— Наш домашний доктор, — сказал он, — очевидно, не очень искусный человек. Осмелюсь предложить вашему сиятельству пригласить знаменитого Лагульфа.

— Кто он такой?

— Известный доктор в Клермоне, вылечивший от подагры отца князя де Булльона.

— Поезжай в таком случае за ним.

Донат велел оседлать лошадь и отправился немедля в Клермон. На второй версте от замка интенданта догнал какой-то горбатый крестьянин, едущий на лошади чистейшей арабской крови. Вол и карета больше подходили один к другому, чем крестьянин к своему жеребчику. Он едва не падал с седла при всяком резвом повороте скакуна. Донат начал смеяться, глядя на горбатого, со страхом хватающегося за гриву.

— Этот конь создан не для тебя, — заметил он.

— Что же делать. Господин мой послал меня в Клермон, — был ответ крестьянина.

— А кто твой господин?

— Граф д'Обюссон. Я угольщик из Серве.

— Почему ты знаешь графа Шато-Морана?

— Еще бы не знать! Я и вас знаю, метр Донат.

— Но я тебя не знаю и никогда не видел. Дело, однако, не в этом: не хочешь ли поменяться? Дай мне свою лошадь, а я тебе дам мою.

— А мое поручение?

— Мое гораздо важнее твоего. Знаешь ли ты графиню Одилию?

— Случалось слышать о ее доброте.

— Она очень опасно больна.

Крестьянин задрожал.

— Вы говорите, болезнь ее опасна?

— Меня послали за доктором Лагульфом.

Услышав эти слова горбатый схватился за гриву жеребчика; конь взвился на дыбы и пустился вперед как стрела.

— Ну, я не поручусь за его кости, — заметил Донат и продолжал свой путь легким галопом.

Опередив интенданта рокверского замка на несколько лье и не будучи видим им, горбатый крестьянин очень ловко остановил свою лошадь. Не сходя с коня, он сбросил черный парик, вытащил из-под кафтана плащ, заменявший ему горб, выпрямился, накрылся плащом и, преображенный, подобный демону, летящему на гипогрифе, поскакал с одуряющей быстротой по дороге к Клермону.

В городе он надвинул шляпу на лоб и еще плотнее закутался в складки плаща. На площади перед дворцом губернатора дежурный офицер ответил на его вопрос, где живет доктор Лагульф.

— Его нет в городе. Он уехал в Орадокс.

Это была дача Лагульфа и лежала между Клермоном и Менжераном. Через четверть часа неутомимый скакун принес его в Орадокс, и он явился к доктору, высокому угрюмому мужчине, одетому во все черное, согласно докторской моде той эпохи.

— Что вам от меня угодно? — спросил Лагульф.

— Я должен доверить вам тайну. Могу я это сделать?

— Мы, доктора, то же, что исповедники. Говорите, ничего не опасаясь.

— Очень рад, я рассчитываю на это. Но прежде чем выскажу вам мою тайну, получите от меня сто пистолей.

Лагульф отодвинул руку искусителя.

— Я живу с доходов моего ремесла, но прежде чем решусь взять плату за мою работу, мне нужно знать, какая это будет работа?

— Ничего не имею против такого правила. Знаете ли вы графа Каспара д'Эспиншаля и сеньора де Селанса?

— Один раз видел их у князя де Булльона.

— В таком случае скажу вам, эти господа должны сегодня встретиться у моста через Алагону.

— Начинаю понимать, в чем дело. Дуэли строго воспрещены, и мне придется секретно выполнить мою обязанность.

— Мое поручение, — прибавил искуситель доктора Лагульфа, — состоит в том, чтобы пригласить вас сегодня же в замок Мессиак. Там вы спросите Мальсена, интенданта, и покажете ему этот перстень.

Перстень в руках мнимого крестьянина был тот самый, который Эвлогий отнял у убитого им Шандора. Оставив на минуту доктора под предлогом идти за каретой, Каспар д'Эспиншаль (а это был он), выйдя из дома, открыл перстень, положил в его впадину записку:

« Одари подателя этого перстня».

