(«Быстрый поток стоял в то время недвижно, хотя прежде мчался вскачь; маленькие рыбки, которые в нем плавали, играли плавниками во времени» [140].)
Могут ли противоречия в легендах служить опровержением этих легенд? Толкин полагал, что эти противоречия, скорее, указывают на то свойство реальности, которое К. С. Льюис называл «неожиданностью» [141]. В «Содружестве Кольца» [142]Толкин даже сделал специальное отступление, чтобы объяснить парадоксы эльфийского времени. Сэм полагает, что их пребывание в Лотлориэне — то есть, собственно говоря, внутри «эльфийского холма» — могло продолжаться самое малое три ночи, но «не месяц же!.. Что же, получается, время там не в счет?» Фродо соглашается с Сэмом, а Леголас уверяет, что с эльфийской точки зрения все гораздо сложнее: «Для эльфов мир движется так же, как для всех, с той только разницей, что для нас он одновременно мчится сломя голову и ползет, как улитка. Нам кажется, что он мчится оттого, что сами эльфы почти не меняются, а все остальное безудержно уплывает мимо, и мы не можем не грустить об этом. А ползет оттого, что эльфы не считают бегущих лет им этот счет не нужен. Мелькающие времена года — только легкая рябь, играющая на водах длинной, длинной реки».
Слова Леголаса гармонизируют оба мотива — «ночь, которая длится год» и «недвижный поток». Вообще–то, если посмотреть с точки зрения чистого действия, собственно сюжета «Властелина Колец», комментарий Леголаса может даже показаться излишним Однако вкупе со многими другими вставками, отступлениями, объяснениями и аллюзиями такие комментарии помогают поддерживать ощущение, что странное и привычное перемешаны здесь между собой. Самые трезвые и разумные объяснения словно кружат вокруг какого–то таинственного центра. Сам Толкин познакомился с этой «смесью странного и привычного» в процессе долгих размышлений над литературными и филологическими загадками. Это объясняет, почему он придавал такое большое значение интонации и внутренней связности событий (120).
Скажем сразу, что примерно ту же операцию Толкин проделал со словом dwarves(«гномы»). Это тоже древнее слово — достаточно сравнить его с древнеанглийским dweorh, древнескандинавским dvergr,древневерхненемецким twerg, готским *dvairgsи т. д. По–видимому, это слово в течение долгих периодов времени существовало бок о бок со словом «эльф», что вызывало целый ряд недоразумений — взять хотя бы деление эльфов на «светлых», «серых» и «темных». Толкин никогда не забывал об этой классификации и в конце концов отвел ей место в своем легендариуме, а точнее — в истории Эола [143](«Сильмариллион»). Что еще интереснее, самые разные источники порой намекают, что в принципе рядом с гномами люди жить могут, а вот с эльфами — никогда, хотя эта идея обычно бывает замутнена общей враждебностью людей ко всем чуждым расам. В хорошо известной сказке из коллекции братьев Гримм семеро гномов оказывают Белоснежке помощь. А вот в сказке «Белоснежка и алая роза» (тоже из коллекции братьев Гримм) гном — герой сказки — сочетает богатство с черной неблагодарностью. Гномы напрямую ассоциируются с золотом и рудничным делом — это видно, например, в окрестностях Гномьего Холма; часто встречается мотив расторгнутой сделки — взять хотя бы историю о том, как скандинавский бог Локи, хитро торгуясь на манер Порции из «Венецианского купца», так умело обошел гнома, с которым торговался, что в итоге не заплатил за свою голову, которую проиграл ему в споре, или о том, как Локи (опять Локи!) отобрал у гнома Андвари все его богатство, не исключая даже последнего рокового кольца, которое Андвари молил оставить ему [144].
Inter uos пето loquitur, nisi corde doloso — говорит гном в немецкой поэме XI столетия Ruodlieb.По тону эти слова враждебны, зато правдивы: «Никто из вас, людей, никогда не говорит от чистого сердца. Поэтому никто из вас долго не живет…» В «Хоббите» упоминаются, по разным поводам, и долголетие гномов, и их склонность вступать в споры по поводу выплаты долгов. Гномьи поселения под горой тоже традиционны. Великая древнескандинавская поэма о конце света — Vǫ luspá —ставит гномов в тесную связь с камнем: stynia dvergar fyr steindurom — «гномы стонут перед своими каменными дверями», говорится в ней. Снорри Стурлусон (которого можно назвать северным Лайамоном) [145]говорит, что гномы «вгрызаются в землю, как черви», а его исландские соотечественники с давних пор называют эхо dvergmál — «гномьи речи». Родство между такими разведенными во времени и пространстве текстами, как «Младшая Эдда» Стурлусона (исландский язык, XIII столетие) и детские сказки братьев Гримм (немецкий язык, XIX столетие) в этом вопросе поистине удивительно и выражено так явно, что провоцирует на многие выводы. Толкин был не первым, кто это заметил, да и сами Гриммы говорили, что такие совпадения доказывают существование некого «первоначального единства», de s unprü nglichen Zusammenhangs [146]. Немецкое слово Zusammenhangбуквально означает «взаимосцепленность», «взаимозависимость». Толкин мыслил примерно в том же русле; ведь как ни посмотри, явления существуют сами по себе, вне зависимости от того, как их интерпретируют ученые.
