Мэри недовольно уставилась на открытую картонную коробку, стоящую на полу. Какого дьявола она притащилась сюда? В офисе на Мэдисон-авеню, где она объявила о своем решении подчиненным, оно выглядело разумным. Но здесь, в доме на Ларкспер-лейн, в комнате с детской кроватью, где на кленовом изголовье Мэри когда-то вырезала перочинным ножом «Миссис Чарлз Джефферс», собственный поступок показался ей безумным.

Ее работа не из тех, что можно попросту пустить на самотек! У нее уйма хлопот. От нее зависит благополучие клиентов. Например, Люсьен Пенроуз, владелицы двадцати пяти диетцентров и еще одного, открывающегося через месяц. Если Люсьен не сможет срочно связаться с ней, когда понадобится, ее хватит удар. На телеэкране эта бывшая располневшая домохозяйка, а ныне подтянутая женщина спортивного вида казалась милосердной покровительницей толстяков и толстушек, но на самом деле была в высшей степени скандальной особой.

И не она одна. Существовал еще Мэдисон Филлипс из «Филлипс, Рид и Уайт», процветающей инвестиционной фирмы, специализирующейся, по его словам, на «перераспределении средств между поколениями». Задачей Мэри было ненавязчиво рекламировать его фирму, главным образом посредством продуманных статей в «Дейли ньюс» и «Уолл-стрит джорнал». Мэдисон, мужчина с серебристой гривой и давним пристрастием к кубинским сигарам, однажды, глядя в окно своего офиса на тридцать четвертом этаже, сказал Мэри, указывая на причал парома на Стейтен-Айленд: «Какая досада, что он торчит здесь, как бельмо на глазу!» Старик вряд ли обрадуется, услышав, что Мэри временно переселилась в городишко, который, по его мнению, даже не значится на картах.

Она не позволяла себе даже думать о том, как трудно будет издалека руководить организацией банкета в «Зале Рене». Голливудский магнат Ховард Лазарус основал благотворительный фонд в честь обожаемой жены Рене, жертвы рака груди, и ежегодный сбор пожертвований для этого фонда считался самым значительным событием начала светского сезона. В этом году ожидался приезд двух тысяч видных жителей Нью-Йорка наряду с голливудскими знаменитостями. Догадаться, кому поручили устройство банкета вплоть до меню, было несложно. «Один неверный шаг, — думала Мэри, — и лодка перевернется, утащив меня на самое дно».

Единственным человеком, который понимал ее, был Саймон, но что он мог поделать? «Ни в коем случае не торопись обратно, — проворковал приятель Мэри по телефону из Сиэтла. — Я пробуду здесь до конца месяца, а что случится дальше — неизвестно. По крайней мере ты избавишь меня от чувства, что я уделяю тебе слишком мало внимания». И он сухо рассмеялся.

— Как ты думаешь, я спятила или нет? — спросила его Мэри.

— Каждый человек немного сумасшедший, — быстро нашелся с ответом Саймон, чем ничуть не успокоил ее.

Значит, и она тоже? Мэри язвительно усмехнулась. «Если бы существовало акционерное общество сумасшедших, мне принадлежал бы контрольный пакет акций». Когда она в последний раз следовала совету матери? Ей следовало сначала поговорить с Ноэль, которая ясно дала ей понять, что не в восторге от ее приезда. Если бы Мэри побеседовала с дочерью, сейчас она не чувствовала бы себя полной идиоткой.

«А чего ты ожидала? Встречи на Мэйн-стрит с оркестром?» — съехидничал внутренний голос. События тридцати лет не забудутся за один день. Так или иначе, на сердце у нее стало спокойнее. Как говаривал ее отец, в седло не сядешь ничем, кроме седалища.

Значит, осталось только оценить силу надвигающейся бури. А эта буря будет не только делом рук Роберта. И вспомнить первое правило бизнеса: распаковать вещи можно и потом, сначала надо выяснить положение дел.

Мэри со вздохом поднялась. В дороге она вспотела, ее так мучила жажда, что она выпила бы целый галлон чаю со льдом. Перспектива длинного жаркого лета в Бернс-Лейк радовала ее примерно так же, как путешествие по эквадорским джунглям. В довершение всего ее мать питала почти патологическую ненависть к кондиционерам. По мнению Дорис, «консервированный» воздух — не что иное, как рассадник бактерий. В детстве Мэри с сестрой в душные летние ночи приходилось по очереди пользоваться вентилятором, ставя его на подоконник и направляя вялую струю воздуха на постель.

