— Сейчас будем проезжать контрольный пункт. Прикиньтесь спящим. Я оставлю вас возле гостиницы, а сам пойду в парк, дам поработать своим попугайчикам. Это инструкции Хайме. Вы знаете, кого спрашивать. Я буду ожидать вас в парке.

Они беспрепятственно миновали пропускной пункт. Гостиница была расположена в бывшем здании детского приюта. На фасаде еще висела табличка: «Сиротский приют Сан-Висенте». У Рафаэля мурашки пробежали по коже. Он не ожидал такой реакции. Редко, уже будучи взрослым, он думал о собственном сиротстве. Он никогда, никогда, не должен был считать себя сиротой, все время твердила его приемная мать, нет, просто его мать, единственная. Те, кто зачал его, выполнили свою миссию, говорила она, дали ему жизнь. Он не должен таить на них обиду. Одному богу известно, что там была за история. По какой причине они оставили ребенка. Рафаэль не верил в неприязнь, он верил в обстоятельства. Его обстоятельства, в конце концов, сложились удачно. Родители его стали ему друзьями. Они считали себя счастливчиками от того, что нашли его.

Часто они задумывались о любви, которая их связывала, и приходили к выводу, что это были узы покрепче генетических и биологических корней: любовь на уровне подкожных ощущений. Одних детей вынашивали в животе, а других в сердце. Рафаэль никогда не предпринимал попыток узнать о своем происхождении, как это делали многие. Сейчас, однако, стоя перед этим зданием, он причислил себя к тем, кто обитал здесь, словно вывеска перенесла его к посольству его несуществующей родины.

Здание было четырехугольным, с балконами, выходящими во внутренний двор: скромный садик, покрытый газоном, четыре пальмы по углам, окруженные папоротником. Гостиница занимала одно крыло.

— Я ищу сеньор из Голландии Кристу и Веру, — сказал он, подходя к грубой и простой стойке из сосны.

Толстый и неприветливый молодой человек оглядел его с ног до головы. Затем повернулся к шкафчику, где висели ключи от комнат с номерами, написанными красным цветом.

— Они в девятом номере, туда, вглубь, — указал он на коридор.

Рафаэль представил себе, что этот парень, должно быть, тоже сирота. Он искоса взглянул на него, прежде чем отправиться к девятому номеру. Лукас говорил, что здесь все сироты. Он рассказывал, что в одну из самых длительных войн Тимбу оказался совсем опустошенным. Сироты, предоставленные самим себе в детдоме, выросли, вернули город к жизни и переженились между собой. Вместо того чтобы продолжать свой род, чтобы рожать детей, они брали в семью ребят, которых очередная война или другие обстоятельства оставили без родителей.

Он пошел вдоль череды дверей. Комнатки были маленькими, с узенькими высокими оконцами для вентиляции. Сколько детей спало в каждой такой комнате на выстроенных в ряд койках? Одинокие дети, спящие ночью во влаге собственных слез: в темноте, без родителей, никто не придет и не утешит, когда ты плачешь.

Рафаэль подошел к комнате номер девять. Ему понадобилось немного времени, чтобы прийти в себя от нахлынувших эмоций и вспомнить, зачем он приехал. Он постучал.

Мелисандра в смятении поднялась с постели, услышав стук в дверь. Открыла ее, не спрашивая, кто это, полагая, что это Рафаэль. Это был Хайме, который принес завтрак.

— Доброе утро, Мелисандра, — приветствовал Хайме, ставя поднос на круглый столик в углу и направляясь раздвинуть шторы.

— Большое спасибо. А вы не знаете, что случилось с Рафаэлем? — спросила она, подходя к подносу, от которого пахло кофе и горячим хлебом.

— Рафаэль должен был уехать из города, но ты не беспокойся. Я уверен, он в безопасности. Он не захотел будить тебя, вернется сегодня вечером. Думаю, нам удастся найти лекарства для наших больных. Он поехал за ними.

— Лекарства? А что за лекарства? Моррис говорит, что для них, к сожалению, нет действенного средства, — огорчилась она.

— Кое-что, чтобы они не так страдали, чтобы снять боль, травы.

