На небе светил месяц, но черные тучи, гонимые ветром, ежеминутно помрачали его. Прошли мост через Сену. Трусливый Бигон трусил еще более с тех пор, как, не спрашивая его согласия, его сделали капралом. Идя вперед он трепетал, как осиновый лист.

— Пойдем по середине улицы, — шепнул он кавалеру, — эти углубления ворот, узкие, как коридор, улицы и крутые повороты — самые удобные места для засад. Именно они напоминают мне те дни, когда вы имели в своих карманах мои шестьдесят пистолей и когда я столько раз доказывал мою храбрость.

Телемак де Сент-Беат в ответ только улыбнулся и старательнее, чем прежде, пытался разглядеть окрестность, покрытую мраком.

На торговой площади он увидел, как Шато-Моран и Рауль повернули на улицу Латанери.

— Надо изменить тактику, — распорядился быстрый на решения гасконец. — Те, которые следят за нами, очевидно, остерегаются. Обманем их!

И вместо улицы Латанери повернул со своим отрядом в переулок, чтобы потом догнать Шато-Морана на Гревской площади.

Но уже на Гревской площади никого не догнали. Не теряя времени, все скорым шагом побежали улицами Тессеран, Сент-Антуан и притаились у ворот отеля Ормессон.

Скоро Телемак де Сент-Беат и его воины заметили двух человек, входящих в улицу, и третьего, идущего им навстречу. Последний казался пьяным. Он то шатался, теряя равновесие, то вдруг устремлялся вперед с удивительной для пьяного быстротой.

Идущий пьяница во все горло распевал антимазаринскую песенку.

Бигон сейчас же заподозрил неизвестного в притворстве. По его соображениям, для пьяного его ход был чересчур поспешен.

— Я думаю, — заключил экс-купец колониальных товаров, — как будто голос пьяного походит на голос отца дона Клавдия-Гобелета.

Шато-Моран и Рауль, не обращая внимания на пьяного, остановились возле дверей своего дома.

Бродяга поспешил к ним, восклицая:

— Вы имеете свой дом, господа аристократы! Собственную постель… Какое излишество! Вы, значит, не ночуете под мостом. Там мое жилище! Оно лучше закрыто, чем ваше, настоящий погреб; одна беда, воды в нем чересчур много. Я живу под второй аркой Нового моста со стороны статуи Генриха V. Не будучи вором, прошу милостыни. Такая жизнь положительно благородна и даже назидательна. Но что делать! Дайте мне милостыни, выпью за ваше здоровье на восемь су, такая умеренность не испортит моего желудка.

Шато-Моран бросил нищему монету и открыл дверь своего дома.

Пьяница поднял монету и, вдруг перестав петь и говорить, осторожно приложил ухо к запертой двери. Затем быстрыми шагами пошел по набережной.

Телемак де Сент-Беат приказал вооруженным людям идти вслед за ним, а сам с Бигоном бросился наперерез уходившему нищему. Догадавшись, что за ним гонятся, мнимый нищий пустился бежать. Чтобы выиграть время, Телемак де Сент-Беат приказал Бигону идти и предупредить Шато-Морана, сам же поспешил на площадь отеля Турнель и там остановился в ожидании того, кого преследовал. Вскоре послышались поспешные шаги, и, думая, что это подходит мнимый нищий, кавалер выскочил из своей засады и очутился против господина, одетого в черное платье и сопровождаемого четырьмя вооруженными слугами. Он было хотел скрыться, но вооруженные сейчас же окружили его.

— Вы, вероятно, офицер князя? — спросил незнакомец в черном платье.

Телемак де Сент-Беат ничего не ответил. Он видел, что попал в засаду, и хотел благоразумно избегнуть опасности.

— Вы молчите? Я понимаю ваше положение, милостивый государь, — продолжал незнакомец. — Такой ужасный случай. Но, может быть, мы найдем средство помочь. Его сиятельству, принцу, всего пятьдесят лет; первый апоплексический удар обыкновенно не бывает смертельным. Я знаю, он жил день и ночь, но… но средство спасения еще может найтись.

