— У тебя еще нос не дорос меня учить!
— И рекламировал бы французское шампанское, а не американское, которое на вкус будто газировка с сиропом.
— Надо же, какой настырный!
Икру уже успели убрать, и нам подали основное блюдо, которое принесли на тяжелой тарелке под серебряной крышкой, какие до сих пор сохранились в старых отелях. Жареный цыпленок. Именно то, что любит Алекс. Должно быть, очень вкусно, но мне почему-то не хотелось есть. Мысленно я постоянно возвращался к тому, как Белинда в своем вызывающем наряде проталкивается к входу в концертный зал.
У меня вдруг возникло нехорошее предчувствие. Я понял, что смотрю на наше с Алексом отражение в зеркале. И своем атласном кремовом халате Алекс выглядел просто блестяще и очень по-декадентски. На висках ни единого седого волоска. Никогда еще он так не был похож на восковую копию самого себя из музея восковых фигур.
— Эй, Джер, очнись! — щелкнул пальцами Алекс. — У тебя такой вид, точно ты увидел привидение.
— Нет, я просто думаю. Какая, к черту, разница, продается правда или нет! Правда есть правда, даже если из-за нее ты можешь опуститься на самое дно.
— Вот умора! — рассмеялся Алекс. — Ну да, правда и Бог, и Зубная фея, и Санта-Клаус.
— Алекс, а ты, случайно, не знаешь кого-нибудь из важных шишек «Юнайтед театрикалз»?
Я знаю, что любой американский подросток будет счастлив познакомиться с Алексом Клементайном. Но она даже слышать ничего не хотела… И что-то такое было в выражении ее лица, когда я упомянул его имя…
— Джереми, какое отношение это имеет к правде?
— Так да или нет?
— Конечно знаю. Полные придурки. Пришли с телевидения. Говорю же тебе, Джер, телевидение загнивает. Тот же Морески — режиссер «Полета с шампанским» — мог бы действительно далеко пойти, если бы не связался с телевидением.
— А у тебя, случайно, нет какой-нибудь пикантной истории о ком-нибудь из них? Семейные проблемы, пропавшие или убежавшие из дома дети и все такое…
— Джер, а тебе-то зачем? — удивился Алекс.
— Алекс, я серьезно. Может, ты что-нибудь слышал? Ну, сам знаешь, об исчезнувших подростках или типа того.
— У Эша Ливайна трое мальчишек, но, насколько мне известно, хорошие парни. У Сидни Темплтона вообще нет детей. Есть, правда, пасынок, с которым они играют в гольф. Но к чему эти вопросы?
— А как насчет Морески?
— Только приемная дочь — ребенок Бонни, но девочка сейчас учится где-то в Швейцарии. Наслышан о ней от Сьюзен Джеремайя.
— Что ты имеешь в виду?
— Сьюзен снимала малышку в том фильме, что показывала в Каннах. Сьюзен была без ума от нее, хотела занять в телефильме, но девчушка заперта в женском монастыре там, в Швейцарии, и никто не может до нее добраться. Сьюзен была в жуткой ярости.
Я даже наклонился вперед от волнения. В голове зазвучал сигнал тревоги.
— Что, та самая малышка, о которой ты рассказывал? У которой еще отец парикмахер?
— Да-да. Прелестная крошка. Светлые волосы, детское личико, очень похожа на своего отца — Джорджа Галлахера. Если и есть кто-то совершенно неотразимый, так это Джордж Галлахер. Хм… Нет, не могу… Джер, попробуй цыпленка. У тебя все остынет!
— А сколько ей лет?
— Кому?
— Девочке. Как ее зовут?
— Она еще подросток. Пятнадцать-шестнадцать. Вроде того. А вот имени я, пожалуй, никогда и не слышал.
— Ты уверен, что она в швейцарской школе?
— Да. После Каннов малышка стала просто нарасхват, а потому ее имя и адрес — государственная тайна. Сьюзен так достала Марти, что тот вышвырнул ее из своего офиса. Но не уволил, поскольку явно не может без нее обойтись.
Я чувствовал, как сильно бьется сердце. И мне с большим трудом удалось взять себя в руки, чтобы говорить нормальным тоном.
— Алекс, а ты видел тот фестивальный фильм?
— Нет. Если хорошенько приму на грудь, то еще могу выдержать немного Феллини или Бергмана, но не более того. Джер, что с тобой? У тебя определенно больной вид.
