Первые главы «Хоббита» черпают энергию из напряжения, которое возникает между древней и современной моделями поведения персонажей. Вначале «Хоббит» вообще очень напоминает сатиру на современные жизненные установки, причем некоторые, самые острые, выпады носят чисто стилистический характер и кроются в языке, которым говорит Бильбо: чем более привычным кажется для нас этот язык, тем больше он, если разобраться, напоминает окаменелость. «Доброе утро» в устах Бильбо — это уже не просто пожелание. Точнее, иногда это и впрямь пожелание, а иногда — объективное утверждение, или субъективное утверждение, или все сразу вместе взятое, а то и жест враждебности. «Сколько же у тебя этих твоих «Доброе утро»? — усмехнулся Гэндальф. — На этот раз оно, видимо, значит, что тебе не терпится отделаться от меня и что это утро не будет добрым до тех пор, пока я не уберусь подальше». «Что вы, что вы! Ни в коем случае!» — означает у хоббита «попал в самую точку», «уважаемый» вообще ничего не означает, а когда Бильбо говорит «прошу прощения», то уже не осознает, что чего–то просит и вовсе не считает, что «прощение» — вещь настолько ценная, чтобы о ней просить и ее добиваться. По сравнению с этим способом изъяснения принятые у гномов церемониальные приветствия — «К вашим услугам!», «Покорный слуга ваш и всех ваших близких!», «Да удлиняется вечно его борода!», «Да не выпадет никогда шерстка на его ногах!» — могут показаться чересчур помпезными, и при этом совсем необязательно произносить их искренне, но, по крайней мере, о чем–то здесь речь все–таки идет, это не просто семантические пустышки. Подобным же образом Бильбо, желая изъясняться по–деловому, прибегает к абстракциям — как будто лишь для того, чтобы дать рассказчику возможность выставить их напоказ:

Торин, при всей своей любви к длинным речам, говорит не о расчетах и прикидках, а о реальных вещах (139). Гномья песня, которая открывает «слет» гостей Бильбо, — о туманных горах, холодных и суровых, об арфах, ожерельях, филигранных изделиях, о бледном, зачарованном, давно утерянном золоте. Не удивительно, что хоббит «проникается любовью к прекрасным вещам, созданным искусными руками и не без волшебства, — любовью сильной и ревностной, какая всегда жила в сердцах у гномов». Итак, в первом столкновении «древности» и «современности» «древность» одерживает легкую победу — она кажется гораздо реальнее «современности», в точном смысле слова «реальный» (от латинского res — «вещь»).

Но рассказчик зорко следит за равновесием. В отличие от «Властелина Колец» его голос слышен в «Хоббите» весьма явственно. По этому поводу сказано было однажды, что тем самым рассказчик обеспечивает повествованию «очень твердые моральные рамки, соотносясь с которыми мы можем правильно судить о происходящем» [165]: дескать, эльфы — хорошие, гоблины — плохие, а гномы, орлы, драконы, люди и Беорн каждый по–своему размещаются где–то посерединке между двумя полюсами. Однако голос рассказчика не просто «устанавливает моральные рамки», он выполняет еще одну, более интересную роль — опрокидывает читательские ожидания. Любимые словечки рассказчика — «конечно же» и «разумеется». Однако за этими «конечно же» и «разумеется», как правило, следует что–нибудь не объясненное или непредсказуемое, например: «…с драконами, конечно же, именно так и следует разговаривать», или: «…разумеется, игра в загадки, вообще говоря, дело святое…», или: «Поговаривали… что когда–то давным–давно кто–то из Тукков женился на фее. Разумеется, все это чепуха…» Иногда такие и подобные этим ремарки несут в себе какую–то информацию. Чаще, однако, они создают впечатление, что за пределами рассказываемой истории кроется еще много всякой всячины и что события развиваются в согласии с правилами, на которые текст только слегка намекает, от чего они не перестают быть правилами. Эпитеты типа « легендарнаяБелладонна Тукк» или «самвеликий Торин Дубощит» создают иллюзию исторической глубины, а утверждения типа «Какой же паук не возмутится, когда его называют лупоглазым» — иллюзию глубины опыта. Обиходные замечания в адрес мифологических существ — например, «Кошельки–то у троллей очень вредные» — смазывают картину повседневности и сдвигают опыт обыденный в сторону опыта магического, а вопросы вроде «Да и как прикажете себя вести, когда без всякого приглашения является к вам какой–то гном и вешает плащ у вас в прихожей?!» напоминают вопросы типа: «Вы уже перестали бить свою жену?» Возможно, ребенок может воспринять все это как своего рода спорт и получить от этого удовольствие. Взрослый же, по мере вчитывания, постепенно оказывается во власти древнего принципа, который гласит, что истина — в избыточности: чем больше ненужных деталей, тем больше проза похожа на жизнь. Главное, однако, в том, что на рассказчика возложена миссия выразить его отношение к архаически–героическим декорациям: он говорит о них вскользь, как ни в чем не бывало, более того — совершенно равнодушным тоном, благодаря чему успешно убаюкивает бдительность читателя. Рассказчик помогает пейзажу и персонажам героического мира, а также законам, по которым живет этот мир, преодолеть современные барьеры недоверия и даже — потенциально — презрения.

