— Пробка. Или дорожные работы. — То и другое. — Но как они это сделали? И как им удалось скрыться?

— Фургон перегрелся, стоя в пробке, чему способствовала течь в радиаторе, обнаруженная позже. Шофер свернул на обочину. Ему пришлось выйти, чтобы проверить мотор. Об остальном позаботился мотоциклист, проезжавший мимо.

— На глазах у свидетелей? Ведь там было столько машин.

— Да. Но что они видели? Сначала какой-то мотоциклист останавливается, чтобы предложить помощь шоферу обездвиженного автомобиля, а немного погодя тот же самый мотоциклист уносится прочь, лавируя между рядами автомобилей, где никому больше не проехать…

— И его никто не преследует. Да. Могу себе представить, как это было. Но где… Как Ги Бруар узнал… Ведь это же было в Южной Калифорнии?

— Дебора, он разыскивал эту картину много лет. Если уж я нашел ее историю в Интернете, то какую проблему это составило бы для него? Главное для него было — получить информацию, а потом его деньги и один визит в Калифорнию сделали остальное.

— Но если он не знал, насколько важна эта картина… кто ее написал… в общем, ничего… Саймон, это значит, что ему приходилось проверять историю каждого произведения искусства, которое он мог раздобыть. Долгие годы.

— У него было для этого время. К тому же это необычная история. Некий ветеран Второй мировой, находясь при смерти, завещал в дар больнице, где когда-то спасли жизнь его маленькому сыну, «сувенир», доставшийся ему во время войны. Подарок оказался бесценным полотном, о существовании которого не подозревали даже специалисты. Оно стоит миллионы долларов, и монахини собирались продать его с аукциона, чтобы на вырученные средства пополнить скудеющую казну своей больницы. Такую историю нельзя не заметить, Дебора. Оставалось только ждать, когда Ги Бруар наткнется на нее и примет свои меры.

— И он поехал туда лично…

— Да, чтобы договориться обо всем. Только за этим. Чтобы договориться.

— Значит…

Дебора понимала, как он истолкует ее следующий вопрос, но не могла его не задать, потому что ей надо было знать. Здесь было что-то не так, и она это чувствовала. Она почувствовала это еще на Смит-стрит.

— Если все произошло в Южной Калифорнии, то почему инспектор Ле Галле отпустил Чероки? Почему он велит им обоим — Чероки и Чайне — убираться с острова?

— Полагаю, у него есть какие-то новые улики, — ответил Саймон. — Что-то, указывающее на кого-то еще.

— А ты не рассказывал ему…

— О картине? Нет, я ему не говорил.

— Почему?

— Человек, который доставил картину к адвокату в Тастине для последующей передачи на Гернси, был не Чероки Ривер, Дебора. Он совсем не похож на Ривера. Чероки тут ни при чем.

Не успел Пол Филдер притронуться к ручке входной двери их дома в Буэ, как ее распахнул перед ним Билли. По всей видимости, он поджидал Пола, сидя в гостиной у орущего телевизора, посасывая свои папироски, потягивая пиво и покрикивая на младших ребятишек, чтобы оставили его в покое, когда те оказывались слишком близко. Через окно он увидел, как Пол подошел к неровной дорожке, ведущей к дому. Когда Пол поплелся к двери, он вскочил и встал за дверью, чтобы первым поприветствовать брата, когда тот войдет.

Пол не успел еще переступить через порог, как Билли выпалил:

— Поглядите-ка, кто к нам пришел. Перекати-поле наконец прибило к нашему порогу. Что, полиция с тобой разделалась, ты, мудила? Показали тебе в каталажке кузькину мать? Слыхал я, на это они большие мастера.

Пол прошел мимо него. Он слышал голос отца откуда-то сверху: «Это наш Поли пришел?» А мать отозвалась из кухни: «Поли, это ты, дорогой?»

Пол бросил взгляд сначала на лестницу, потом в сторону кухни и удивился, почему его родители дома. Отец всегда возвращался со своих дорожных работ с наступлением темноты, но мать допоздна работала за кассой в Бутсе, да еще и сверхурочных прихватывала, когда могла, то есть почти каждый день. В результате семья ужинала кое-как. Кто хотел, открывал банку супа или печеной фасоли. Или обходился тостами. Каждый заботился о себе сам, кроме малышей. Их обычно кормил Пол.

