Теперь уже я застыл, не в силах пошевелиться, будто у меня кончился завод.

Я запаниковал, в ушах стучало, сердце колотилось как сумасшедшее.

Бонни с невозмутимым видом наблюдала за мной. Лицо ее еще больше раскраснелось. Слезы успели высохнуть. Все ее чувства были хорошо заперты внутри.

— Вы понятия не имеете о наших взаимоотношениях, мистер Уокер. Она была мне больше чем дочь. Она была моей единственной семьей, — произнесла ничего не выражающим голосом Бонни и, горько улыбнувшись, добавила: — Держитесь крепче, мистер Уокер, она действительно с ним спала. Ваша Белинда. Она спала с ним все это время. Я слышала, как они разговаривают друг с другом. И можете мне поверить, мне достаточно было слышать, как они воркуют. Я могла не слышать слов, мистер Уокер, но я прекрасно слышала тон их разговора. Я имею в виду те тихие звуки, что доносились из-за двери. Я взяла пистолет с прикроватного столика, вошла, туда и разрядила всю обойму в ту кровать.

Я медленно достал носовой платок и так же медленно вытер пот со лба и верхней губы.

— А вы уверены, что она сделала именно то, что вы говорите…

— О, она сделала это, мистер Уокер, и я даже могу сказать, почему она это сделала. Для нее все было в новинку, становиться женщиной, — усмехнулась Бонни, — использовать волшебный дар очаровывать мужчин. Все это старо как мир, мистер Уокер. В свое время я тоже применяла направо и налево свою способность пленять представителей противоположного пола. Еще до того, как стать кинозвездой, я пускала в ход свои чары, чтобы получить, например, приглашение на студенческий бал. И когда мы вернулись из больницы, я сказала ей: «Убирайся из моего дома. Я больше не желаю жить с тобой под одной крышей. Ты больше не мой ребенок. Ты для меня абсолютно чужой человек. И ты должна уйти прямо сейчас». А она ответила: «Я уйду, но поеду туда, куда захочу».

— Возможно, все было не так, как вы думаете.

— Она сделала это. — Улыбка на лице Бонни потухла, а голос стал еще тише, хотя она и так говорила не слишком громко. — И я прекрасно знаю, что она чувствовала и о чем она думала. Я тоже когда-то была молодой и глупой. Я тоже отбивала чужих мужей, просто чтобы проверить свою власть над ними и оставить в дураках их жен. Да, конечно, она стала для меня чужим человеком, но чужим человеком, которого я очень хорошо понимаю.

— А вы пробовали выслушать ее версию происшедшего? — покачал я головой.

— Она заявила, что если я насильно отправлю ее в школу, то она пойдет в полицию и скажет, что он ее изнасиловал. Так и сказала. Она обещала навсегда упрятать его за решетку. Она сказала, что уходит и хочет, чтобы никто не стоял у нее на пути, поскольку в противном случае она обратится к газетчикам и нам придется дорого за все заплатить.

— А что, если это правда? Что, если он ее действительно изнасиловал?

— Исключено, мистер Уокер. Только не мою дочь. Она сидит на противозачаточных таблетках уже с двенадцати лет.

— Но вы же продолжаете с ним жить, хотя без его участия тоже не обошлось! Ее вы выгнали, а его оставили.

— Он всего-навсего мужчина, — усмехнулась Бонни. — Я, конечно, знаю его не с сотворения мира, а всего два года. А вот она всю свою сознательную жизнь прожила со мной. Она вышла из моего тела. Он — никто. Поставьте его в правильное место, нажмите нужную кнопку — и он снова будет ручным. Словом, ничего страшного.

— Вы говорите о человеке без моральных принципов, о настоящем животном.

— А вы сами, мистер Уокер? О чем вы думали, ложась с ней в постель?

— Я не был женат на ее матери. Я не жил в доме ее матери. Я не пытался хорошо заработать на ее матери, снимающейся в моем сериале. А это две большие разницы, мисс Бланшар, — сказал я и, не получив ответа, продолжил: — Вы встали на его сторону, мисс Бланшар. В противном случае самолет, совершающий «Полет с шампанским», потерпел бы катастрофу, не успев взлететь. У вас с самого начала было пакетное соглашение. Так ведь?

