— Мисс Бланшар, она же ваша дочь!

— Нет, мистер Уокер. Теперь вы возьмете на себя заботу о ней! — И словно выйдя из ступора, Бонни подняла на меня покрасневшие глаза.

— А что, если вы ей нужны? Очень нужны?

— Слишком поздно, мистер Уокер. Слишком поздно, — покачала головой Бонни, тем самым дав мне понять, что спорить бесполезно.

— Ну, тогда я не могу сделать то, о чем вы меня просите, — произнес я, в свою очередь давая понять, что и со мной спорить бесполезно. — Мне не нравится, когда меня шантажируют. Я не собираюсь сотрудничать с вами.

Бонни снова застыла и, чувствуя свою беспомощность, замолчала.

— Что это меняет, мистер Уокер? — спросила Бонни. — Никто не собирается идти в полицию. Вы ведь все прекрасно понимаете. Но если она опять убежит, тогда сразу же звоните мне. Вы способны сделать для меня хоть такую малость?

— Но что, если вы все же ошибаетесь…

— Увезите ее отсюда куда-нибудь подальше, мистер Уокер! Туда, где никто не найдет ни ее, ни картин, для которых она позировала. Уйдите с ней в тень. Два или три года — не имеет значения. А затем вы оба можете поступать, как вам заблагорассудится. Я не собираюсь использовать против вас негативы. Неужели вы не понимаете!

— Тогда, мисс Бланшар, если не возражаете, я заберу их прямо сейчас, — сказал я, поднявшись со стула.

Бонни даже не шелохнулась. Она смотрела на меня и словно не понимала, кто я такой, не говоря уже о том, что я собираюсь делать.

— Не беспокойтесь, я сам возьму, — произнес я и достал из ее сумочки конверт с фотографиями.

Я тщательно проверил содержание конверта. Все на месте. Тогда я пересчитал негативы. Потом поднес один к свету. «Художник и натурщица». Хорошо. Я заглянул в сумочку. Щетка для волос, кошелек, кредитки, косметика. Кроме негативов, ничего моего.

— Вы еще та шантажистка, мисс Бланшар, — заметил я. — Ваши головорезы еще что-нибудь у меня взяли?

Бонни молча смотрела на меня и еле заметно улыбалась, хотя, возможно, мне и показалось. Ее неподвижное лицо каким-то непонятным образом постоянно менялось. Затем она медленно встала, но, похоже, забыла, что собиралась сделать. Вид у нее был какой-то потерянный.

Я даже протянул руку, чтобы успокоить ее, но она проскользнула мимо меня и села за письменный стол у окна от пола до потолка. Она наклонилась над столом, опершись на левый локоть, и стала что-то писать на бумаге с эмблемой отеля.

— Здесь мой домашний адрес и номер моего личного телефона, — сказала она, протягивая мне листок. — Если вдруг что-то не заладится или произойдет какое-нибудь чепэ, позвоните мне. Я сама подойду к телефону. Лично я, а не шестерка со студии или мой дорогой братец, который полагает, что я не знаю, сколько будет дважды два. Если она сбежит, звоните мне в любое время дня и ночи.

— Поговорите с ней.

— И насчет моего дорогого братца. Вы там с ним поосторожнее.

— Он что, не знает, где она сейчас?

— Нет, — покачала головой Бонни. — Но поисков ни за что не бросит. Хочет посадить ее под замок, пока ей не стукнет двадцать один.

— И ради чьего блага: вашего или ее?

— Полагаю, ради нашего общего блага. Дай я ему волю, он бы и Марти посадил под замок.

— Это успокаивает, — произнес я.

— Разве, мистер Уокер? Как думаете, что он с вами сделает, если узнает?

— Но он ведь тоже, как и вы, хочет, чтобы все было шито-крыто. Так ведь? Никакой полиции и, боже упаси, никаких репортеров.

— Не буду спорить. Если б он мог, то уже давно вызвал бы Французский легион, и Эн-би-си, и Си-би-эс. Но он делает то, что я ему говорю.

— Старый добрый братец Дэрил!

— Мистер Уокер, родная кровь много значит для нашей семьи. У нас своих не предают. И он мой брат, не ее.

— Ну если вам удалось проследить за ней до порога моего дома, то что ему мешает это сделать?

Бонни не ответила, а затем улыбнулась уже знакомой мне горькой улыбкой:

— Просто у меня гораздо больше связей, чем у Дэрила.

