— Люди должны знать, — запротестовал Грэм Узли, но голос его звучал слабо, и он не думал больше ни о чае, ни о пироге. — Никто не должен забыть.

— Согласен. — Фрэнк ломал голову над тем, как смягчить боль этого удара. — Может быть, со временем мы придумаем, как помочь нашей идее осуществиться.

Плечи Грэма поникли, он обводил кухню взглядом лунатика, который только что очнулся и не поймет, где находится. Руки, что он уронил на колени, судорожно мяли салфетку. Он оттолкнулся от стола и встал, Фрэнк за ним следом, думая, что отец хочет в туалет, или спать, или вернуться в свое кресло в гостиной. Но как только он взял Грэма под локоть, старик уперся. То, что ему было нужно, оказалось на рабочем столе — Фрэнк недавно положил туда рассыпанные газетные страницы, сложив их в должном порядке, так что надпись из двух слов, «Гернси» и «пресс», разделенных жирной чертой, смотрела вверх.

Грэм схватил газету и прижал ее к груди.

— Так тому и быть, — сказал он Фрэнку. — Способ другой, зато результат тот же самый. А это главное.

Фрэнк никак не мог взять в толк, какую связь нашел его отец между крахом их планов и островной газетой. С сомнением в голосе он произнес:

— Газета, конечно, напечатает эту историю. Может, кто-нибудь из тех, кто скрывается тут от налогов, прочитает, заинтересуется и даст нам денег. Но сколько наличности можно собрать, просто опубликовав статью в газете? Вряд ли нам хватит, пап. Да и на это может уйти несколько лет.

Он не стал добавлять, что в девяносто два года этих лет просто нет в запасе.

— Я сам им позвоню, — ответил Грэм. — Они придут. Они заинтересуются, вот увидишь. Как только узнают, так и прибегут.

Он сделал три неверных шага к телефону и поднял трубку, словно собирался позвонить немедленно.

— Не думаю, что газета сразу опубликует эту статью, папа, — попытался его утихомирить Фрэнк. — Со временем — да. Материал не лишен определенного интереса с гуманитарной точки зрения. Но по-моему, тебе не следует возлагать надежды на…

— Пора, — настаивал Грэм, как будто Фрэнк ничего не говорил. — Я себе обещал. Я сделаю это перед смертью, говорил я себе. Есть те, кто хранил верность, и те, кто изменил. И вот время пришло. Пока я жив.

И он зашелестел газетами, которые лежали на столе рядом со стопкой корреспонденции за несколько дней.

— Куда же запропастился этот справочник? Какой у них номер, парень? Давай позвоним.

Но Фрэнк уже зациклился на тех, кто хранил верность, и тех, кто изменил. Что, собственно, имел в виду его отец? Есть тысячи разных способов хранить верность и изменять, но когда речь заходит о войне и оккупированных территориях, то тут способ может быть только один. Он осторожно начал:

— Папа, по-моему…

«Господи, — подумал он, — как же отговорить его от этого безрассудства?»

— Послушай, так не годится. И потом, еще слишком рано…

— Время уходит, — настаивал Грэм. — Времени почти не осталось. Я дал себе клятву. Я поклялся на их могилах. Они погибли за «ГСОС», и никто не заплатил за их гибель. Ничего, заплатят теперь. Вот так-то.

Он откопал справочник на дне ящика с кухонными полотенцами и столовыми салфетками и, хотя томик был совсем небольшой, крякнул, вытаскивая его на стол. Когда он начал перелистывать страницы, его дыхание стало частым, как у бегуна, приближающегося к концу дистанции.

Фрэнк сделал последнюю попытку остановить его.

— Папа, надо сначала собрать доказательства.

— Не надо нам ничего собирать. Все вот здесь.

