Она огляделась. Солнечные пятна лежали на высокой траве, гранитные надгробия покрылись пылью и заросли мхом, Одни выглядели более неухоженными, чем другие. И лишь на некоторых могилах лежали цветы. Возле одного надгробия, с эпитафией «Его любили при жизни, о нем скорбят после смерти», в банке из-под кофе стоял давным-давно засохший букет.

— Не могу поверить, что прошло уже тридцать лет, — тихо произнесла Мэри, шагая по дорожке между могил. — Я помню похороны Коринны так, словно это было только вчера.

— Однажды, вскоре после свадьбы, я спросила Роберта про нее, — призналась Ноэль. — Я помнила твои рассказы о том, как они встречались в старших классах. Но он заявил, что почти не помнит ее. Думаю, дело в том, что вскоре после смерти Коринны погиб его брат. — Она повернулась к Мэри. — А ты знала, что Бак был любимцем их матери?

Новость не удивила Мэри.

— Его любили все, — сказала она. — В отличие от Роберта он всегда был славным парнем. Правда, я его почти не знала.

— Гертруда увешала его фотографиями весь дом. Сказать по правде, от этого дом выглядит жутковато. Как святилище. — Ноэль отвела в сторону низко свисающую ветку. — Конечно, я знакома с ней сравнительно недавно, но мне всегда казалось, что после смерти Бака Гертруда сразу постарела.

— Смерть ребенка — трагедия для любой женщины.

— Каждый год в день его смерти Гертруда приносит на могилу цветы. — Ноэль обхватила себя руками и поежилась, как от холода, — Дюжину белых роз, перевязанных красной лентой. Наверное, это какой-то символ, а какой именно — не знаю.

— А мать Коринны, кажется, после похорон ни разу не бывала здесь, — заметила Мэри. — Из разговора с ней у меня сложилось впечатление, что она старается не вспоминать, как умерла Коринна.

— Однажды я думала о самоубийстве. — Ноэль помедлила у могильной плиты, которую почти скрывала из виду высокая трава. — Каждый день я клялась себе бросить пить, но никак не могла. Мне казалось, что смерть — это самый простой выход.

— О, детка… — Мэри замерла, боясь услышать продолжение.

Но лицо Ноэль осталось спокойным.

— Но когда родилась Эмма, все изменилось. Конечно, к тому времени я уже бросила пить, но с того момента, как я впервые взяла на руки Эмму, я поняла, что в моей жизни нет ничего важнее ее.

Мэри вспомнила о неродившемся ребенке Коринны и содрогнулась.

Они двинулись дальше по тропе.

— Кажется, мы на месте. — Мэри указала на изваяние ангела почти в человеческий рост, со сломанным крылом — ориентир, по которому она привыкла разыскивать могилу Коринны.

Но Ноэль даже не взглянула на ангела. Она ошеломленно уставилась на увядающие цветы на могиле Коринны: белые розы, перевязанные ярко-красной лентой.

В тот же день в «Реджистере» была опубликована обзорная статья о давних узах, связывающих Роберта Ван Дорена и сенатора Ларраби. Пока Ноэль и Мэри возвращались с кладбища, преследуемые мыслями о таинственных розах на могиле Коринны, на другом конце города Чарли осточертело отвечать на гневные телефонные звонки. Еще несколько компаний, в том числе Гидеона Форда, продающего машины, отказались от публикации рекламных объявлений. Постоянно названивали рассерженные сторонники Ван Дорена. Чарли выслушал по крайней мере одну неприкрытую угрозу и серьезное предупреждение от адвоката Ларраби из Олбани.

К следующему утру шумиха улеглась, или это была лишь видимость. В пятницу в половине шестого утра Чарли разбудил звонок охранника, который, прибыв в редакцию «Реджистера», обнаружил, что все до единого окна на первом этаже здания разбиты. К тому времени как приехал Чарли, подозреваемый уже был арестован: этого юношу, уже имевшего дело с правосудием, звали Данте Ло Прести.

Первой реакцией Бронуин, узнавшей об этом, была ярость. Данте не сделал бы ничего подобного! Она была так же убеждена в его невиновности, как и в виновности этого мерзавца, мужа Ноэль. Но вскоре ее начали терзать сомнения. Ей вспомнилось, как Данте подумывал бросить работу и уехать из города. А для этого ему требовались деньги. К тому же Бронуин пришлось признаться, что Данте порой внушал ей страх. Не он ли придавал этому парню притягательность? Рядом с Данте Бронуин всегда казалось, что она идет по самому краю пропасти.

