Маргарет не выдержала.

— Но ты же говорил…

Он взглянул на нее.

— Ничего такого я тебе не говорил. Ты все выдумала. И не случайно. Все так логично связывается, правда?

Маргарет видела, что те двое не понимают, о чем говорят мать и сын, но им страшно хочется это узнать. Новость, сообщенная Адрианом, настолько ее ошарашила, что она никак не могла решить, поговорить ей с сыном сейчас или подождать, пока они останутся одни. Господи, в чем же еще он ей солгал? И что подумают лондонцы, если она произнесет слово «ложь» в их присутствии? Какие выводы они сделают?

— Я, видимо, поспешила с выводами, — заговорила она. — Твой отец вечно… Ну, ты знаешь, какой он был с женщинами. Вот я и подумала… Но я, наверное, неправильно поняла… Но ведь ты говорил, что для нее это эскапада, или не говорил? А может, ты говорил о ком-то другом, а я решила, что это о Кармел?

Адриан ехидно улыбался, не без удовольствия наблюдая, как его мать открещивается от всего, что совсем недавно с такой уверенностью утверждала. Позволив ей еще немного потрепыхаться, он перебил ее:

— Не знаю, был ли у отца кто-нибудь в Англии, но здесь, на острове, роман у него точно был. Не знаю с кем, но моя тетя в курсе.

— Это она сама вам сказала?

— Я слышал, как они из-за этого ссорились. Похоже, девушка была совсем молоденькая, потому что тетя Рут грозила рассказать обо всем ее отцу. Она сказала, что если иного способа заставить отца отпустить девушку на свободу не существует, то она пойдет на это. — Он улыбнулся невесело и добавил: — Тот еще был тип, мой отец. Немудрено, что кто-то его в конце концов прикончил.

Маргарет закрыла глаза, страстно желая провалиться сквозь землю, и призвала проклятия на голову своего сына.

Сент-Джеймсу и его жене не пришлось долго разыскивать Рут Бруар. Она нашла их сама. Она вошла в гостиную, буквально пылая от возбуждения.

— Мистер Сент-Джеймс, какая удача. Я звонила вам в отель, но мне сообщили, что вы поехали сюда.

Не обращая внимания на племянника и невестку, она стала просить Сент-Джеймса пойти с ней, потому что все стало вдруг кристально ясно и она хотела ему обо всем рассказать.

— Мне подождать там? — спросила Дебора, кивнув в сторону улицы.

Но Рут, узнав, кто она такая, пригласила и ее пойти с ними.

Маргарет Чемберлен тут же заявила протест:

— В чем дело, Рут? Если речь идет о наследстве Адриана…

Но Рут продолжала делать вид, будто не замечает невестку, и так далеко зашла, что даже закрыла дверь у нее перед носом, хотя та еще не закончила говорить.

— Вы должны извинить Маргарет, — сказала она Сент-Джеймсу. — Она не совсем… — Тут она выразительно пожала плечами, а потом добавила: — Пойдемте же. Я в кабинете Ги.

Добравшись туда, она не стала тратить время на преамбулы.

— Я знаю, что он сделал с деньгами, — сказала она. — Вот. Взгляните. Сами увидите.

На письменном столе ее брата лежала картина. Двадцать четыре дюйма по вертикали, восемнадцать по горизонтали, края прижаты книгами, снятыми с полок. Рут коснулась ее робко, словно то был объект поклонения.

— Ги все же удалось вернуть ее домой.

— Что это? — спросила Дебора, становясь рядом с Рут и разглядывая картину.

— «Красавица с пером и книгой», — ответила Рут. — Она принадлежала моему деду. До него ею владел его отец, а перед ним его отец и так далее, насколько я знаю. Со временем она должна была перейти к Ги. Так что я думаю, он потратил все деньги на ее поиски. Больше ничего…

Ее голос изменился, и Сент-Джеймс увидел, что глаза Рут Бруар за круглыми стеклами очков полны слезами.

— Это все, что от них осталось. Вот видите.

Она сняла очки, вытерла глаза рукавом толстого свитера и подошла к столику, который стоял между двумя креслами в другом конце комнаты. Взяла с него фотографию и вернулась к гостям.

