— Мэри, — тихо выговорил он, и ее имя прозвучало как молитва.

Осторожно зажав ее лицо в ладонях, он поцеловал ее. Его губы были теплыми, от них слабо пахло едой. Мэри вдруг поняла, что предвидела этот поцелуй с самого начала, с той минуты, когда она увидела Чарли сидящим за столом, в кухне ее матери. Они предадутся любви — так предначертано Богом. Прямо здесь, на траве, под луной, под пение цикад.

Ее чувства были так сильны, что она будто растворялась в нем, словно леденец на языке или снежные хлопья на горячих щеках. Ее захлестнули воспоминания — о том, как хорошо ей было с ним с самого начала, в шестнадцать лет, как ничто не могло вырвать ее из объятий Чарли — ни угрозы, ни материнский гнев, ни адские муки (в представлении Мэри это было одно и то же).

Она прильнула к нему, ощущая, как мгновенно пробудились в ней давние чувства. На скольжение его пальцев по шее отозвалось что-то внизу ее живота. Он целовал ее именно так, как она хотела, — нежно и страстно. А когда он бережно опустил ее на траву, Мэри поняла: если по какой-то причине ему придется остановиться, она умрет от горя. С тем же успехом можно было запретить ей дышать.

Но Чарли не остановился.

Он раздевал ее неторопливо и так бережно, что она задрожала от наслаждения.

— Мэри, Мэри, — непрерывно шептал он, покрывая поцелуями каждый дюйм ее обнаженного тела. Только когда она оказалась нагой, он принялся снимать свою одежду.

— Скорее! — потребовала она и тут же одумалась. — Нет, не спеши. О, Чарли, если бы это продолжалось вечно!

Он расстелил на земле свою рубашку. Ложась на нее, Мэри чувствовала сквозь мягкую застиранную ткань покалывание травы. Стоя над ней на коленях, Чарли провел кончиками пальцев по плавному изгибу ее живота и невысокому холмику под ним.

— Ты прекрасна, — сказал он так, будто увидел ее впервые, и, в сущности, так оно и было. Наклонившись, он провел языком по ее соску, и от потрясения ее охватил жар.

Он продолжал ласкать ее, она тихо стонала, гладя его затылок. Наконец он лег сверху. Юноша, которого она когда-то знала, стал мужчиной с сильным мускулистым телом, каждое движение которого свидетельствовало о зрелости.

— Не слишком быстро? — шепотом спросил он.

— Нет, нет, продолжай, — торопливо отозвалась она. Ей следовало бы застыдиться, но она только ликовала, забыв о правилах и запретах. Нет ничего — кроме луны, тихого ветерка… и Чарли.

Когда все было кончено, он перекатился на спину, и они затихли, подставляя мокрые тела прохладному ветру и не замечая вьющихся над ними обрадованных добычей комаров. Долгое время оба молчали. Мэри заговорила первой:

— Неужели мы надеялись ограничиться взглядами? Смотреть, но не прикасаться? — И она рассмеялась нелепости своего предположения.

Повернув голову, она обнаружила, что Чарли спокойно смотрит на нее, словно обо всем знал с самого начала. И все-таки в случившемся была изрядная доля безумия. Именно оно причинило им столько бед много лет назад. Теперь же, тридцать один год спустя, они столкнулись с совсем иным испытанием.

Чарли лег на бок, подпирая голову ладонью.

— Лично я не питал никаких иллюзий. — Он улыбнулся и устроился поудобнее.

— Так или иначе, ничем хорошим это не кончится. Ты ведь знаешь, скоро я уеду отсюда.

— Назови это путешествием в прошлое, если так тебе будет легче.

— Так будет безопаснее.

Он сорвал травинку и принялся задумчиво покусывать ее.

— Есть одно «но». — Он усмехнулся, сверкнув в темноте белыми зубами, и вдруг схватил ее в объятия и крепко поцеловал. Отстранившись, он насмешливо спросил: — И это тоже воспоминание о прошлом?

Мэри смутилась, глядя на его губы. Ее беспокоило не прошлое и даже не настоящее. Значение имело лишь будущее. Рано или поздно, пусть даже через несколько недель или месяцев, им придется распрощаться. И опять Чарли достанется какой-нибудь другой женщине.

Но об этом можно подумать и потом, решила она. А сегодня она забудет обо всем, кроме Чарли. Кроме озера, мерцающего между деревьями, и травы, упрямо рвущейся вверх из земли.