Ворота Турнельского отеля отворились. Телемак де Сент— Беат теперь понял, что с принцем де Гизом случился апоплексический удар; что доктор в черном принял его за офицера дома Гизов, а вооруженные лакеи — за одного из ночных рыцарей, одолживающих у прохожих деньги без процентов и отдачи. Он хотел уже уйти, но в эту минуту к воротам подбежал тот самый шпион-нищий, которого он преследовал и, посмотрев ему в лицо, крикнул:

— Держите его, держите!

— Иди же и задержи меня, негодяй! — ответил ему кавалер. И тут же рукояткой палаша так ловко ударил шпиона, что тот повалился на мостовую, а сам пустился бежать от ворот жилища Гизов, опасаясь нападения сбиров принца.

Наутро следующего дня его величество король Людовик XIV, окончив краткую аудиенцию с канцлером Сегиэ и президентом Новион, был в довольно угрюмом расположении духа. Отовсюду он получал только дурные вести: доезжачие выследили только одного оленя в Сент-Жерменских лесах; принц де Гиз, которого король, называя дорогим кузеном, терпеть не мог, чувствовал себя гораздо лучше после вчерашней апоплексии, а мадемуазель Лавальер снова изъявила желание идти в монастырь.

Серьезные лица канцлера и президента не могли рассеять туч с королевского чела; они были настолько недогадливы, что и не подумали восторгаться фейерверками последних праздников.

Но так или иначе, все же монарх согласился на просьбу Новиона выслушать графа Шато-Морана. Развернув книгу с гравюрами «Жизнеописания великих людей» Плутарха, Людовик XIV ждал, пока введут старого графа.

Шато-Моран явился, сохраняя свободное положение, приличное знатному вельможе. Короля поразила его величавая фигура и смелое лицо. Он обратился к нему довольно сурово:

— Что вы хотите просить? Новион не сказал мне, в чем состоит ваша просьба: объясните ее мне.

— Ваше величество! — произнес Шато-Моран. — Я не был на королевских аудиенциях с того самого времени, когда король еще назывался Людовиком XIII; простите, когда в речи моей проскользнет что-либо, нарушающее современный этикет.

Король насупил брови.

— Говорите без боязни. Мне равно приятны как те, которые хорошо служили моему отцу, так и те, что хорошо служат мне.

Старый граф поклонился и продолжал:

— Вашего отца называли Людовик Справедливый. Я прошу справедливости у его сына. За время малолетства вашего величества мы, жители провинций, пережили тяжелые времена Фронды: видели губернаторов-разорителей, интендантов жадных и продажных судей. Но я желал бы, чтобы сын Людовика Справедливого увидал собственными глазами, что мы вынуждены выносить сегодня! У нас нет личной безопасности, нет узды от вельмож, и никто не уважает права обывателей. Насилие вошло в обычай. Вассалы гибнут от тирании господ. Их убивают, грабят, требуют с них выкупа; честнейшие владельцы — это те, которые действуют обманом. Один барон разбойник, другой виконт убийца, третий князь просто режет людей. Нет дня, чтобы не был кто-нибудь убит. Пришел высказать вашему величеству, что если вы держите в одной руке скипетр, то в другой у вас — меч правосудия; милосердие прекрасно, но справедливость выше. Как государь, вы ответственны за последнего из подданных. И если находится золото на вышивке мундиров ваших дворян, то оно должно найтись для уплаты за верную службу. Я знаю, зачем существует эта придворная пышность и зачем многие стараются ее поддержать. Для эгоистов, для богачей, окружающих ваш трон, говорящих с вами, мало интересно положение обывателей, даже в нескольких милях от столицы подвергаемых грабежу и убиваемых за то только, что они — бедные и смирные люди. Голод и отчаяние народа далеки от людей, сидящих за обильными ужинами и слушающих песни своих любовниц. Они-то желают, чтобы наш великий король, в фимиаме лести и блеске празднеств, не разглядел печальную правду. Вашему величеству стоит только взглянуть, чтобы удостовериться в правдивости моих слов.

Взволнованный и рассерженный король встал и сделал несколько шагов по зале.

— Благодарю вас, граф, за искренность, — произнес он, — если фимиамы ослепили меня, то все же уши мои свободны и я выслушал вас. Теперь скажите, чего вы просите?