И он ткнул себе в висок кривым пальцем, сломанным еще во время войны при неудачной попытке бегства: гестаповцы арестовали всех издателей газеты, которых предал кто-то из своих, кому они доверяли. Двое из четверых умерли в тюрьме. Еще один погиб при попытке бегства. Только Грэм остался цел, хотя и нельзя сказать, что невредим. И навсегда сохранил память о тех троих, погибших за дело свободы по вине предателя, так долго остававшегося неизвестным. Негласное соглашение между островными и английскими политиками не предусматривало расследования преступлений военной поры и наказания за них. Прошлое должно было оставаться прошлым, и, поскольку улик для возбуждения уголовного дела оказалось недостаточно, те, кто ради собственных интересов пожертвовал во время войны чужой жизнью, спокойно жили дальше, не тревожимые призраками прошлого, и увидели то самое будущее, которого по их вине оказались лишены люди куда более достойные. Часть музейного проекта была направлена на то, чтобы исправить эту несправедливость. Музей военного времени без раздела о коллаборационизме не имел никакой ценности для будущего: без него предательство кануло бы в небытие вместе с теми, кто его совершил, и теми, кто от него пострадал. И жители Гернси продолжали бы жить и наслаждаться свободой, ничего не зная о людях, которые заплатили за это жизнью, и нелюдях, навлекших на них такую страшную участь.

— Но, папа, — сказал Фрэнк, зная, что все напрасно, — у тебя потребуют доказательств более веских, чем твое слово. Ты должен понимать это.

— Ну так пойди и поищи их там, среди барахла, — ответил Грэм и кивком указал на стену, в сторону соседнего коттеджа, где нашла временный приют их коллекция. — Когда они придут, доказательства будут у нас в руках. Иди ищи, мальчик.

— Но, папа…

— Нет! — Грэм стукнул исхудавшим кулаком по справочнику и пригрозил сыну телефонной трубкой. — Иди и делай, не откладывая. И без глупостей, Фрэнк. Я собираюсь назвать имена.

На обратном пути к дому королевы Маргарет Дебора и Чероки говорили мало. Задул ветер, заморосил дождь, давая им повод для молчания: Дебора спряталась под зонтом, Чероки втянул голову в плечи и поднял воротник куртки. Возвращаясь тем же путем, они прошли по Милл-стрит и пересекли маленькую площадь. Кругом было совершенно безлюдно, и только на Маркет-стрит из опустевшей лавки мясника грузили в желтый фургон пустую витрину. Вся сцена была словно печальный симптом близкой кончины рынка, и, будто комментируя происходящее, один из грузчиков, споткнувшись, уронил свой конец витрины. Стекло разлетелось вдребезги, на боку образовалась вмятина. Напарник обругал грузчика, назвав его чертовым увальнем.

— Влетит нам за это! — кричал он.

Что ему ответил на это первый грузчик, Дебора и Чероки не узнали, так как повернули за угол и начали подниматься по лестнице Конституции. Но мысль задержалась и повисла между ними: за то, что они сделали, им влетит.

Чероки первым нарушил молчание. Где-то на середине холма, где ступени делали поворот, он задержался и окликнул Дебору. Она остановилась и повернулась к нему. Капли дождя бусинами лежали на его кудрявых волосах, покрывая их тончайшей сеткой, в которой отражался свет, а ресницы слиплись от сырости, как у ребенка. Он дрожал. Там, где они стояли, ветра не было, но Дебора знала, что на Чероки теплая куртка, а значит, дело не в холоде.

Его слова подтвердили ее догадку.

— Наверняка это ерунда какая-нибудь.

Она не стала притворяться, будто не понимает. Вряд ли он сейчас способен думать о чем-то другом.

— Все равно надо ее спросить, — ответила она.

— Они сказали, что на острове могут быть и другие. А тот парень, про которого они говорили, — ну, тот, из Тэлбот-Вэлли, — у него такая военная коллекция, просто уму непостижимо. Я сам видел.

— Когда?

— В один из тех дней… Он как-то приходил на обед, и они с Ги говорили про коллекцию. Он спросил, не хочу ли я на нее взглянуть, а Ги превозносил ее до небес, вот я и подумал, почему бы и нет, черт возьми, и пошел. Мы вдвоем пошли.

— С кем?

— С парнишкой, который дружил с Ги. С Полом Филдером.

— И ты видел там другие такие же кольца?

— Нет. Но это не значит, что их там не было. У этого парня там все битком набито. Мешки, коробки. Шкафы для бумаг. Полки. Два двухквартирных дома забиты ими сверху донизу, без всякой системы. Даже если бы там было такое кольцо и вдруг почему-то пропало… Черт, да он бы даже не заметил. Не мог же он все вещи до одной занести в каталог.