несколько. К счастью, след ведет в ту сторону, откуда они пришли, так что дети не увидят, где или чем он заканчивается.

Она замечает другой след и не может оторвать от него взгляд: четкий отпечаток сапога у подножья кедра. Она не сразу соображает, что это вчерашний след Эспена. Он ушел почти прямо на запад, в то время как их путь лежит на юг. С тех пор как он ушел, снег не падал, и ничто не скрывает его следы. Он мог вернуться к ним по собственному следу, но почему-то не сделал этого.

Она подпрыгивает, как ужаленная, когда из-за деревьев вдруг появляется Ютта, и вздыхает с трепетным облегчением, ощутив, как лошадь тычется носом ей под мышку. Облегчение, похоже, взаимное.

— У нас все в порядке, — жарко шепчет она лошади. — Все в порядке. Все в порядке.

Она держит лошадь за гриву, пока та не прекращает дрожать, а затем возвращается будить детей, чтобы позвать их в дорогу.

Дональд смотрит, как Паркер и миссис Росс покидают факторию. Они минуют ворота и, ни разу не обернувшись, держат курс на северо-запад. Пожелав им доброго пути, Несбит и Стюарт расходятся по своим кабинетам. Несбит при этом бросает на Дональда неприятный многозначительный взгляд, обвиняющий и миссис Росс, и Паркера, а заодно почему-то и самого Дональда. Дональд выдерживает взгляд, хоть тот его и раздражает. Он посчитал Паркера глупцом, когда тот приводил свои доводы, а тем более когда сказал, что миссис Росс собирается с ним, хотя она, похоже, и сама этого желала. Он отвел ее в сторону и высказал свое мнение. Показалось ему или она действительно над ним посмеивалась? И она, и Паркер настаивали на том, как важно следить за всеми передвижениями Стюарта, и хотя сам он не видит в этом особого смысла, но, видимо, сделает, как им хочется.

Он видит, как Стюарт идет к деревне, чтобы справиться о самочувствии Элизабет. Несмотря на ее угрюмую враждебность, Стюарт не теряет к ней интереса. Что до самого Дональда, он не может сдержать желания посетить ее снова. С тех пор как в голову ему пришла мысль, не является ли Элизабет одной из девочек Сетон, его терзает непреодолимое любопытство, хотя вывод построен на столь слабом основании, как имя ее дочери. Нет, не только имя; еще черты ее лица, несомненно белые, а также их слабое, но все же заметное сходство с чертами миссис Нокс. И, дождавшись, когда Стюарт вернется в свой кабинет, он уже стучит в ее дверь.

Огонь жалит ему глаза, он дышит ртом, чтобы привыкнуть к дыму и запаху немытых тел. Элизабет, сидя на корточках у очага, вытирает лицо плачущей девочке. Она окидывает Дональда беглым пренебрежительным взглядом, а затем поднимает визжащего ребенка и протягивает гостю.

— Подержите. Как с ней нелегко.

Элизабет заходит за отделяющую спальню перегородку, оставив Дональда с извивающейся и корчащейся девочкой на руках. Он нервно ее покачивает, а она обиженно смотрит на него.

— Эми, не плачь. Ну же, ну же.

Если не считать детей Джейкоба, он впервые держит на руках малое дитя. И держит так, словно это непредсказуемый острозубый зверек. Тем не менее она каким-то чудом замолкает.

Когда возвращается Элизабет, Эми изучает галстук Дональда и, очарованная своеобразием этой принадлежности туалета, начинает с ним играть. Элизабет с минуту наблюдает за ними.

— Почему вы вспомнили Сетонов? — неожиданно спрашивает она. — Просто имя навело?

Захваченный врасплох Дональд поднимает глаза. Он как раз собирался спросить ее о Стюарте.

— Видимо, да. Но история засела у меня в голове, потому что недавно мне ее рассказал один человек, непосредственно с ней связанный.

— О.

Если это более чем мимолетный интерес, она умеет скрывать свои чувства.

— Недавно я познакомился с семейством Эндрю Нокса. Его жена была, ну, она… — Он наблюдает за Элизабет, в то время как ребенок резко тянет галстук, чуть не придушив Дональда. — Она сестра миссис Сетон, матери девочек.

— О, — снова произносит она.

— Она очаровательный, добрый человек. Чувствуется, что даже спустя столько лет она глубоко переживает их исчезновение.

В хижине воцаряется долгое молчание, прерываемое только шумом огня.

— И что она об этом рассказывала?

— Ну… это разбило сердца их родителей. Они так и не смогли оправиться.

Дональд пытается что-нибудь прочитать на ее лице, но она лишь кажется недовольной.

— Они — Сетоны — оба уже умерли.