Он шагнул к лестнице, но Билли его остановил.

— Эй! Где твоя псина, мудила? Где твой постоянный компаньон?

Пол замешкался. И тут же почувствовал, как страх железной хваткой сдавил его внутренности. Он не видел Табу с самого утра, с тех пор как за ним приехала полиция. На заднем сиденье черно-белой машины он все время вертелся, потому что Табу бежал за ними, лаял и не отставал от автомобиля в надежде догнать.

Пол озирался. Где же Табу?

Он сложил губы трубочкой, чтобы свистнуть, но почувствовал, что во рту пересохло. Он услышал шаги отца на лестнице. В тот же миг из кухни показалась мать. На ней был передник, весь в пятнах от кетчупа. Она вытирала руки полотенцем.

— Поли, — печально начал его отец.

— Дорогой, — подхватила мать.

Билли захохотал.

— Его сбили. Тупую псину сбили. Сначала машина, потом грузовик, а он все продолжал бежать. И кончил на обочине, где выл, как дикая гиена, ожидая, пока кто-нибудь придет его пристрелить.

— Хватит, Билли! — рявкнул Ол Филдер. — Убирайся в свой паб или куда ты там собирался.

— Я не намерен…

Мейв Филдер закричала:

— Немедленно делай, что отец говорит!

И этот вопль, столь нехарактерный для их обычно мягкой матери, настолько поразил ее первенца, что он уставился на нее с открытым ртом, как рыба во время кормежки, и прошлепал к двери за курткой.

— Тупой ублюдок, — процедил он сквозь зубы Полу. — Ни о чем как следует позаботиться не можешь. Даже пса и того нельзя тебе поручить.

Он вышел в ночь, захлопнув за собой дверь. Пол слышал, как он громко загоготал и сказал:

— Мать вашу так, растяпы.

Но никакие слова или поступки Билли не могли задеть его сейчас. Шаткой походкой он прошел в гостиную, не видя ничего, кроме Табу. Как тот бежит за полицейской машиной. Табу на обочине, смертельно раненный, крутится волчком и огрызается, чтобы никто не посмел подойти близко. Это все он виноват, надо было упросить полицейских остановить машину всего на секунду, чтобы Табу мог запрыгнуть внутрь. Или, по крайней мере, дать ему время вернуться домой и привязать собаку.

Почувствовав, что его колени уперлись в старый потертый диван, он повалился на него с затуманенными глазами. Кто-то торопливо подошел к нему, сел рядом и положил ему на плечо руку. Кто-то хотел его утешить, но его словно каленым железом обожгло. Он закричал и попытался вырваться.

— Я знаю, как это расстроило тебя, сынок, — прошептал отец прямо ему в ухо, чтобы он не пропустил ни слова. — Беднягу увезли к ветеринару. Им сразу позвонили. Твою маму вызвали с работы, кто-то узнал, чей это был пес…

Был. Он говорил про Табу «был». Пол не мог слышать это незначительное слово в применении к своему другу, единственному существу, знавшему его, как никто другой. Он — его друг, этот лохматый пес. И для него он не больше «был», чем он сам.

— … так что мы прямо сейчас и поедем. Они ждут, — закончил его отец.

Пол посмотрел на него, смущенно, испуганно. Что он сказал?

Мейв Филдер, похоже, поняла, о чем думает ее сын.

— Его еще не усыпили, милый. Я их попросила. Сказала, чтобы они подождали. Я сказала им, что наш Поли должен с ним проститься и что пусть они сделают все возможное, чтобы ему не было больно, и подождали, пока не придет Пол. Папа тебя отвезет. А мы с ребятишками…

И она показала в сторону кухни, где братишки и сестренка Пола, вне всякого сомнения, пили чай, радуясь такому исключительному событию, как присутствие дома мамы в этот вечер.

— Мы подождем вас здесь, дорогой.

А когда Пол с отцом встали и прошли мимо нее, она добавила:

— Как мне тебя жаль, Пол.

На улице отец Пола ничего больше не сказал. Волоча ноги, они подошли к старому фургону, на борту которого все еще была видна полустертая надпись «Мясная торговля Филдера. Мясной рынок». В молчании они влезли в фургон, и Ол Филдер завел мотор.