Самым смешным в этом деле было то, что обиталище братьев наглядно демонстрировало — практические нужды имеют гораздо больший вес, нежели идеи. Мебель в кабинете, старательно подобранная для создания эффекта «хайтек», вне всякого сомнения, родом была из мусорного контейнера. Энграсия рассказывала, что порой Эспада присваивали себе груз, когда он переправлялся из Тихого океана к озеру. Они закатывали пиршества, когда разгружали украденный контейнер. Дочери Дамиана Эспады известны своими сумасбродными нарядами, мусорными трофеями, добытыми братьями.

— Мы пришли сюда не для того, чтобы выслушивать ваши суждения в адрес Энграсии, — заметила Мелисандра.

— Я знаю это, — согласился Дамиан. — Мне очень жаль, что приходится отзываться о вашей подруге не слишком лестно, но вы, конечно, должны понять, что это важно для вашего предполагаемого путешествия в Васлалу. Мы с ней мыслим по-разному, и наши методы, системы также неодинаковы. Мы могли бы облегчить ваше передвижение по стране более эффективным способом. Путешествие по Фагуасу без средств защиты может быть опасным. Вы знаете, насколько надежнее иметь дело со мной. Если вы сопоставите наши сети с сетью Энграсии, последняя покажется вам смехотворной.

— И какова же цена? — спросила Мелисандра. — Я догадываюсь, что вы, конечно, предлагаете нам свои услуги не просто по доброте душевной.

— Я хочу получить доказательства, что Васлала существует, — сказал Дамиан, поднимаясь из-за стола и прохаживаясь из одного конца комнаты в другой. — Бесспорные доказательства. Мне это нужно для каких-то определенных целей, поймите меня правильно, мне это нужно, чтобы убедиться самому. Буду с вами честен: уже давно я отказался даже думать о Васлале. Было время, когда я свято верил в ее существование, но потом убедился, что мой брат прав и Васлала — это иллюзия. Конечно, есть что-то внутри меня, мешающее считать иллюзию подобного масштаба только лишь коллективным помешательством… Бесспорные доказательства — вот что я хочу, — снова проговорил Дамиан Эспада.

— Что вы имеете в виду? — усмехнулась Мелисандра. — Даже не представляю, какие доказательства могут быть нужны такому формалисту. — Хотите, чтобы я привезла вам в бутылке воздух Васлалы? Фотографии?

— Говорят, у них там есть библиотека, — сказал Дамиан. — Привезите мне одну из книг.

Дамиан Эспада трогал свои усы. Иногда теребил кончик носа. Каждый раз, когда Мелисандра противоречила своему собеседнику, насмехалась над ним или же говорила с ним с иронией в голосе, телохранители, помощники устремляли на нее взоры, словно хотели в лучшем случае заставить ее замолчать. Она поднялась, поправила кофточку и посмотрела на Рафаэля, глазами давая ему понять, что пора уходить.

— Я думаю, нам не понадобится ваша помощь. Большое спасибо, — сказала Мелисандра. — Но я привезу вам эту книгу, — язвительно улыбнулась она.

— Мне интересно было бы побольше узнать о вас, — сказал Рафаэль, — о вашей истории. Может, вы согласились бы на интервью?

— Может быть, — сказал Дамиан Эспада, поднимаясь. — Мы еще обязательно встретимся.

Дым заполнил всю комнату Энграсии. Моррис остановился перед окном и посмотрел во двор. Воздух был грязным как внутри, так и снаружи, но его это не волновало. Энграсия курила, лежа на диване. В отражении в стекле он видел, как светится в темноте сигарета. На улице еще не совсем стемнело, но в комнате уже наступила ночь. Мебель источала жар, накопленный за день.

Энграсии нравилось отдыхать в этот час. Завалиться на диван, пока две ночи — та, что снаружи, и та, что внутри, — не сольются воедино. Молча она перебирала в памяти дневные события, чтобы выбрать, на каком лучше остановиться. Мания выбора стала привычкой, приобретенной при работе с мусором. Они с Моррисом пообедали на берегу озера, сидя среди зарослей дикого салата, растущего в огромном количестве на берегу. Моррису нравилось замышлять такие вылазки, вроде похода на пикник, когда можно почувствовать себя нормальным живым человеком. Он говорил о своих воспоминаниях. Рассказывал о них в таком контексте, будто они принадлежали не ему, а какому-то третьему лицу. Он прибегал к этому, чтобы защитить себя от слез, объяснял Моррис. Когда он думал о том, что является главным действующим лицом своих воспоминаний, то тихо плакал. Плакал, даже если воспоминание было хорошим, потому что ему казалось, что вся его жизнь — это одна сплошная тоска.

