Ладно, теперь можно и передохнуть. Решающее сражение было позади, а чертова война — выиграна.

Теперь необходимо взять себя в руки, перестать трястись от спазмов облегчения, встать со стула и сходить купить что-нибудь на обед. Так я хотя бы убью время. Сегодня я лягу пораньше, поставлю будильник на четыре утра и уже в шесть буду там.

Хорошо. Все хорошо, приятель. Все действительно хорошо.

Наконец я заставил себя встать со стула, надел твидовый пиджак и причесался.

Воздух снаружи оказался весьма бодрящим. Меня тут же стегануло порывом холодного ветра.

Уличные фонари еще только-только успели включить, а небо потихоньку расставалось с яркими цветами, приобретая серебристую окраску. Близлежащие холмы замерцали веселыми огоньками.

«Смотри и запоминай, — сказал я себе. — Потому что ты очень долго всего этого не увидишь». Какое счастье! Господи, какое счастье!

Лимузин так и стоял как приклеенный. Очень странно. Перед тем как направиться в сторону Нои-стрит, я бросил на автомобиль внимательный взгляд. Водитель снова сидел на своем месте.

А вдруг за ней все же следят?

Ну, тогда ты опоздал, сукин сын, потому что она сейчас в двухстах милях отсюда, а на шоссе я за пять минут сделаю тебя, как ребенка. Ладно, не надо обращать внимания! Это уже самая настоящая паранойя! Никто не караулит у дома в лимузине! Стоп.

Но не успел я дойти до угла, как огромная машина тронулась с места и затормозила прямо на углу.

Я так разнервничался, что сердце начало колотиться как сумасшедшее. Безумие какое-то. Впечатление было такое, будто я сдвинул лимузин с места исключительно силой взгляда.

Я перешел улицу и двинулся по направлению к Маркет-стрит, чувствуя неприятную слабость в коленках. Ветер потихоньку усиливался, прогоняя следы усталости, накопленной за долгие часы ожидания. Хорошо.

Лимузин тоже пересек Нои-стрит и медленно полз по правой полосе вровень со мной. Тут мне стало уже совсем не по себе, и я почувствовал, как меня прошиб холодный пот. Что, черт возьми, происходит?!

Я украдкой посмотрел на окно салона, прекрасно понимая, что ничего не увижу за тонированными стеклами. Господи, сколько раз я ездил в таких же лимузинах и видел, как пешеходы тщетно пытаются разглядеть, кто же там сидит. Глупость какая-то!

Лимузин поедет по Маркет-стрит. Куда еще ему ехать?! Вряд ли он повернет налево и потащится за мной в Кастро. Во-первых, это будет нарушением правил, а во-вторых, совершенно абсурдно. Стейк. Принесу его домой и поставлю в духовку. Немного вина. После него я уж точно засну.

Но я совсем забыл о Хартфорд-стрит, переулке, который выходит на Семнадцатую улицу, причем как раз с моей стороны. Лимузин неуклюже повернул налево, втянул свое длинное туловище на Хартфорд и остановился прямо передо мной, отрезав меня от края тротуара.

Я стоял, ошарашенно уставившись на затемненные стекла, и судорожно соображал, что к чему. Полный бред! Наверное, какой-то тупой шофер просто решил спросить у меня дорогу. Вот и все.

И он три часа ждал, чтобы спросить лично меня?

Шофер сидел как изваяние, уставившись куда-то вдаль.

Потом послышалось чуть слышное шипение. Это открылось окно салона. И в свете уличного фонаря я увидел внутри темноволосую женщину, которая смотрела прямо на меня. Большие карие глаза за стеклами громадных очков в роговой оправе. В скольких фильмах я видел этот умоляющий взгляд, эти зачесанные назад густые, волнистые волосы, этот красный рот. Не узнать ее было невозможно.

— Мистер Уокер? — услышал я голос с тягучим техасским акцентом.

Я не ответил, так как был словно в тумане, в висках стучала кровь. И все же с какой-то спокойной отрешенностью я думал о том, какая же она все-таки красивая, очень красивая. Настоящая кинозвезда.

— Мистер Уокер, я Бонни Бланшар, — сказала она. — Если не возражаете, я хотела бы поговорить с вами сейчас, пока не появилась моя дочь Белинда.

