Дорога из Буэ на рю Изабель, где находилась круглосуточная ветеринарная клиника, заняла много времени, потому что это был другой конец города, куда не было объездного пути. Так что им пришлось пробираться через весь Сент-Питер-Порт в самый тяжелый час, и все это время Пол был в тисках болезни, от которой плавились его внутренности. Его ладони стали мокрыми от пота, а лицо — ледяным. Перед глазами стоял его пес, и только пес: как он бежал за той машиной и все лаял и лаял, потому что она увозила прочь единственного человека, которого он любил. Они ведь никогда не расставались, Пол и Табу. Даже когда Пол уходил в школу, пес ждал его где-нибудь рядом, терпеливый, как монах.

— Ну вот, сынок, приехали. Заходи внутрь, ладно?

Услышав ласковый голос отца, Пол позволил ему довести себя до дверей хирургической. Перед глазами у него все было как в тумане. В нос ударил смешанный запах животных и лекарств. Он слышал голоса отца и помощника врача. Но ничего не видел до тех пор, пока его не провели через весь кабинет в тихий сумрачный уголок, где электрический обогреватель сохранял тепло в крохотном, закутанном во все белое тельце, а капельница вливала что-то в его вены.

— Ему не больно, — прошептал отец Полу на ухо, прежде чем тот успел протянуть к собаке руку. — Мы их попросили, сынок. Пусть ему будет хорошо. Но не усыпляйте его до прихода нашего Поли, пусть знает, что он не один. Так они и сделали.

Тут раздался третий голос.

— Это хозяин? Ты Пол?

— Это он, — сказал Ол Филдер.

Пока они разговаривали через голову Пола, мальчик склонился над собакой, приподнял покрывало и увидел Табу: тот лежал, полузакрыв глаза, и неглубоко дышал, а из шва, тянувшегося вдоль всей его лапы, торчала игла. Пол наклонился лицом к собаке. И дохнул в ее лакричный нос. Пес заскулил, его веки затрепетали. Он высунул язык, но едва-едва, и коснулся щеки Пола, словно говоря «здравствуй».

Кто мог сказать, через что они прошли вместе, чем были друг для друга и каким общим знанием обладали? Никто. Ведь они никогда и никому не рассказывали об этом. Обычно люди думают о собаках как о животных. Но Пол никогда не думал так о своем псе. Он-то знал, что дог отличается от бога всего на одну букву. Если у вас есть пес, то с вами любовь и надежда.

«Вот дурак», — сказал бы сейчас его брат.

«Вот дурак», — сказал бы сейчас весь мир.

Но Полу и Табу это было безразлично. Ведь у них была одна душа на двоих. Они были частью одного существа.

— …Хирургические процедуры, — говорил врач. Пол не мог сказать, говорит ли он с отцом или с кем-то другим.-…Селезенка, но это не смертельно… самая большая проблема… задние лапы… попытка может ни к чему не привести… трудно сказать… очень серьезный случай.

— Боюсь, это исключено, — с сожалением сказал Ол Филдер. — Цена… Я, конечно, ничего не хочу такого сказать.

— Понимаю… конечно.

— Я имею в виду, сегодня… то, что вы сделали… — Он судорожно вздохнул. — Это будет кое-чего стоить.

— Да. Я понимаю… Конечно… Конечно, сейчас сказать ничего не возможно, особенно имея в виду раздробленные лапы… обширное ортопедическое вмешательство…

Когда до Пола дошло, о чем говорят отец с ветеринаром, он поднял голову. С того места, где он стоял, склонившись над своим псом, врач в длинном белом халате и Ол Филдер в пыльной рабочей одежде казались ему великанами. Многообещающими великанами. Они подавали Полу надежду, которая была ему нужна.

Он выпрямился и взял отца за руку. Ол Филдер посмотрел на него и покачал головой.

— Это больше, чем мы можем себе позволить, больше, чем я и твоя мама можем заплатить. И даже если они все это с ним сделают, бедняжка Табу уже никогда не будет таким, как прежде.

Пол обратил встревоженный взгляд к врачу. На его халате был пластиковый значок с надписью: «Алистер Найт, Д. В. М., Ч. К. В. О.». Ветеринар ответил:

— Быстро бегать он не сможет, это правда. Со временем у него начнется артрит. И вообще, как я уже говорил, все это может ему и не помочь. А если поможет, то выздоровление затянется на многие месяцы.