Достав карету, через четверть часа посадил и отправил уже доктора по дороге в Мессиак. Затем он написал второе письмо и, наняв за полпистоля крестьянина, велел ему идти в иссоарский лес и положить конверт в дупло одного дерева. У продавца старого платья была куплена одежда, приличная доктору, и вторично переодетый, снова в черном парике, энергичный владелец Мессиака вернулся к жилищу Лагульфа и ждал приезда Доната из Роквера.

Едва через два часа после этого явился Донат в Клермон. Пока он собрал сведения о местожительстве знаменитого доктора и достиг его виллы, прошел еще час. На пороге докторской виллы он увидел человека, одетого как доктор.

«Это, наверное, Лагульф, — подумал интендант. — Что за рост, какая фигура и какая великолепная борода! Несомненно, он очень искусный врач». Сойдя с лошади, Донат обратился к мнимому доктору:

— Я, вероятно, имею честь говорить с господином Лагульфом?

— Что вам от меня надо?

Узнав, что от него требуют, Каспар д'Эспиншаль ответил, что он, как придворный доктор принца де Булльона, не может выезжать из города без позволения губернатора. Но если бы рокеверский интендант согласился, ничего и никому не говоря, сейчас же уехать, тогда под видом прогулки за город он мог бы догнать его и вместе тайно съездить к Шато-Морану.

Донат ничего не имел против этого плана и только просил дать слово не медлить и догнать его непременно.

Слово это было ему дано без колебания.

Взяв другую лошадь, Каспар д'Эспиншаль в несколько минут догнал медленно подвигавшегося Доната. Дорогой они не разговаривали; граф раздумывал, закутавшись в плащ, интендант мучился, стараясь припомнить, где и когда он слышал голос, совершенно похожий на голос мнимого доктора.

Проехав несколько миль за Клермон Доната поразил какой-то странный предмет, мелькавший между деревьями, то исчезавший, то снова появлявшийся.

— Что это такое? — спросил он у своего спутника. Каспар д'Эспиншаль узнал Эвлогия и улыбнулся.

— Должно быть, обезьяна.

— Обезьяна в нашей стороне! Как это может быть?

— Случай, не оспариваю, редкий.

— И даже опасный случай.

— Почему вы так думаете?

— Я очень боюсь обезьян.

— Вы ее больше не увидите. Посмотрите только, что случится.

И Каспар д'Эспиншаль выстрелил из пистолета. В ту же минуту Эвлогий бросился в лес и больше не показывался.

— Удивительная вещь! — озадачился простодушный Донат.

— Обезьяны очень боятся выстрелов.

В пять часов вечера спутники достигли Роквера, и интендант ввел доктора в ту самую залу, в которой мы уже видели графа Шато-Морана с гостями. На этот раз хозяин беседовал с Раулем и был бледен и расстроен. У Рауля глаза оказались в слезах.

Поздоровавшись, Каспар д'Эспиншаль сейчас же спросил о симптомах болезни Одилии.

— Увы, я очень мало могу вам дать сведений, — отвечал отец.

— Больная не жалуется на боль?

— Нет.

— Не заметили ли вы, что она растревожена, беспокойна, чувствует временами сильное биение сердца? У нее нет аппетита, взгляд блуждающий и остолбенелый, а тело вздрагивает?

— Вы верно описываете болезнь, как будто сами наблюдали.

— По временам она вдруг вскакивает? Испуганная, под влиянием галлюцинации, ей кажется, что она умирает…

Рауль и Шато-Моран в удивлении глядели друг на друга.

— Все случается, как вы говорите. Иоанна передала мне об этих симптомах. Но как вы называете эту странную болезнь?

— Ипохондрией.

— Опасна она? Грозит смертью?

— Опасна и неопасна. Ипохондрию легко вылечить при условии — когда мы узнаем причину, породившую страдания, и уничтожим эту причину. В противном случае доктору остается одно: следить за больной и отыскивать источник болезни.

— Теперь я вас понимаю, но для меня, как и для вас, темна причина страданий бедной Одилии.

— Не можете ли вы мне, по крайней мере, сказать: не случилось ли чего-нибудь особенного с вашей дочерью за последнее время?

— Особенного… ничего особенного с нею не случилось, разве только то, что во время празднеств в Клермоне жизнь ее была спасена неизвестным кавалером.