Однако и в том, что касается эльфов, и в том, что касается гномов, важен еще один фактор, которому Толкин всегда придавал большое значение: это литературное искусство. Количество найденных и использованных им культурных соответствий было для него не так важно; по–видимому, наибольшее значение Толкин придавал отдельным поэмам, сказкам, фразам, образам, уделяя именно им больше всего внимания и используя их в качестве точек кристаллизации при описании целых рас и племен. Разумеется, пытаться идентифицировать, что именно легло в основу того или иного образа, было бы чистой спекуляцией, однако я лично предположил бы, что для толкиновского образа эльфов такой ключевой точкой стало описание королевской охоты в «Сэре Орфео», а для образа гномов — рассказ о Hjaðningavíg(Вечной Битве) из «Младшей Эдды» Снорри Стурлусона. Из этих двух текстов легко вывести, соответственно, две характерные черты двух племен, которые можно назвать основными: эльфы вечно ускользают от прямой встречи, гномы — мстительны.
Начнем с поэмы, которая несколько проще, — с «Вечной Битвы». Вот о чем в ней говорится: был некогда король по имени Хегни, и была у него дочь по имени Хильдр. Однажды, когда король отсутствовал, Хильдр была похищена королем–пиратом по имени Хетинн (по некоторым версиям, он соблазнил Хильдр игрой на арфе). Хегни пустился в погоню и нагнал беглецов на Оркнеях, на острове под названием Хой. Хильдр попыталась примирить стороны и предупредила отца, что Хетинн готов к сражению. Хегни «ответствовал дочери учтиво, но на мировую не пошел». Когда короли сблизились для сражения, Хетинн предпринял новую попытку помириться, более приемлемую и почтительную. Но Хегни отверг ее со словами: «Слишком поздно предложил ты мне мир, ибо я уже обнажил Даинслейф — меч, выкованный гномами. Меч этот, будучи вынут из ножен, не успокаивается, покуда не убьет кого–нибудь, а нанося удар, никогда не отклоняется в сторону, и если он кого–нибудь поцарапает, то эта рана не заживет уже никогда». Хетинна, истого викинга, эти слова нимало не устрашают. Он кричит в ответ, что, по его разумению, хорош любой меч, который верно служит своему владельцу, — и начинается битва. Она длится каждый день с утра до вечера, и каждый раз мужчины убивают друг друга, но каждую ночь Хильдр оживляет их с помощью своего колдовского искусства, и так будет продолжаться до конца света [147]. Хорошо видно, что эта история — о не знающей сомнений гордости, но этот смысл скрыт в подтексте, поскольку сами герои предельно лаконичны. Для Хегни лучше вступить в сражение, нежели дать противнику повод думать, будто Хегни можно купить. Предмет, в котором воплощены эти гордость и решимость, — меч Даинслейф, «наследие Дайна», клинок, выкованный гномами и не знающий жалости. Меч Тюрфинг из саги о Хейдреке (изданной Кристофером Толкином) практически не отличается от Даинслейфа — он выкован гномами, на нем лежит проклятие, он не знает жалости, становится причиной смертоубийства среди близких родственников и в итоге заслуживает горькой фразы: «…помнить о нем будут вечно; зол рок Норн». Складывается впечатление, что Толкин, создавая своих гномов, обратил внимание именно на эти черты, наделил ими своих героев и развил их. Торину и его компании из «Хоббита» известны и жадность, и жажда мести. В центре рассказываемой во «Властелине Колец» истории гномов (Приложение А) стоит долгое и многоболезненное повествование о том, как истово Траин мстил за Трора [148], а сам Дайн Железная Пята воплощает собой в толкиновском Средьземелье квинтэссенцию несгибаемого, честного, исполненного горечи и в целом какого–то злосчастного гномьего характера [149]. Не будет преувеличением сказать, что, по всей вероятности, необходимое для создания гномов «вдохновение» (если противопоставить его более трудоемкому элементу «вымысла») Толкин черпал напрямую от Снорри Стурлусона, из «Вечной Битвы», истории о «Даинслейфе, выкованном гномами». Как сказал бы сам Толкин, это была отправная точка воображения, или «точка возгорания», — нечто такое, чего, раз увидев или прочитав, уже не забывают.