— Мистер Уокер, вы ничего не знаете, — совершенно невозмутимо ответила Бонни. — В Голливуде пруд пруди холуев типа Морески. Но только одна Бонни. И только на Бонни держится «Полет с шампанским». Так что ваши домыслы никому не интересны.

Я был поражен ее искренней верой в свою правоту. В ее речи не было ни бравады, ни желания оправдаться.

Но прямо на моих глазах лицо ее смягчилось, стало еще прекраснее, хотя в красоте той и не было жизни. Оно было словно лицо на сделанной через фильтр фотографии, передающей при этом всю прелесть оригинала, а также скрытый внутренний огонь. Затем карие глаза Бонни снова заблестели, и она бросила в мою сторону умоляющий взгляд, который я столько раз видел в ее фильмах.

— Мне не было нужды заставлять себя прощать Марти. Нет, я хотелаего простить. И для меня это означало нечто гораздо большее, чем просто желание сохранить его или свою роль в «Полете с шампанским». Это означало сохранить свой взгляд на порядок вещей, мистер Уокер. Или на установление приоритетов, — почти интимно прошептала Бонни, а затем с удивившим меня жаром добавила: — Это означало желание просыпаться по утрам, желание дышать полной грудью. Это означало желание жить, мистер Уокер. Просто быть рядом с Марти и работать в его фильме. И пока он предоставляет мне такие возможности, я ими пользуюсь. Я хватаюсь за них. Вот такие дела. Как я уже говорила, все очень просто.

Я видел, как она старается проглотить комок в горле. И она выглядела такой ранимой, такой уязвимой, несмотря на идеальную грудь и скульптурные бедра, обтянутые кашемировым платьем.

— Неважно, кто из них первым начал. Неважно, кто из них виноват. Я просто больше не хочу ее видеть, — сказала Бонни.

Она сидела с поникшей головой, будто ее ударили, и, сплетая и расплетая руки, смотрела невидящими глазами на ковер на полу.

Я не ответил ей, и никакая сила в мире не могла меня заставить заговорить. Но я понял то, что она просила меня понять. Мне неприятно было смотреть на все, что произошло, ее глазами, но она не оставила мне выбора. И я не мог ей солгать. Я прекрасно понимал, что она имела в виду.

Когда Алекс попытался объяснить положение дел, я был точно глухой и не слышал его. Но она все расставила по своим местам.

У меня возникло странное ощущение, что с течением времени, когда я начну стареть и за спиной будет оставаться все больше проигранных битв, но все меньше вещей будет действительно волновать меня, я гораздо лучше смогу понять произошедшее.

Тем не менее я смотрел на Бонни без сострадания. И моя преданность Белинде ничуть не поколебалась. Господи, ей было всего пятнадцать, когда все случилось. Что она могла понимать!

Я даже не пытался осмыслить разговор с Бонни. Я просто представил себе, как еду по шоссе в Кармел и, приехав рано утром в свой коттедж, нахожу там Белинду.

И я снова испугался за свою маленькую девочку, она вдруг показалась мне как никогда одинокой. На душе вдруг стало еще тяжелее. И мне ужасно хотелось защитить Белинду от боли и отчаяния, царящих здесь, в комнате ее матери. Может быть, впервые с того момента, как я увидел Белинду, я наконец понял ее. Действительно понял.

Мне стало понятно, почему она наотрез отказывалась говорить о прошлом. И, как правильно сказала ее мать, неважно, кто из них начал первым, и неважно, кто из них виноват. То, что произошло, стало настоящей катастрофой и для дочери, и для матери, но только один Бог знает всю глубину их страданий.

Но мы с Бонни еще не закончили. Об этом не могло быть и речи. А как бы мне хотелось просто взять и уйти. Будь я проклят, если буду плясать под дудку избалованной дамочки! Она вела темную и непростую игру под стать себе.

— А что, если вам поговорить с Белиндой прямо сейчас? — предложил я, но так и не понял, слышала она меня или нет. — Я могу привезти ее сюда.

— Хватит, я сыта ею по горло, — ответила Бонни.

В комнате повисла тягостная тишина. Слышны были только шум машин на улице да звуки музыки, которую исполнял оркестр в холле.