Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A
«Эти пустыни молчат и жалоб моих не расскажут…»

Перевод Л. Остроумова

Эти пустыни молчат и жалоб моих не расскажут,
В этом безлюдном лесу царствует только Зефир:
Здесь я могу изливать безнаказанно скрытое горе,
Коль одинокий утес тайны способен хранить.
Как же мне, Кинфия, быть? С чего мне начать исчисленье
Слез, оскорблений, что ты, Кинфия, мне нанесла?
Я, так недавно еще счастливым любовником слывший,
Вдруг я отвергнут теперь, я нежеланен тебе.
Чем я твой гнев заслужил? Что за чары тебя изменили?
Иль опечалена ты новой изменой моей?
О, возвратись же скорей! Поверь, не топтали ни разу
Мой заповедный порог стройные ножки другой.
Хоть бы и мог я тебе отплатить за свои огорченья,
Все же не будет мой гнев так беспощаден к тебе,
Чтоб не на шутку тебя раздражать и от горького плача
Чтоб потускнели глаза и подурнело лицо.
Или, по-твоему, я слишком редко бледнею от страсти,
Или же в речи моей признаков верности нет?
Будь же свидетелем мне, — коль знакомы деревья с любовью,
Бук и аркадскому ты милая богу [876]сосна!
О, как тебя я зову под укромною тенью деревьев,
Как постоянно пишу «Кинфия» я на коре!
Иль оскорбленья твои причинили мне тяжкое горе?
Но ведь известны они лишь молчаливым дверям.
Робко привык исполнять я приказы владычицы гордой
И никогда не роптать громко на участь свою.
Мне же за это даны родники да холодные скалы,
Должен, о боги, я спать, лежа на жесткой траве,
И обо всем, что могу я в жалобах горьких поведать,
Должен рассказывать я только певуньям лесным.
Но, какова ты ни будь, пусть мне «Кинфия» лес отвечает.
Пусть это имя всегда в скалах безлюдных звучит.
«Кто бы впервые ни дал Амуру обличье ребенка…»

Перевод Л. Остроумова

Кто бы впервые ни дал Амуру обличье ребенка, —
Можешь ли ты не назвать дивным его мастерство?
Первый ведь он увидал, что влюбленный живет безрассудно,
Ради пустейших забот блага большие губя.
Он же Амура снабдил и парою крыльев летучих,
И человечьих сердец легкость он придал ему:
Право же, носимся мы всю жизнь по изменчивым волнам,
Нас то туда, то сюда ветер все время влечет.
Держит рука у него, как и должно, с зазубриной стрелы,
И за плечами стрелка кносский привязан колчан:
Мы и не видим его, а он уже ранил беспечных,
Из-под ударов его цел не уходит никто.
Стрелы засели во мне, засел и ребяческий образ;
Только сдается, что он крылья свои потерял,
Нет, из груди у меня никогда он, увы, не умчится
И бесконечно ведет войны в крови у меня.
Что же за радость тебе гнездиться в сердцах иссушенных?
Стрелы в другого мечи, если стыда не забыл!
На новичках твой яд испытывать, право же, лучше:
Ведь не меня ты, мою мучаешь жалкую тень;
Если погубишь ее, кто другой воспевать тебя будет?
Легкая Муза моя славу тебе создает:
Славит она и лицо, и пальцы, и черные очи
Той, что ступает легко нежною ножкой своей.
«Тайну хотите узнать своего вы последнего часа…»

Перевод Л. Остроумова

Тайну хотите узнать своего вы последнего часа,
Смертные, и разгадать смерти грядущей пути,
На небе ясном найти путем финикийской науки
Звезды, какие сулят людям добро или зло;
Ходим ли мы на парфян или с флотом идем на британцев, —
Море и суша таят беды на темных путях.
Сызнова плачете вы, что своей головы не спасете,
Если на схватки ведет вас рукопашные Марс;
Молите вы и о том, чтобы дом не сгорел и не рухнул
Или чтоб не дали вам черного яда испить.
Знает влюбленный один, когда и как он погибнет:
Вовсе не страшны ему бурный Борей и мечи.
Пусть он даже гребцом под стигийскими стал тростниками,
Пусть он, мрачный, узрел парус подземной ладьи:
Только бы девы призыв долетел до души обреченной —
Вмиг он вернется с пути, смертный поправши закон.

ПУБЛИЙ ОВИДИЙ НАЗОН [877]

ЛЮБОВНЫЕ ЭЛЕГИИ

«Жарко было в тот день, а время уж близилось к полдню…»

Перевод С. Шервинского

Жарко было в тот день, а время уж близилось к полдню.
Поразморило меня, и на постель я прилег.
Ставня одна лишь закрыта была, другая — открыта,
Так что была полутень в комнате, словно в лесу, —
Мягкий, мерцающий свет, как в час перед самым закатом
Иль когда ночь отошла, но не возник еще день.
Кстати такой полумрак для девушек скромного нрава,
В нем их опасливый стыд нужный находит приют.
Вот и Коринна вошла в распоясанной легкой рубашке,
По белоснежным плечам пряди спадали волос.
В спальню входила такой, по преданию, Семирамида [878]
Или Лаида, любовь знавшая многих мужей…
Легкую ткань я сорвал, хоть, тонкая, мало мешала, —
Скромница из-за нее все же боролась со мной.
Только, сражаясь, как те, кто своей не желает победы,
Вскоре, себе изменив, другу сдалась без труда.
И показалась она перед взором моим обнаженной…
Мне в безупречной красе тело явилось ее.
Что я за плечи ласкал! К каким я рукам прикасался!
Как были груди полны — только б их страстно сжимать!
Как был гладок живот под ее совершенною грудью!
Стан так пышен и прям, юное крепко бедро!
Стоит ли перечислять?.. Всё было восторга достойно.
Тело нагое ее я к своему прижимал…
Прочее знает любой… Уснули усталые вместе…
О, проходили бы так чаще полудни мои!
вернуться

876

Аркадский бог— Пан.

вернуться

877

Публий Овидий Назон (43 г. до н. э. — около 18 г. п. э.) — крупнейший, наряду с Вергилием и Горацием, римский поэт. Овидий родился в городе Сульмоне и принадлежал к древнейшему всадническому роду. В 8 году н. э. он был сослан Августом в город Томы (ныне Констанца) на берегу Черного моря, якобы за поэму «Искусство любви». В ранний период — лирик, в поздний — эпик и дидактик. Он был чрезвычайно популярен при жизни, в эпоху средних веков и Возрождения, а также в новое время. Его знал и любил А. С. Пушкин, с сочувствием упомянувший о нем в своих «Цыганах».

вернуться

878

Семирамида— вавилонская царица, знаменитая умом и красотой.

102
{"b":"148243","o":1}