— А…

В голосе Анаис Эббот прозвучало разочарование. Покуда завещание не прочитано, нет никакой возможности узнать, когда и как она сможет расплатиться за все те многочисленные операции по поддержанию молодости, которыми занималась с тех пор, как повстречала Ги. А еще это означало, что волки подошли шагов на десять ближе к двери чрезмерно великолепного жилища в северной оконечности острова, в бухте Ле-Гранд-Авр, где Анаис обитала со своими детьми. Рут всегда подозревала, что Анаис Эббот живет не по средствам. Даже если ее покойный муж действительно был финансистом — хотя кто знает, что скрывалось за фразой «мой муж был финансистом», — акции в сегодняшнем мире вещь ненадежная, купленные вчера, сегодня они уже ничего не стоят, и деньги уходят меж пальцев, как вода в песок. Конечно, он вполне мог быть чародеем из мира финансов, который заставлял деньги множиться, как хлебы перед голодными; или брокером, способным пять фунтов превратить в пять миллионов при наличии времени, веры в себя и ресурсов. Но с другой стороны, он мог быть и простым клерком у Барклая, который так ловко застраховал свою жизнь, что после его смерти вдова смогла занять в обществе более высокое положение, чем тот, к которому она и ее муж принадлежали по рождению. Как бы там ни было, и доступ в высшее общество, и жизнь в нем требовали большого количества наличности: платить нужно было за все — за дом, одежду, машину, отдых, еду. Так что вполне понятно, почему Анаис Эббот оказалась на финансовой мели. Она вложила немалые средства в свой роман с Ги. Для того чтобы эти вложения окупились, Ги должен был остаться в живых и сделать ей предложение.

Несмотря на легкое отвращение, которое Рут питала к Анаис Эббот, считая, что та все время действовала только из корыстных побуждений, она понимала, что отчасти ее можно извинить. Ги действительно ввел ее в заблуждение, дав понять, что союз между ними возможен. Законный союз. Рука об руку перед священником или пять минут смущения и улыбок в мэрии. Вполне естественно, что Анаис строила некие предположения, ведь Ги проявлял щедрость. Рут знала, что это он отослал Джемайму в Лондон, и почти не сомневалась, что именно благодаря его участию — финансовому или какому-то иному — груди Анаис торчали теперь, точно две крепкие симметричные дыни-канталупы, на грудной клетке такого размера, которая естественным образом никак не могла бы их вместить. Но было ли за это уплачено? Или счета только ожидались? Вот в чем был вопрос. В следующую минуту Рут получила на него ответ.

— Я скучаю по нему, Рут. Он был… Ты ведь знаешь, что я его любила, правда? Ты знаешь, как сильно я его любила?

Рут кивнула. Живший в ее позвоночнике рак начинал требовать внимания. Кивок — единственное, на что она была способна, когда приходила боль и нельзя было ей поддаться.

— Он был для меня всем, Рут. Моей опорой. Моей сутью.

Анаис склонила голову. Несколько мягких локонов выбились из-под шляпы и лежали на ее шее, точно след от поцелуев мужчины.

— Он так умел управляться со всем… Все, что он предлагал… и делал… Ты знаешь, что это была его идея отправить Джемайму в Лондон в школу моделей? Чтобы придать ей уверенности, говорил он. Как это было на него похоже. Всегда такой любящий и щедрый.

Рут снова кивнула, задыхаясь от «ласк» своей болезни. Она сжала губы и подавила стон.

— Он ни в чем нам не отказывал. Рут, — продолжала Анапе — Машина… Ее содержание… Бассейн… Он всегда был рядом. Давал. Помогал. Такой замечательный человек. Мне никогда больше не встретить никого, кто хотя бы отдаленно… Он был так добр ко мне. И как я теперь без него? У меня такое чувство, как будто я все потеряла. Он говорил тебе, что заплатил за школьную форму для детей на этот год? Нет, конечно. Ведь он был такой добрый и всегда думал о гордости тех, кому помогал. Он даже… Рут, этот прекрасный, добрый человек даже назначил мне месячное содержание. «Ты так много значишь для меня, я и не думал, что найду женщину, которая будет столько для меня значить, поэтому я хочу, чтобы ты получала больше, чем можешь дать сама». Я говорила ему спасибо много-много раз, Рут. Но у меня никогда не было возможности отблагодарить его по-настоящему. И все же я хочу, чтобы ты знала о его добрых делах, Рут. О добре, которое он делал мне. Чтобы помочь мне, Рут.

Ее просьба не могла быть яснее, напиши она ее хоть на уилтонском ковре у них под ногами. Рут спросила себя, есть ли предел безвкусице, до которой способны дойти корыстные плакальщики Ги.

— Спасибо тебе на добром слове, Анаис, — решила наконец ответить она. — Знать, что тебе известно, что он был сама доброта…

«А это правда, правда!» — хотелось закричать ей.

— Ты очень добра, что пришла сюда сегодня рассказать мне об этом. Я так тебе признательна. Ты очень добра.

