Однако в аэропорту их не ждал ни чек на крупную сумму, ни чемодан с наличными, и вообще ничего, что хотя бы отдаленно соответствовало их ожиданиям. Вместо этого их встретил какой-то молчун, Кевин Не-помню-кто, который запихнул их в фургон и отвез в шикарное поместье в нескольких милях от аэропорта.

Такой поворот дела — несколько обескураживающий, надо признать, — здорово напугал Чайну. И в самом деле, они оказались в одной машине с совершенно незнакомым человеком, который не сказал с ними и пятнадцати слов. Жутковато было. Зато похоже на приключение, и Чероки, со своей стороны, был заинтригован.

Наконец они подъехали к потрясающему особняку, который стоял на участке земли бог знает во сколько акров величиной. Дом был очень старый, но полностью отреставрированный, и стоило Чайне его увидеть, как она немедленно захотела его сфотографировать. Снимков там можно было сделать столько, что на целый номер «Архитектурного дайджеста» хватило бы.

Не сходя с места, Чайна решила, что обязательно снимет этот дом. И не только дом, но и поместье целиком, где было все, начиная с пруда для уток и заканчивая какими-то доисторическими штуковинами. Чайна понимала, что другой такой возможности может больше не выпасть на ее долю, и, хотя это означало снимать наудачу, она все же решила рискнуть и потратить время, силы и деньги, так ее вдохновило это место.

Чероки это вполне устраивало. Чайна сказала, что съемки займут дня два, и он решил тем временем полазать по острову, который тоже был классным местечком. Оставался один вопрос — согласится ли на это владелец поместья. Не всем ведь нравится, когда фотографии их домов появляются в журналах по всему свету. От посетителей потом не отобьешься.

Хозяином оказался человек по имени Ги Бруар, и ему идея понравилась. Он уговорил Чероки и Чайну заночевать у него и вообще провести в его доме столько дней, сколько потребуется для фотографирования.

«Мы с сестрой живем тут одни, — объяснил он нам, — поэтому рады любым гостям».

В доме гостил также сын хозяина, и Чероки даже показалось, что Ги Бруар надеялся свести их с Чайной. Но сын был нелюдимым типом, все время исчезал куда-то и приходил только поесть. Зато сестра хозяина была очень милой, и сам Бруар тоже. Поэтому Чероки и Чайна сразу почувствовали себя как дома.

Что до Чайны, то она тут же нашла общий язык с Ги. Оба интересовались архитектурой: она — потому, что фотографирование зданий было ее профессией, а он — потому, что собирался что-то строить. Он даже показывал ей будущую строительную площадку и возил по историческим местам. Чайна должна сфотографировать весь Гернси, говорил он ей. Материала хватит на целый фотоальбом, а не только на одну журнальную статью. Остров мал, но прямо-таки дышит историей, ведь все человеческие сообщества, когда-либо жившие на нем, оставляли по себе память в виде построек.

В четвертый, и последний, вечер, который они провели в доме Бруаров, состоялась давно запланированная вечеринка. А точнее, формальный прием, на который ждали несколько тысяч человек. Ни Чайна, ни Чероки не знали, в честь чего он затеян, пока ближе к полуночи Ги Бруар не собрал всех вместе и не объявил, что проект для его здания — а им оказался какой-то музей — наконец избран. Он назвал имя архитектора, чьи чертежи Чероки и Чайна доставили из Калифорнии, и все закричали, музыканты ударили в барабаны, пробки от шампанского полетели в воздух, и начался фейерверк. Откуда-то принесли мольберт с рисунком будущего музея, все разглядывали его, охали, ахали и пили шампанское часов до трех ночи.

На следующее утро ни Чероки, ни его сестра не удивились, не встретив в доме ни души. Около восьми тридцати они пробрались на кухню, пошарили там и нашли кофе, молоко и хлопья. Они решили, что ничего страшного не случится, если они сами приготовят себе завтрак, пока Бруары отсыпаются после вчерашнего. Поели, вызвали такси и поехали в аэропорт. Никого из поместья они больше не видели.

Они полетели в Париж и два дня осматривали достопримечательности, которые до этого были им знакомы только по картинкам. Потом прилетели за тем же самым в Рим, но в аэропорту Да Винчи их задержал Интерпол.

Их вернули на Гернси, где, по словам полицейских, им хотели задать несколько вопросов. Когда они спросили каких, им ответили, что «серьезное происшествие на острове требует их немедленного возвращения туда».