Мелисандра молча посмотрела на него, сделала глоток кофе, вдруг заговорила:

— Именно, Хайме, травы. Чудесно. Мы не должны думать, что они всё знают, а мы ничего не знаем, — сказала она с сарказмом, готовая расплакаться. — Вы бы видели Морриса, Хайме. Он раскрасился весь, зная, что этот порошок радиоактивный. И это было не только из-за любви к Энграсии. Я уверена. Он не смог бы видеть, как они умирают. Он чувствовал какую-то ответственность. — Она оставила хлеб на тарелке, даже не притронувшись.

— Жаль, что достойные люди всегда приносят себя в жертву, — проговорил Хайме задумчиво. — Эспада будут ликовать, узнав об этой трагедии.

— Вы думаете, Васлала существует, Хайме?

— Я слышал столько разных историй, что думаю, она должна существовать.

— Но вы полагаете, они там не знают о том, что происходит в Фагуасе? Вам не кажется странным, что они оставляют лишь за некоторыми право войти в это состояние блаженства?

— Вероятно, они считают, что сейчас не слишком благоприятный момент. Вы должны поесть, Мелисандра, — сказал он, видя, что она ни к чему не притронулась. — Сейчас нам предстоят длинные и тяжелые дни.

Криста открыла дверь. Приставила палец к губам и глазами попросила тишины.

За притворенной дверью Рафаэль увидел Веру, сидящую на кресле-качалке с ребенком на руках, всецело поглощенную процессом его укачивания; она едва подняла глаза, чтобы посмотреть, кто стучал. Узнав его, она одарила его улыбкой ангела, вернувшегося на небо. Криста вышла в коридор.

— Прости, Рафаэль, но мы, как дурочки, как дети спорим, кто будет укладывать ребенка спать или менять ему подгузники.

— Это мальчик или девочка?

— Нам хотелось девочку, но это мальчик, и нам уже все равно. Он просто красавчик.

Рафаэль улыбнулся и от души поздравил их. Криста направилась к стульям, стоящим посреди коридора, приглашая присесть и Рафаэля. Она двигалась с легкостью, словно выбралась вдруг из своего крепкого грубого тела, которое казалось теперь просто пышным, мягким, гладким.

— Он у нас уже два дня. Мы назвали его Гансом, — сказала она. — Ему всего шесть месяцев. Те, кто опекали его, так грустили, когда смотрели, как мы забираем его, но у них уже есть шестеро детей в доме. Как ты попал сюда? — спросила она, вдруг очнувшись и нахмурив брови.

— Очень долго объяснять. Мне жаль, но я привез плохие новости, — сказал Рафаэль. — Случилось нечто очень серьезное, и мне нужна ваша помощь.

Утреннее солнце, сияющее и ласковое, озаряло коридор. Пальмы хватались за солнечные лучи своими лапами с многочисленными пальцами. Их тени вырисовывались на кирпичных стенах. Криста изменилась в лице, услышав новость. Сжав руки в кулаки, она ударила себя по коленкам.

— Жизненно необходимо достать филину. Она ослабит их боли, — сказал Рафаэль.

— Мне нужно подышать воздухом, — поднялась Криста. — Пойдем, прогуляемся немножко. Я предупрежу Веру, что отлучусь.

Они пошли по улице, которая, закончившись, переросла в тропинку, узенькую, протоптанную в траве дорожку, ведущую к вершине холма. Криста была сильной, но при подъеме посапывала. Рафаэль помог ей, взяв под руку.

— Опасно говорить о филине в Тимбу, — сказала она, — это запрещенная тема. О ней здесь никогда не упоминали. Это поставило бы всех под угрозу. Ты, как журналист, должен быть осторожным. Это может стоить тебе жизни. Я не выдумываю, — сказала Криста. Она вообще не склонна была к преувеличениям.

— Но, ты полагаешь, ее можно достать? — настаивал Рафаэль. — Энграсия, Моррис и ребята очень в ней нуждаются.

Криста вытерла со лба пот платком. Лицо у нее раскраснелось от напряжения при подъеме.

— Принимая во внимание, что я два дня назад стала мамой, я в хорошей физической форме, тебе не кажется?

Оба посмеялись, затем погрузились в молчание, приближаясь к вершине холма и созерцая малюсенький городишко у подножия.

— Я тоже был сиротой, — сказал Рафаэль. — Мои родители нашли меня на скамейке в церкви и усыновили. Иногда я забываю об этом. Я никогда не ощущал себя сиротой, но всё же сегодня, увидев детдомовскую вывеску, причислил себя к их числу. Не знаю, как это объяснить.