— Каких, например?

Нет, только не Алекс. Алекс ни за что на свете не предал бы меня. А Джордж Галлахер? Насколько мне известно, он тоже не способен предать Белинду.

— Дэрил думает, она в Нью-Йорке, — произнесла Бонни. — Он думает, она собирается уехать в Европу, чтобы встретиться с режиссером по имени Сьюзен Джеремайя и сняться у нее в фильме. Но даже если он и раскопает правду насчет вас, то не будет ничего предпринимать, не посоветовавшись со мной. Если вы никому не покажете картины, то и ладно. Если же сделаете это, непременно вызовете огонь на себя. У меня не будет другого выхода, как прийти вместе с остальными по вашу душу.

— Даже после нашей сегодняшней встречи? — спросил я. — А вам разве не говорили, что шантаж — уголовно наказуемое преступление, так же как и нарушение границ частной собственности?

Она окинула меня долгим взглядом, а потом сказала:

— Мистер Уокер, разрешите мне немного прояснить ситуацию. Все так устроено, что ни у кого ни на кого ничего нет.

— Я на вашем месте не был бы так уверен, мисс Бланшар. Возможно, у каждого из нас есть камень за пазухой.

Бонни задумалась. Мысленно она опять была далеко от меня.

— Позаботьтесь о Белинде, — наконец произнесла она. — И чтоб ни одна живая душа не видела ваши картины!

Все. Я больше не желал ничего слушать. Я больше не желал ни о чем говорить. Единственное, чего я действительно желал, — это добраться к утру до Кармела. Я повернулся, чтобы уйти.

— Мистер Уокер!

— Да?

— Позвоните мне, если что-то пойдет не так! Днем и ночью, если случится чепэ, если она вдруг уйдет…

— Конечно, мисс Бланшар. Почему бы и не позвонить? Я ведь такой приятный человек.

Уже светало, когда я вылез из мини-вэна и пошел по гравийной дорожке к своему коттеджу в Кармеле.

В доме было тепло и пахло горящими в камине дровами. Молочная белизна неба за окном потихоньку растворялась в ярких красках наступающего дня, и первые лучи солнца осветили пол из каменных плит, удобные старые стулья, стол и закоптившиеся балки над головой.

Я поднялся по лестнице в спальню под крышей. Пахло духами, запах Белинды.

Она лежала, свернувшись клубком в ворохе белья, и ее голые плечи казались бронзовыми на фоне белых простыней. К щеке и верхней губе прилипли влажные золотистые пряди. Я убрал волосы с ее лица, и она перевернулась на спину. Простыня соскользнула с ее плеча, обнажив грудь, веки без единой морщинки были прикрыты.

— Просыпайся, моя Спящая красавица, — сказал я и поцеловал ее. Ее рот ожил под моими губами, а тело напряглось под моей тяжестью.

— Джереми, — прошептала она и, обвив мою шею руками, притянула к себе.

— Давай, моя девочка, пошевеливайся. Вещи уже в машине. Вчера вечером я звонил своей экономке в Новый Орлеан. Она готова к нашему приезду. Если нам удастся выехать прямо сейчас, то послезавтра будем в доме моей матери.

Глаза у нее были еще слегка затуманены. Она заморгала, чтобы стряхнуть остатки сна.

— Я люблю тебя, — выдохнула она.

— Я тебя обожаю. А теперь быстренько спускайся. Я приготовлю тебе завтрак. Мне надо тебе кое-что сказать, и затем сразу в путь.

Я достал из машины продукты, поджарил яичницу с беконом, сварил кофе и, когда она наконец спустилась вниз, еще раз поцеловал ее. Ее длинные волосы, заколотые на макушке, потоком солнечного света спускались по спине. На ней были белые джинсы и мешковатая белая хлопковая водолазка, которая мне особенно нравилась. Белинда напоминала мне белый цветок на длинном стебле.

— Присядь, пожалуйста, — произнес я, когда она бросилась мне помогать, и, поставив на стол еду, налил ей кофе. Потом сел напротив нее и начал непростой разговор: — Как я тебе и обещал, я больше не собираюсь тебя ни о чем спрашивать. Но хочу, чтобы ты знала, что я сделал. Я нашел дешевое издание в бумажной обложке и прочел о тебе и твоей матери. А еще прочел кучу журналов о вас. Кроме того, я послал своего человека на юг кое-что разнюхать. Теперь я знаю все. И хочу заранее повиниться.