Как именно «работает» «Хоббит», хорошо видно из сравнения главы второй — «Жареный барашек» — с народной сказкой из собрания братьев Гримм под названием «Храбрый портняжка». Портной (это ремесло было в старину синонимом физической слабости, см. хотя бы у Шекспира в «Генрихе IV», часть II, III) [166]убивает одним ударом семь мух, и это придает ему такой отваги, что он решает пуститься во все тяжкие и выдает себя за разбойника и победителя чудовищ. Он удачно блефует в состязании с великаном, и ему удается спугнуть целую банду этих созданий: «…У каждого из них в руке было по жареной овце, и они их с аппетитом уплетали». Король посылает портняжку поймать для него нескольких великанов. Тот прячется за деревом и начинает бросать в великанов камни. Великаны, подозревая друг дружку, ссорятся, и дело кончается смертоубийством. «Почуяв беду, они вырывали целые деревья из земли, чтобы защититься, — как ни в чем не бывало заявляет портняжка, показывая на тела великанов, — но им это мало помогло, раз явился такой, как я, что семерых одним махом побивает!» В начале своего Приключения Бильбо похож если не на «маленького портняжку», то на «маленького бакалейщика», однако у него нет ни хитрости, ни ловкости, ни наглости гриммовского портняжки: всезнающий персонаж в современной повести недопустим, он сделал бы действие невозможным Наоборот, хоббит выступает как второе «я» читателя. Только стыд за свою трусость заставляет его согласиться на роль «профессионального грабителя» (как персонажа народной сказки из собрания Асбьорнсона и Моэ [167]), однако ему мешает полное незнание правил игры. Он ловится на «факте», которого не мог предвидеть ни он, ни читатели, — оказывается, кошельки троллей умеют разговаривать! — а спасают его два других «факта»: способность волшебников к чревовещанию, а также то обстоятельство, что «…тролли, как, впрочем, вы, наверное, и сами знаете, должны с рассветом прятаться под землю — иначе они превратятся в камни, из которых были созданы, и это уже навсегда».

Это последний решающий удар в толкиновской борьбе против «реализма». Все эти «общеизвестные истины» никому не известны. Более того, никакие это не истины, а самое что ни на есть беспардонное вранье. В традиционном повествовании такая бесстыдная эксплуатация зазора между миром рассказчика и миром его слушателей никому не сошла бы с рук, и прежде всего потому, что, конечно, этого зазора просто не было бы! Но в «Хоббите» объединенное невежество Бильбо и читателей перевешивается непоколебимой уверенностью и осведомленностью выступающих общим фронтом Гэндальфа, рассказчика, троллей и гномов. Между прочим, поверье о том, что тролли должны непременно убраться под землю до рассвета, чтобы не превратиться в камень, так же традиционно, как и сама вера в троллей и гномов. Это поверье восходит к «Старшей Эдде». В «Песне Альвиса» (Alvissmal)Тор, надеясь избавиться от подземного великана Альвиса, отвлекает его разговорами, чтобы тот засиделся и не заметил, как взойдет солнце. Тору это удается, и Альвис превращается в камень (140). В отношении слов, рас, персонажей и событий книга «Хоббит» очень изобретательна. Но ее основной отличительный признак не в этом. Главное в том, что, читая ее, постоянно ощущаешь: все, о чем идет речь, приходит в текст откуда–то извне и, неподвластное даже автору, само собой образует Zusammenhang(нем) — взаимозависимость, не менее прочную, чем та, что существует в окружающей нас действительности, и, между прочим, ничуть не более иррациональную.