— Он мог бы иметь ребенка, — рассказывал он Энграсии во время обеда на берегу озера. — Когда он смотрел на мальчишек, разбирающих мусор, на их руки, лица, ноги и молодые тела, он думал о своем ребенке. В каждом юноше лет примерно двадцати пяти он видел его, — откровенничал Моррис. — В течение двух недель, не разбирая, ночь или день на дворе, он обсуждал это с женщиной, которая должна была стать матерью его ребенка. Ее звали Рэйчел, у нее были широкие бедра, крепкое телосложение. Выпивая чашку за чашкой кофе в различных кафе Бронкса, они размышляли на эту тему. Дело было зимой. В жуткую стужу. Иногда им казалось, что они уже определили будущее всех троих. Тогда, успокоившись, выходили на улицу, бродили по дождеприемникам, откуда валил белый пар, пока не встречали на своем пути какую-нибудь пару, везущую впереди себя коляску. Рэйчел смотрела на пухленькое личико, выглядывающее через маленькую щелочку в зимнем комбинезоне. «Не могу», — говорила она, и они выпивали еще по чашке кофе. Снова спорили в другом каком-нибудь кафе или возвращались в бедную комнатенку, где она смотрела на себя в зеркало, трогала свои налившиеся груди и начинала плакать. В конце концов он убедил ее и все-таки отвез ее в больницу, а она позволила ему увезти себя на рассвете. Он спал в зале ожидания, когда она вышла, бледная и молчаливая. Прикоснулась к его руке. Сказала ему, что можно идти.

Листья салата качались на берегу. Они касались песка в унисон с плеском волн: ра-ас, ра-ас, Энграсия откусывала банан, медленно жевала его, глядя на озеро. Моррис хорошо все описывал. Клиника. Доктор. Кафе Нью-Йорка. Квартал. Кофе, чашка за чашкой. И он, размышляющий о размножающихся клетках, о формах, приобретающих с каждым днем все более четкие очертания, угрожая ему своим внезапным вторжением в привычное течение его жизни. «Человеческое существо не готово играть в Бога», — говорил он, убеждая себя сначала в правильности принятого решения. Но потом преследовало чувство вины, навязчивые сны, тоска, образы мальчишек.

Столько времени они уже вместе, и до этого момента Моррис никогда не рассказывал Энграсии этой истории. Она молча обняла его.

— Во сколько завтра должен прийти контейнер? — спросил Моррис, включая свет.

— Ближе к вечеру, — ответила великанша, поднимаясь с дивана. — Есть хочется, — добавила она. — Думаю, сварю суп из рыбы, которую принес Жозуэ. Нам не помешало бы что-нибудь горяченькое.

Рафаэль спал с открытым ртом. Как только он засыпал, тотчас выпускал Мелисандру из своих объятий и отворачивался. Ей не спалось. Положив руки за голову, она разглядывала тени на потолке. Подумала о Хоакине. Сравнив его с Рафаэлем, спросила себя, как она могла впустить в свою жизнь эти отношения, полные молчания и напряженной враждебности. Ну конечно, ее одиночество, ее романтизм привели к мыслям о том, что он был фавном, а она нимфой, резвящейся на берегу реки, красавицей, освобождающей чудовище от страхов. Она унижалась перед ним, чтобы только он поверил в ее самопожертвование, в благородство, в возможность любить без диктаторства, без деспотизма. Она всегда делала вид, что его вспыльчивость не имеет значения, не трогает ее, что она способна разглядеть его милое, приветливое лицо за гримасой недовольства. В конце концов, пришла ее очередь стать жестокой — взять и оставить его со дня на день. У нее была такая черта, выполняющая функции инстинкта самосохранения, спасающая девушку от капканов и разливов ее воображения. Должно быть, в наследство от бабушки ей передались здравый смысл, решительность и хладнокровие. Хотя она еще не могла окончательно поверить, что осмелилась уехать, порвать с ним.