Анаис открыла рот, чтобы заговорить. И даже набрала полную грудь воздуха, прежде чем осознала, что сказать-то и нечего. Открыто попросить денег она не могла, боясь прослыть корыстной и черствой. И даже если это ничего для нее не значило, вряд ли она собиралась в скором времени расстаться с претензией на независимое положение вдовы, для которой серьезные близкие отношения с мужчиной ценнее, чем выгода, от них получаемая. Слишком долго она притворялась.

Поэтому Анаис Эббот и Рут продолжали молча сидеть в комнате. Да и что они могли сказать друг другу?

В течение дня в Лондоне распогодилось, и Сент-Джеймсы с Чероки Ривером смогли улететь на Гернси. Прилетели они к вечеру, покружили в небе над аэропортом, откуда в меркнущем свете хорошо было видно, как разматывались во всех направлениях серые ниточки дорог, петляя меж голых полей от одной каменной деревушки к другой. Стекла бессчетных теплиц отражали последние отблески солнца, а голые деревья в долинах и на склонах холмов обозначали места, куда не проникала свирепая мощь ветров и бурь. С воздуха островной пейзаж производил впечатление разнообразия: высокие утесы южного и восточного берегов постепенно уступали место спокойным бухтам на севере и западе.

Зимой остров кажется безлюдным. Туристы наводняют хитросплетение здешних дорог поздней весной и летом, направляясь к пляжам, гаваням и утесам, обследуют церквушки, замки и форты. Гуляют, купаются, катаются на лодках и велосипедах. На улицах тогда не протолкнуться, в отелях нет свободных мест. Но в декабре остров населяют лишь три категории людей: собственно островитяне, привязанные к этим местам привычкой, традицией и любовью; налоговые изгнанники, твердо намеренные уберечь как можно больше своих денег от собственных правительств; и банкиры, которые работают в Сент-Питер-Порте, а на выходные летают домой, в Англию.

Именно в Сент-Питер-Порт и направились Сент-Джеймсы с Чероки Ривером. Это был самый крупный город острова, его столица. Там же располагалась штаб-квартира полиции Гернси и офис адвоката Чайны.

В тот день Чероки не закрывал рта от самого Лондона. Он перескакивал с одной темы на другую, словно смертельно боялся паузы в разговоре, так что Сент-Джеймс невольно подумал, уж не предназначен ли заградительный огонь беседы для того, чтобы удержать их от размышлений о бесплодности предприятия, в которое они ввязались. Если Чайну Ривер арестовали и предъявили ей обвинение, значит, существуют улики, позволяющие судить ее за это преступление. И если эти улики не только косвенные, то тогда он не сможет сделать ничего или почти ничего, чтобы истолковать их как-то иначе, чем это сделали полицейские эксперты.

Но пока Чероки болтал, ему стало казаться, что он пытается не столько отвлечь их от мыслей о цели путешествия, сколько привязать себя к ним. Сент-Джеймс играл роль наблюдателя, пятого колеса в телеге, несущейся в неизвестность. Поездка ему определенно не нравилась.

В основном Чероки рассказывал о сестре. Чайн, как он ее называл, наконец-то освоила доску для серфинга. Дебс в курсе? Ее бойфренд Мэтт — Дебс ведь знакома с Мэттом? наверняка, — так вот, Мэтт все-таки вытащил ее на воду… То есть по-настоящему далеко, а то ведь она всегда до смерти боялась акул. Он показал ей азы и заставил упражняться, а в тот день, когда она впервые встала… Тут ей все и открылось. Она постигла суть. Открыла для себя дзен-буддизм серфинга. Чероки всегда хотел, чтобы она приехала покататься к нему в Хантингтон, особенно в феврале-марте, когда волны становятся особенно упрямыми, но она никогда не соглашалась, потому что вернуться в Ориндж для нее все равно что вернуться к ма, а Чайна и ма… У них разногласия. Просто они очень разные. Ма всегда что-нибудь не так делает. Как в прошлый раз, когда Чайна приезжала на уик-энд, — года два назад, — а у ма в доме не оказалось ни одного чистого стакана. Конечно, Чайна вполне могла сама помыть себе стакан, но ма следовало сделать это раньше, потому что, если к чьему-то приезду стаканы вымыты, это что-то значит. Например, «я тебя люблю», или «добро пожаловать», или «я рада, что ты приехала». Как бы там ни было, Чероки всегда старался держаться от них подальше, когда они начинали свои разборки. Вообще-то они обе очень хорошие, ма и Чайн. Просто очень разные. Но все равно, когда Чайна приезжает в каньон — Дебс знает, что Чероки живет в каньоне? Каньон Моджеска? Внутренний? Дом с бревенчатым фасадом? — не важно, короче, когда Чайна приезжает, Чероки обязательно расставляет чистые стаканы повсюду. Не то чтобы их было у него очень много, но те, что есть, стоят во всех углах. Чайне нужны чистые стаканы — Чероки их ей обеспечит. Странно все-таки, как мало некоторым нужно, чтобы завестись.