Мэри задумалась, стоит ли позвонить сестре. А еще лучше было бы заехать к ней после ленча. Триш — единственный человек, который по-настоящему обрадуется ее приезду. К тому же в книжном магазине есть кондиционеры. Хотя Триш так и не сумела вырваться из Бернс-Лейк, о чем мечтала в юности, по крайней мере она избавилась от материнских предрассудков.

Спускаясь по лестнице, Мэри вдруг остановилась, услышав из кухни низкий мужской голос, который она узнала сразу. Чарли. У нее дрогнуло сердце. Она закрыла глаза, прислонившись к перилам. Но почему она так растерялась? Ведь Чарли — отец Ноэль. Его желание помочь дочери выглядит вполне естественно. Чарли известно, что значит «поступать как подобает».

Проходя по коридору, Мэри переставляла ноги осторожно, опасливо, как в юности, когда переходила по камням ручей, на противоположном берегу которого ее ждал Чарли. В дверях кухни она на миг остановилась, пораженная тем, как непринужденно ее бывший муж сидел за столом, склонив голову набок и вытянув перед собой ногу, обтянутую синей джинсовой тканью. Дорис и Ноэль сидели напротив, точно усталые путники на привале, у костра. Они говорили приглушенно, по-семейному, делясь опасениями и взвешивая решения. Во внезапном, леденящем приливе отчаяния Мэри почувствовала себя лишней, почти чужой.

Наконец Чарли поднял голову, и их взгляды встретились. Минута растянулась на целую вечность. Прокашлявшись, Чарли воскликнул:

— Мэри!

Ножки стула скрипнули по потертому зеленому линолеуму, Чарли вскочил и бросился к ней. Он оказался выше ростом, чем запомнилось Мэри, был по-прежнему худощавым и гибким, но слегка пополнел в талии. Черные зачесанные назад волосы припорошила седина. Возраст выдавали и глубокие морщины на узком угловатом лице. Только глаза остались прежними, удивительными, оттенка воды в неглубоком ручье.

— Привет, Чарли. — Ничего другого ей не пришло в голову. Наверное, сказалась долгая поездка или тревожные мысли о будущем… а может, вид самого Чарли, напоминание о ее молодости — счастливейшем и вместе с тем самом страшном времени в ее жизни. Как бы там ни было, внезапно Мэри лишилась дара речи.

Чарли неловко мялся, не решаясь поцеловать ее в щеку, и в конце концов протянул руку. Его пожатие было крепким и сухим.

— Я увидел твою машину возле дома. Ноэль говорит, ты решила некоторое время пожить здесь.

— Смотря что будет дальше. — Мэри бросила в сторону Ноэль тревожный взгляд. — Звонила Лейси?

Ее дочь хмуро кивнула.

— Заседание состоится в четверг. Но даже если судья примет решение в мою пользу, оно будет лишь временным. По словам Лейси, предстоит еще длительное слушание дела об опеке. Роберт сказал правду: он не намерен сдаваться без борьбы.

Большая ладонь Чарли легла ей на плечо.

— Не забывай, дорогая: чаши весов могут склониться в любую сторону. И ему придется бороться не только с тобой. — Его лицо окаменело, и Мэри задумалась, как поступил бы Чарли, окажись сейчас здесь Роберт. Он повернулся к Дорис: — Пожалуй, я все-таки приму ваше предложение, миссис Куинн, и выпью чаю. Мне без сахара, пожалуйста, только со льдом.

— Мне давно известно, какой чай вы предпочитаете. — Тон Дорис был прохладным, но она явно обрадовалась возможности сделать хоть что-нибудь. Она поднялась. В своем голубом брючном костюме, с волосами, собранными в пучок, она выглядела как дама из церковного комитета. И хотя двигалась медленнее, чем раньше, держалась с былым достоинством.

Мэри размышляла о судьбе, по прихоти которой некогда изгнанный отсюда Чарли чувствует себя в этом доме непринужденнее, чем она сама. Дорис даже запомнила, какой чай он предпочитает. Впрочем, это вполне объяснимо. Долгие годы, пока Мэри металась между домом и колледжем Дэнвилл, расположенным в сорока милях, Чарли жил здесь, в Бернс-Лейк, как дерево, крепко вросшее в почву. Он тоже трудился не покладая рук, но всегда находил время для Ноэль. Даже теперь, когда она выросла, они по-прежнему были близки. Как и Чарли с Эммой. На крестинах Мэри была потрясена, увидев, что ее маленькая внучка просияла, оказавшись на руках у Чарли. Мэри завидовала бывшему мужу: сама она для Эммы была просто знакомой.