Ради них обоих она должна жить сегодняшним днем.

Мэри ничего не сказала. Только поцеловала его в ответ, приоткрывая губы в безмолвной мольбе о прощении и не скрывая безудержного желания.

Бронуин домыла последнюю кастрюлю и поставила ее на сушилку. Остатки курятины она отдала Руфусу, который распластался у ее ног пушистым рыжим ковриком, но он только лизнул кусочек мяса в знак благодарности, а потом снова опустил голову на потертый линолеум. Бедный старый Руфус… Бронуин была еще ребенком, когда Руфус появился в доме. Значит, по собачьим меркам ему уже сто пять лет. Проживи она так долго, наверное, и она стала бы привередливой в еде.

Бронуин наклонилась и почесала пса за лохматым ухом.

— Надеешься на взятку покрупнее? Прости, Руфус, больше у меня ничего нет. Но ты меня все-таки не выдавай, ладно?

При мысли о собственном дерзком плане сердце Бронуин ускоренно забилось. План сложился в ее голове за несколько дней, прошедших после первого заседания суда по делу Ноэль. Теперь пришло время привести его в исполнение.

Да, она знала, что думают остальные: что она еще слишком мала, ничем не может помочь, нечего и рассчитывать на нее. Как будто они сами многого добились! Если они настолько изобретательны, почему же Эмму до сих пор не вернули матери? Все вели себя так, будто этот подлец Роберт неуязвим. Именно на это он и надеялся.

Но Бронуин была о нем иного мнения. Прошлым летом сестра устроила ее поработать в офис компании «Ван Дорен и сыновья», где Бронуин кое-что разузнала. К примеру, ей стало известно, в каком сейфе Роберт хранит копии папок с документами, которые наверняка заинтересуют налоговую полицию. Так вышло, что она узнала код этого сейфа. Но это уже совсем другая история.

Основную проблему сейчас представляет отец, и, как ни досадно, приходится признать, что он совершенно беспомощен. Он видит не ее саму, а несущественные детали: по три серьги в каждом ухе, пирсинг на пупке и гардероб — по его словам, чересчур нескромный и не слишком практичный. Но отец удивился бы, узнав, например, что она до сих пор девственница. А вчера в кафе ее объявили лучшей официанткой месяца. И если уж говорить начистоту, кому сегодня в конце концов придется выгуливать Руфуса? Лично она не будет надеяться на рослого мужчину в джинсах, совсем ослепшего от любви.

Неужели он рассчитывал, что она ничего не заметит? О Господи! Да у него же это написано на лбу неоновыми буквами! Даже пока была жива мама, Бронуин замечала, что отец старается не упоминать о своей первой жене, будто чего-то боится. Иногда у него на лице появлялось отрешенное, мечтательное выражение, словно он погружался в воспоминания, которыми нельзя делиться ни с кем. Мама тоже видела это. Но она все понимала и прощала. Бронуин подозревала, что именно поэтому отец и женился на ней — потому, что она принимала его таким, какой он есть, со всей сердечной болью, первой любовью и так далее.

Но теперь все изменилось. Мамы уже нет в живых, а Мэри вернулась в город. А еще надо быть слепым, чтобы не заметить, как помешан на ней отец. Бронуин не знала, к чему все это приведет, и понимала только, что не желает принимать в происходящем никакого участия. Как сказала бы Макси, «ик-сней-оней», что на лошадиной латыни значит «черта с два!». У лучшей подруги Бронуин был готов ответ на все, чаще всего этим ответом было краткое неприличное слово. Когда Бронуин поделилась с ней опасениями, верная себе Макси дала самую точную оценку ситуации: очередная серия «мыльной оперы» вроде «Мелроуз-плейс».

Бронуин скрыла от подруги только одно — как ей страшно. То, что случилось с Ноэль, отразилось на жизни каждого из них, стало ударом не только для ее сестры. «И я не собираюсь сидеть и ждать, когда какой-то тупой судья разберется, что к чему». У Макси были тетя с дядей, развод которых затянулся на несколько лет. За такой долгий срок могло случиться все, что угодно. Ноэль, которая уже теперь напоминала ходячий труп, могла заболеть по-настоящему… как мама. Роберт мог успеть совсем сбить с толку маленькую Эмму. А папа… Чего доброго, он женится еще раз. От этой мысли Бронуин передернуло.