Они проплывали так близко от берега, что можно было видеть на прибрежных деревьях большие круглые глаза зеленых морщинистых мелких ящериц.

Рафаэль посмотрел в спину Макловио. Он еще тот проходимец, в этом не было никаких сомнений, к тому же чрезвычайно хитер. Журналист пытался загнать его в угол, разыгрывая простое любопытство, задавая ему наводящие вопросы, но Макловио умел уйти от ответа, изображая обаятельного плута. Он без малейших колебаний рассказал Рафаэлю о своей роли в трафике оружия. «Хочешь жить, умей вертеться. К чему соревноваться в святости с папой римским?» Он говорил, что обменивает оружие на археологические находки, которые «на ура» продаются на рынке предметов искусства. Это не грабеж, а спасение: здесь никому подобное не нужно.

Аргентинец был далеко не дурак. Даже спросил журналиста о мотивациях написания репортажа о Васлале. Действительно ли это интересно его издателю, допытывался Макловио, не скрывая своего скептицизма.

— Значит, ты приехал в Фагуас с целью отыскать Васлалу, чтобы потрясти мир идеей, что в этом богом забытом месте смогли построить совершенное общество? Не знаю почему, — сказала Мелисандра с иронией, — но я вижу некий цинизм в твоем намерении.

— Цинизм — это искаженный профессионализм. Сложно сегодня не быть циничным, — ответил Рафаэль, глядя, как сверкают ее волосы, словно начищенная до блеска медь на навесе. — Цинизм — это всегда способ защиты… А сейчас, с твоего позволения, я пойду проверю электронную почту. Мой издатель — человек очень нервный… — добавил он, спускаясь во внутренний отсек лодки, где расположились остальные пассажиры.

Гребцы начали тихонько напевать какую-то монотонную песенку, которой они сопровождали свои ритмичные движения.

Мелисандра легла на спину, сделала глубокий вздох. Тоска отступала, по мере того как они удалялись от дома. Через некоторое время ее тело, убаюканное плеском воды, дуновением ветра и ритмичной мелодией, расслабилось под ласковым солнцем.

Находясь с внутренней стороны навеса, Эрман поднял глаза и увидел сквозь сверкающую рыжую шевелюру Мелисандры зеленое переплетение деревьев, протягивающих свои ветви с одного берега на другой, — зеленые языки пламени, бегущие от находящегося по центру костра.

Река была его излюбленным пейзажем. В Бремене, сидя ли дома, или же прогуливаясь зимой по рыночной площади с ее средневековыми зданиями, Эрман вспоминал эти места, и часто при этом на глаза его наворачивались слезы, накатывала невыносимая тоска. Технический прогресс не пробуждал в нем того удивления, которое вызывала незыблемая первозданная природа. На землях Германии все было таким цивилизованным: вымирающие леса, жестко вписанные в навязанные границы, зеленые пастбища, возделанные и вспаханные, заботливо охраняемые парки. Здесь же, напротив, достаточно было подняться вверх по реке, чтобы вернуть утраченную перспективу и осознать ничтожность человека перед изобилием вековой зелени.

В полдень гребцы бросили якорь у густой пальмовой рощи. В брюках, закатанных по колено, матросы высадились на узком участке берега, чтобы приготовить обед. От внушительной связки бананов, привязанной к одному из столбов, к которым крепился навес, они отрезали одну веточку и приготовили для всех пассажиров на импровизированном очаге блюдо из соленого мяса, бананов и риса.

По следам, оставленным на темном и чистом песке, можно было понять, что это место облюбовали ящерицы, чтобы нежиться на солнце. Макловио рассказал, как первый раз, когда они остановились здесь пообедать, он пытался пробраться через пальмовые заросли, но не мог сделать и двух шагов. Единственными обитателями этой сельвы, сказал он со знанием дела, были члены племени белокожих индейцев, гуатусос, которые, как обезьяны, перемещались стаями по кронам деревьев, где обитали во время сезона дождей. Эти индейцы были обнаружены несколько веков назад одним американцем из Калифорнии, которого они взяли в плен, но, к великому счастью последнего, в него влюбилась дочь касика [9]и спасла его от неминуемой гибели. Путешественник обвенчался с ней, но, когда начались дожди и племя вступило в стадию своей обезьяньей жизни на верхушках деревьев, калифорниец не смог вынести этого. Он сбежал, покинув принцессу.