— Вот, — сказала она. — Вот они все, на этом снимке. Maman дала его нам в ночь побега, потому что на нем были они все. Вот они, видите? Grandpere, grandmere, Tante Эстер, Tante Бекка, их мужья, совсем еще молодые, наши родители, мы. Gardez-la…

Тут она сообразила, что воспоминания унесли ее в другую страну и в другое время. И снова перешла на английский:

— Прошу прощения. Она сказала: «Храните ее до тех пор, пока мы не встретимся снова, по ней вы нас узнаете, когда увидите». Мы не знали, что этого никогда не случится. А теперь смотрите. На фотографию. Вот она, над сервантом. «Красавица с книгой и пером», там она всегда и висела. Видите крошечные фигурки за ее спиной, вдалеке… они строят церковь. Какую-то громадную готическую штуковину, которую меньше чем за сто лет не построишь, а она сидит такая… ну, невозмутимая. Как будто знает об этой церкви что-то такое, чего мы никогда не узнаем.

Рут нежно улыбалась картине.

— Милый, милый брат, — прошептала она по-французски, — ты никогда не забывал.

Сент-Джеймс встал рядом с женой и тоже поглядел на фотографию. Он увидел, что перед ними на столе лежала та же картина, которая была на снимке, а саму фотографию он заметил еще в прошлый раз, когда разговаривал с Рут в этой комнате. На ней была изображена еврейская семья в полном составе, собравшаяся на пасхальный обед. Все радостно улыбались в камеру, пребывая в гармонии с миром, который вскоре их уничтожит.

— А что произошло с картиной?

— Мы так и не узнали, — сказала Рут, — Мы могли только предполагать. Когда закончилась война, мы ждали. Сначала думали, что они приедут за нами, наши родители. Мы ведь не знали. Сначала не знали. И ждали довольно долго, потому что надеялись… С детьми так часто бывает, правда? Но в конце концов мы все-таки узнали.

— Что они умерли, — прошептала Дебора.

— Что они умерли, — повторила Рут. — Они слишком задержались в Париже. Потом поехали на юг, думая, что там с ними ничего не случится, а там их след потерялся. Они ехали в Лаворетт. Но от правительства Виши там было не скрыться. Они выдавали евреев по первому требованию. В каком-то смысле они были еще хуже нацистов, ведь они предавали собственных граждан, каковыми и были евреи во Франции.

Она протянула руку за фотографией, которую все еще держал Сент-Джеймс, и говорила, не отрывая от нее взгляда.

— В конце войны Ги было двенадцать, а мне девять. Много лет прошло, прежде чем он смог поехать во Францию и узнать, что стало с нашей семьей. Из последнего письма, которое у нас было, мы знали, что они оставили все имущество, взяв лишь по чемодану с одеждой каждый. Так что «Красавица с книгой и пером», как и остальные вещи, осталась на хранении у нашего соседа, Дидье Бомбара. Он сказал Ги, что нацисты пришли и забрали у него все, потому что это было имущество евреев. Но он мог и солгать. Мы это знали.

— Как же тогда вашему брату удалось ее найти? — спросила Дебора. — Столько лет спустя?

— Он был очень целеустремленным человеком, мой брат. Он, не колеблясь, нанял бы столько людей, сколько ему понадобится для того, чтобы найти картину и приобрести ее.

— «Интернэшнл аксесс», — вставил Сент-Джеймс.

— Что это? — спросила Рут.

— Туда шли деньги, которые ваш брат переводил со своих счетов здесь, на Гернси. Это компания в Англии.

— А-а. Ну, значит, так оно и есть.

Она потянулась за маленькой лампочкой, которая освещала край письменного стола, и повернула ее так, чтобы свет падал на картину.

— Думаю, они ее и нашли. Очень вероятно, учитывая, какое громадное количество произведений искусства ежедневно покупается и продается в Англии. Когда вы поговорите с ними, они, наверное, расскажут вам о том, как они ее выследили и сколько человек трудилось, чтобы вернуть ее нам. Частные сыщики, скорее всего. Может быть, работники какой-нибудь галереи. Ему ведь наверняка пришлось ее выкупать. Не могли же они просто так взять и отдать ее.

— Но ведь она ваша… — сказала Дебора.

— А чем мы могли это доказать? Ведь у нас не было ничего, кроме этой фотографии, а кто, поглядев на снимок семейного обеда, решится утверждать, что картина, которая изображена на заднем плане, — вот это самое полотно? — Она указала на лежавшую перед ними картину. — Других документов у нас не было. Да их и вообще не было. Просто она — «Красавица с пером и книгой» — всегда принадлежала нашей семье, и никакого способа доказать это не было.