— Слишком долго, — сказал Ол Филдер. — Ты ведь понимаешь, Поли? Мы с твоей мамой… Нам столько не осилить… Речь ведь идет о целом состоянии, сынок. У нас нет… Мне очень жаль, Пол.

Мистер Найт погладил Табу по всклокоченной шерстке.

— Хороший он пес. Правда, малыш?

Табу, точно поняв, что речь идет о нем, снова высунул свой бледный язык. Он хрипло дышал, его бил озноб. Передние лапы подергивались.

— Придется, значит, усыплять, — сказал мистер Найт, выпрямляясь. — Пойду принесу шприц.

И добавил, обращаясь к Полу:

— Вам обоим будет лучше, если ты его подержишь.

Пол снова склонился над псом, но брать его на руки, как сделал бы раньше, не стал. Ведь поднять его значило навредить ему еще больше, а Пол не хотел причинять ему нового вреда.

Пока они ждали возвращения ветеринара, Ол Филдер переминался с ноги на ногу. Пол нежно прикрыл израненного Табу одеялом. Протянул руку и пододвинул обогреватель к псу поближе, а когда ветеринар вернулся, неся по шприцу в каждой руке, Пол был готов.

Ол Филдер приблизился. Ветеринар тоже. Пол протянул руку и остановил врача.

— У меня есть деньги, — сказал он мистеру Найту так четко, словно это были первые слова, произнесенные когда-либо между людьми. — Мне все равно, сколько это будет стоить. Спасите мою собаку.

Дебора и ее муж только принялись за первое блюдо, как к ним почтительно подошел метрдотель и заговорил с Саймоном. Он сказал, что некий джентльмен — похоже, это определение он применял в самом широком смысле — хочет поговорить с мистером Сент-Джеймсом. Он ждет за дверью ресторана. Может быть, мистер Сент-Джеймс хочет ему что-нибудь передать? Или предпочитает поговорить с ним лично?

Саймон повернулся в кресле и посмотрел в том направлении, откуда появился метрдотель. Дебора тоже взглянула туда и увидела грузного человека в темно-зеленом анораке, который слонялся за дверью, наблюдая за ними, в особенности за ней, как ей показалось. Едва их взгляды встретились, как он тут же перевел глаза на Саймона.

— Это главный инспектор Ле Галле, — пояснил Саймон. — Извини, дорогая, — и вышел.

Оба повернулись к двери спиной. Говорили они меньше минуты, а Дебора наблюдала, пытаясь понять, что означает столь неожиданное появление полицейского в отеле, а также определить степень напряженности — или отсутствия таковой — в их беседе. Очень скоро Саймон вернулся к столу, но садиться не стал.

— Мне придется тебя покинуть.

Вид у него был серьезный. Он поднял салфетку, брошенную перед этим на стул, и, повинуясь привычке, аккуратно сложил ее.

— Почему? — спросила она.

— Кажется, я был прав. У Ле Галле появились новые улики. Он хочет, чтобы я взглянул на них.

— А они не могут подождать до…

— Ему не терпится. Похоже, он намерен произвести арест уже сегодня.

— Арест? Чей? С твоего разрешения, что ли? Саймон, это же не…

— Я должен идти, Дебора. А ты ужинай. Я скоро приду. Только дойду до полицейского участка и обратно. За угол и сразу назад.

Он наклонился и поцеловал ее.

— Почему он пришел за тобой сам? Мог бы… Саймон!

Но он уже уходил прочь.

С минуту Дебора сидела, глядя на единственную свечу, горевшую на их столике. Ее охватило то ощущение неловкости, которое всегда испытывает человек, услышав заведомую ложь. Ей не хотелось бежать за мужем и требовать у него объяснений, но и сидеть тихо, как горлица в лесу, она тоже не собиралась. Поэтому она избрала нечто среднее и перешла из ресторана в бар напротив, откуда был хорошо виден фасад отеля.

Там она увидела Саймона, натягивающего пальто. Ле Галле что-то говорил констеблю в форме. На улице, перед отелем, их дожидалась полицейская машина, водитель скучал за рулем. Чуть дальше виднелся белый полицейский фургон, сквозь окна которого Дебора разглядела силуэты других полицейских.

Она слегка вскрикнула. Ей вдруг стало очень больно, и она хорошо понимала природу этой боли. Но подсчитывать убытки было некогда. Она заспешила к выходу.