— Какие-то люди, занимающиеся контрабандой животных, увезли детей этих индейцев и по ошибке продали их как шимпанзе, — рассказал Макловио. — Покупатели ничего не заметили, пока «обезьянки» не начали человеческим голосом просить бананы… Представляешь, как мучила их совесть, — добавил он, содрогаясь от громкого смеха, резко прерывая повествование о судьбе принцессы.

— Не вижу ничего смешного, — пробормотал Моррис, поднимаясь и вытряхивая песок из своей металлической руки.

— Я смеюсь над глупостью контрабандистов, — стал оправдываться Макловио.

— А я опасаюсь глупостей подобного рода, а не смеюсь над ними, — продолжал Моррис, подворачивая брюки и собираясь вернуться на лодку.

Эрман отпил очищенной воды из своей фляги и тоже поднялся. В одно из первых своих путешествий он также сравнил смуглых и обнаженных детей с обезьянами, удивляясь их гибкости. Только его представления теперь поменялись. После своего второго или третьего путешествия по Фагуасу он осознал вдруг, что возвращался сюда уже не по делам, а за чем-то другим, что с каждым разом имело все меньше общего с контрабандой золота. Он тоже хотел отыскать Васлалу. Не ту, что искали остальные, а свою собственную.

Педро протрубил в караколу, лодка отчалила от берега и быстро двинулась по воде.

В пять часов вечера, идеально отлаженные движения гребцов, напевающих старинную и загадочную мелодию в такт плеску весел, вдруг прекратились. Одновременно они вытащили весла из воды, сняли свои шляпы и банданы и продекламировали хрипло, но очень набожно «Аве Марию» вслед за «Отче наш». «Храни тебя Господь, Мария, преисполненная благодати», — молилась хором команда гребцов. Мелисандра сняла бейсболку и повернулась лицом к солнцу. Она почувствовала гордость, что принадлежит к этой реке, является ее частью.

Стая попугаев пронеслась по небу, сотрясая воздух своим криком. Молитва закончилась. Гребцы склонились над своими веслами, подняли их снова и разразились хохотом и разговорами. Торжественный момент, имевший место несколько минут назад, показался Рафаэлю древним сном, галлюцинацией.

— Нам несвойственно долго быть торжественными, — стала объяснять Мелисандра, видя растерянное лицо своего соседа.

— Все это напоминает мне истории, которые рассказывал мой дедушка о моряках с пароходов, плавающих по Миссисипи два века назад, — сказал Моррис, сидящий рядом с ними. — Я никогда там не был, но всегда чувствовал ностальгию по этим людям. Они жили интересной жизнью, рассказывали друг другу анекдоты и небылицы, эти знаменитые болтуны и сплетники.

— Если хотите послушать небылицы, дождитесь ночи, — предупредил Педро с капитанского мостика. — В таком деле этим выдумщикам равных нет.

— Только я, — прокричал снизу Макловио, поднимая голову от ноутбука, за которым он спрятался после того, как остальные объявили ему бойкот из-за его нелестных замечаний об индейцах.

Путешественники оставили позади островки, поросшие осокой и прочей подобной растительностью, в изобилии встречающейся на мелководье. Там они видели ленивых ящериц, ныряющих в воду и с любопытством плывущих к ним, с неохотой открывая свои безобразные глотки. «Поздоровайся со своими родственниками, Макловио!» — прокричал Эрман, вызывая смех у всех пассажиров.

Река превратилась в подобие небольшой бухты, и Крепость Непорочного зачатия возникла точно видение из другой реальности — построенная на мысе, который склонами спускался к воде. Белый флаг нейтральной территории развевался на самой высокой из ее башен.

— Здесь останавливаться не будем, — объявил Педро. — Скоро ночь наступит, а место это славится обилием ядовитых гадюк.

«Как-нибудь надо будет приехать сюда и изучить эту постройку», — отметил про себя Рафаэль, осматривая густую растительность склонов, на которых возвышались гордые и темные старинные башни замка.