А эти странные поручения Роберта — сомнительные, если не сказать противозаконные!

Бронуин решила, что не успокоится, пока не докопается до истины.

В два часа дня, едва узнав, что Данте выпустили под залог, Бронуин понеслась на велосипеде на Сэшмил-роуд, где жил Данте, и вскоре подъехала к дому напротив конторы компании, занятой сбором лома и сносом зданий.

Данте появился на пороге, усталый и встрепанный, с покрасневшими глазами и густой щетиной на подбородке. В течение минуты, показавшейся бесконечной, он смотрел на Бронуин молча, а ее волнение стремительно нарастало. Они не виделись с тех пор, как побывали на кладбище. Несколько раз они разговаривали по телефону, старательно делая вид, будто ничего не произошло, что Бронуин не пыталась втянуть его в свою затею, а Данте не признался в том, что работает на Роберта. Каждый раз, вешая трубку, Бронуин ощущала злость, растерянность и обиду. Одно она понимала ясно: слухов слишком мало, чтобы признать его виновным.

— Значит, ты уже все знаешь. — Данте отступил, пропуская ее в дом. Он был босиком, в смятой серой футболке и темно-синих спортивных штанах.

— Да, я слышала.

Бронуин окинула быстрым взглядом полутемную гостиную с задернутыми шторами. Как обычно, здесь был беспорядок. Повсюду валялись журналы, банки из-под пива и переполненные пепельницы. Доска над телефоном пестрела записками.

Данте прошел мимо, не только не поцеловав, но даже не взглянув на нее. В горле Бронуин возник комок, словно она проглотила таблетку аспирина, ничем не запивая ее.

— Хочешь пива? — спросил он из кухни.

— Нет, спасибо. Ты забыл, что я не пью?

Он появился с банкой пива в одной руке и банкой кока-колы — в другой.

— Прости, вылетело из головы. Не хочешь расстраивать отца? Хватит и того, что ты тайком от него встречаешься с настоящим бандитом. — В его голосе прозвучал сарказм, который не понравился Бронуин.

Она ощетинилась.

— Ты несправедлив ко мне. Полицию на тебя натравила не я. И мой отец тут ни при чем. — Бронуин почти выхватила банку из руки Данте.

— Вот как? Значит, виновником преступления совершенно случайно оказался мерзавец, сбивающий с пути единственную дочку? — В сероватом свете глаза Данте казались почти черными. Его лоб блестел от пота. С улицы доносился лязг стали и грохот — казалось, целое стадо динозавров жевало жесть.

— Слушай, хватит мстить мне. Я на твоей стороне. — Бронуин вскрыла банку и уселась на диван. — Если ты скажешь, что не ты бил стекла, я поверю тебе на слово.

— Ничего подобного я не делал, — резко выпалил Данте.

Бронуин вгляделась ему в глаза. Обстоятельства говорили против Данте, но внутренний голос шептал Бронуин: «Он говорит правду». Она не знала, как поняла это, просто поняла, и все. Чтобы протянуть время, она глотнула кока-колы.

— Ладно, продолжим разговор. Ты работаешь на Роберта, значит, имеешь представление о том, кто настоящий виновник.

— Ни черта я не знаю! Сегодня я спокойно работал, и вдруг этот кретин Уэйд Джуитт вызвал меня на допрос. А потом — бац! — появился протокол, у меня сняли отпечатки пальцев, и все такое прочее. — Данте хлебнул пива с яростью жертвы несправедливости.

— А кто внес залог?

— Мой босс. Представляешь себе? Скряга все-таки расщедрился!

— Значит, он порядочный человек.

— Черта с два! Теперь мне лет десять придется лизать ему пятки. От старины Стэна не дождешься даже бесплатных обедов.

— И давно ты стал таким циником? — спросила Бронуин.

— С тех пор, как провел все утро в камере, глядя, как блюет какой-то забулдыга. — Взгляд Данте скользил по ней, как холодная вода. — Но зачем тебе знать об этом? Тебя же никогда не наказывали — разве что оставляли в школе после уроков.