— А ты, случайно, не знаешь хоть кого-нибудь, кому известно имя девочки? Кого-нибудь, кому можно позвонить прямо сейчас?
— Ну я, конечно, могу позвонить Марти или Бонни. Что, однако, будет не слишком деликатно с моей стороны. Все эти агенты, которые постоянно достают их по поводу малышки…
— Как насчет Галлахера или Джеремайя?
— Хм… Может быть, завтра. Дай-ка подумать! Галлахер сейчас где-то в Нью-Йорке. Живет с одним бродвейским режиссером, Олли Буном. Ну да, вроде с Олли…
Нью-Йорк. Мой старый-старый приятель… В Нью-Йорке сейчас идет дождь…
— Джеремайя сейчас в Париже. Возможно, смогу выяснить, где она остановилась. Эй, Джер, очнись! Это я, Алекс. Узнаешь меня?
— Мне надо срочно позвонить, — отрывисто бросил я и, едва не опрокинув стол, поднялся с места.
Алекс только плечами пожал и махнул рукой в сторону спальни:
— Пожалуйста. И если будешь звонить своей девушке, передай ей мою благодарность за то, что заставила тебя сходить к хорошему парикмахеру. Я вот не смог…
Я позвонил в «Беверли Уилшир». Дэна на месте не оказалось, но к девяти он должен был вернуться. Я попросил телефонистку передать ему следующее сообщение: «„Полет с шампанским“, Бонни. Узнать имя ее дочери, возраст, найти фото и ее местонахождение на данный момент. Я согласен. Дж.»
Повесив трубку, я попробовал унять сердцебиение. И долго стоял в дверях, стараясь взять себя в руки. Нет, это не Белинда. Конечно нет. Школа в Швейцарии, я хочу сказать, та маленькая девочка, кем бы она ни была… Но тогда почему у меня поджилки дрожат? И какая, черт возьми, разница?!
— Сынок, сделай мне одолжение, — обратился Алекс к одному из официантов, причем самому симпатичному из них. — Подойди к холодильнику и достань оттуда все шампанское. И унеси его, пожалуйста, по возможности побыстрее. Делай с ним, что хочешь, но чтобы я его больше не видел. И принеси-ка мне прямо сейчас холодненькую бутылочку «Дома Периньона». Договорились? Надо же, какая жуткая гадость!
19
Если еще раз заикнетесь о моих родителях — я уйду. Самый удобный способ избавиться от меня. Без обид. Я встану и просто уйду.
Заперев входную дверь на цепочку, я направился прямиком в ее комнату. Постеры, журналы, пустые сумки, старый чемодан. Сьюзен Джеремайя щурится из-под полей ковбойской шляпы. Сьюзен Джеремайя стоит возле своего длиннющего «кадиллака», та же шляпа, те же сапоги, тот же прищур, та же широкая улыбка.
Видеокассеты под стопкой свитеров. И одна из них, должно быть, «Конец игры».
Я достал кассеты, сгреб их дрожащими руками (это ведь ее вещи!), спустился в кабинет и запер за собой дверь.
Телевизор на столе был маленьким, но последней модели, а видеомагнитофоны — не хуже, чем в других комнатах.
Я сам себе был противен, но отступить уже не мог. Я должен получить ответ, и не важно, что я говорил ей, а что — нет. Это нужно было мне самому.
Итак, вставив кассету в видеомагнитофон, я с пультом в руках сел в кресло.
Старый фильм. Половина титров исчезла, качество отвратительное. Или пиратская копия, или некачественная запись.
Режиссер — Леонардо Галло. Улицы Древнего Рима, забитые полуобнаженными мускулистыми мужчинами и смазливыми красотками. Мелодраматическая музыка. Скорее всего, один из этих отвратительно дублированных, бездарных франко-итальянских фильмов.
Я включил ускоренный просмотр. Я узнал Клаудиу Скартино, а еще шведскую старлетку, имя которой забыл. И конечно, Бонни!
Я почувствовал тяжесть в груди. Вот она — горькая правда, что бы там Алекс ни говорил насчет школы в Швейцарии, но одно дело — подозревать, и совсем другое — знать. И Бонни мелькает в кадре. А иначе зачем Белинде держать у себя такое фуфло!
Вынув кассету, я вставил следующую. Очередная дрянь. Леонардо Галло, опять Клаудиа Скартино, две старые голливудские звезды, шведская милашка по имени Эва Эклинг и снова Бонни. Но зачем Белинде все эти кассеты? Неужели старые фильмы с участием ее матери так много значили для нее?