Как выяснилось, их ждали в полицейском управлении Сент-Питер-Порта. Там их посадили в две одиночные камеры: Чероки на двадцать четыре неприятных часа, Чайну — на трое кошмарных суток, которые закончились тем, что она предстала перед судьей и тот отправил ее в камеру предварительного заключения, где она находится и сейчас.

— За что? — спросила Дебора. Наклонившись через стол, она взяла Чероки за руку. — Чероки, в чем ее обвиняют?

— В убийстве.

Он поднял свободную руку и закрыл ладонью глаза.

— Они там совсем с ума посходили. Чайну обвиняют в убийстве Ги Бруара.

Дебора откинула покрывало с кровати и взбила подушки. Она отчетливо осознавала свою никчемность. Где-то на Гернси томится в тюремной камере Чайна, а она суетится в комнате для гостей и — господи помилуй! — взбивает подушки, не зная, чем еще помочь. С одной стороны, ей хотелось немедленно сесть в самолет и лететь на Гернси. С другой стороны, не меньше ей хотелось проникнуть в душу Чероки и унять его тревогу. С третьей стороны, сейчас бы составлять планы, писать списки, раздавать указания, короче, действовать, чтобы Риверы поняли, что они не одиноки в мире. Наконец, с четвертой стороны, хорошо бы, чтобы всем этим занялся кто-то другой, так как в своих силах она сомневалась. Поэтому она бестолково взбивала подушки и стелила постель.

Потом, просто чтобы заговорить с братом Чайны, который неловко мялся у комода, она повернулась к нему.

— Если ночью тебе что-нибудь понадобится, мы этажом ниже.

Чероки кивнул. Вид у него был унылый и одинокий.

— Она этого не делала, — сказал он. — Ты можешь себе представить, чтобы Чайна обидела хоть муху?

— Нет, не могу.

— Когда мы были детьми, я спасал ее от пауков. Стоило ей заметить паука где-нибудь на стенке, как она тут же забиралась с ногами на кровать и кричала, чтобы я пришел и снял его, а когда я его уносил, она просила: «Не делай ему больно, слышишь?»

— И со мной она всегда была нежной.

— Господи, зачем я только настаивал, просил, чтобы она поехала со мной. Теперь надо что-то делать, а я не знаю что.

Его пальцы теребили воротник халата Саймона. Это напомнило Деборе о том, что из них двоих Чайна всегда казалась старшей.

«Чероки, Чероки, ну что мне с тобой делать? — спрашивала она его, бывало, по телефону. — Когда же ты повзрослеешь?»

«Вот сейчас», — подумала Дебора.

Ситуация требовала взрослого подхода, но Дебора не была уверена, способен ли на это Чероки.

И она сказала единственную фразу, которую могла сказать тогда:

— Надо поспать. Утром что-нибудь придумаем.

И вышла из комнаты.

У нее было тяжело на сердце. В самое трудное время ее жизни Чайна Ривер была ее лучшей подругой. Дебора многим была ей обязана и плохо отплатила. И надо же было, чтобы Чайна попала в такую беду, да еще и осталась с ней одни на один… Дебора хорошо понимала, почему Чероки так волнуется за сестру.

Саймона она застала в спальне, где он сидел на стуле с прямой спинкой, на который садился всегда, когда снимал на ночь свой протез. Когда она вошла, он как раз расстегивал застежки-липучки, на которых держатся протез, брюки сползли до лодыжек, костыли лежали на полу. Как всегда за этим занятием, он напомнил Деборе беззащитного ребенка, и ей пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы не броситься ему на помощь. Его физический недостаток, с ее точки зрения, уравнивал их. Она жалела его, потому что знала, как он страдает, но, со своей стороны, давно смирилась с тем, что если бы не несчастный случай, произошедший с ним в двадцать с лишним лет, она никогда не заполучила бы его в мужья. Он женился бы гораздо раньше, когда она была еще несмышленой девочкой-подростком, и никогда не стал бы частью ее жизни. Но время, проведенное им в больнице, период выздоровления и долгие годы депрессии способствовали их любви. Он терпеть не мог, когда его заставали за этим занятием. Поэтому она направилась прямо к туалетному столику и начала снимать те немногие украшения, которые были на ней, ожидая, когда протез ударится о пол. Услышав этот звук и стон, с которым муж встал со стула, она обернулась. Он стоял, опираясь на пристегнутые к запястьям костыли, и смотрел на нее с нежностью.