Шофер медленно вышел из машины, дама скользнула в темноту салона. Шофер открыл заднюю дверь и помог мне сесть в машину.

Я не мог смотреть ей в глаза. Это было выше моих сил. Я был слишком ошеломлен тем, что произошло.

Но краем глаза я заметил бежевое облегающее платье и мягкую накидку в тон на плечах. Скорее всего, кашемир, и масса золотых украшений: множество цепочек на шее и браслеты на запястьях. Волосы у нее были распущены, и от нее исходил сильный аромат чуть пряных духов.

Лимузин свернул направо на Маркет-стрит и поехал назад в центр города.

— Не могли бы вы заехать со мной в мой отель, мистер Уокер? — мягко спросила она, еще раз продемонстрировав тягучий техасский акцент. — Там нам никто не помешает.

— Конечно, если вам так будет удобнее, — отозвался я. В голосе моем не слышалось беспокойства, а лишь злость и недоверие, хотя страх обручем сковал голову.

Лимузин прибавил скорость: шоферу явно надоело тащиться в потоке ползущих, как черепахи, машин. Безобразные крытые парковки для машин и безликие здания Маркет-стрит постепенно сменились кинотеатрами, где демонстрировались порнофильмы, кафе, откуда доносилась оглушающая музыка, и бесчисленными магазинами, перед витринами которых толпились прохожие. Уличные фонари безжалостно высвечивали замусоренные тротуары.

— Мисс Бланшар, о чем конкретно вы хотите со мной поговорить? — спросил я, чувствуя, что больше не в силах молчать, поскольку медленно, но верно начинаю паниковать.

— Естественно, о своей дочери, мистер Уокер, — ответила она, растягивая слова, но уже не так явно, как делала это в своих старых фильмах. — Я узнала, что она вот уже больше трех месяцев живет с вами.

Итак, Дэн, а вдруг мать ничего не знает? А что ты посоветуешь мне сделать сейчас? Ехать себе дальше, как ни в чем не бывало? Или выпрыгнуть из машины?

— Как я слышала, вы очень хорошо заботитесь о ней, — тусклым голосом произнесла она, и я почувствовал на себе ее пристальный взгляд.

— Вы только это слышали? — спросил я.

— Мистер Уокер, я знаю о вас все, — мягко сказала она. — Я знаю, что вы очень хорошо заботитесь о ней. И я знаю абсолютно все о том, что вы собой представляете и чем занимаетесь. Я читала ваши книги, когда-то читала их ей вслух.

Конечно, когда она была маленькой девочкой. Но она и сейчас маленькая девочка. Так ведь?

— Мне всегда нравилось то, что вы делаете. И я знаю, что вы очень хороший человек.

— Рад, что вы так думаете, мисс Бланшар.

Я чувствовал, как покрываюсь отвратительным липким потом. Мне очень хотелось открыть окно, однако я был не в силах пошевельнуться.

— И не только я одна. Так считают абсолютно все, — отозвалась моя собеседница. — Ваши друзья по писательскому цеху, ваши агенты здесь, на юге, многие деловые люди. Все в один голос отзываются о вас довольно лестно.

Машина тем временем практически проехала до конца Маркет-стрит. Слева я увидел серую громадину «Хайятт ридженси». Впереди безлюдный в ночное время «Джастин Херман плаза». Здесь было холодно и неуютно.

— И все как один уверяют, что вы очень порядочный человек. Что вы в жизни и мухи не обидели, — продолжила она. — Вас считают вполне здравомыслящим, рассудительным и вообще весьма приятным человеком.

— Приятным? — машинально переспросил я и, посмотрев ей наконец прямо в глаза, произнес: — Не понимаю, к чему вы клоните, мисс Бланшар? Вы хотите сказать, что вовсе не собираетесь звать полицию и арестовывать меня? И что не собираетесь забирать и увозить домой вашу дочь?

— А вы думаете, она со мной поедет, мистер Уокер? Вы думаете, она захочет остаться, если я ее увезу?

— Не знаю, — ответил я, стараясь говорить так же спокойно, как и она.

Лимузин тем временем свернул на крытую подъездную дорожку «Хайятта», встав в хвост очереди из таких же лимузинов и такси. Медленно, бампер к бамперу, мы продвигались к обочине. Суета, толпы людей, портье, торопливо перетаскивающие багаж.