— Прости, Чарли. — Продолжать было незачем. Ей не пришлось объясняться, прибегать к святой лжи, уверяя, что она задержится в родительском доме ненадолго. Все, что было написано на ее лице, отразилось и в глазах измученного ожиданием Чарли.

Мэри знала, что уговаривать ее он не будет. Слишком уж он горд. Он молча смотрел на жену, судорожно сглатывая. Когда он наконец заговорил, в его голосе послышались рыдания.

— Я позвоню тебе через пару дней, ладно? Тогда и поговорим.

Она кивнула. Но оба понимали: каждый день, проведенный ею под крышей этого дома, — еще один гвоздь, вбитый в крышку гроба совместной жизни, о которой они когда-то совсем по-детски мечтали.

Несмотря на это, глухой стук шагов уходящего Чарли вызвал в ней желание броситься за ним, заверить, что она вернется — через день-другой, как только ребенку станет лучше. Как только сама она отдохнет (в тот момент Мэри казалось, что она способна беспробудно проспать весь следующий год). И она побежала бы за ним, догнала бы его, если бы знала, чем обернется ее бездействие, если бы могла предположить, что следующие тридцать лет, безумно долгий срок, она будет бежать за Чарли во сне, ночь за ночью мчаться вниз по бесконечной лестнице, тщетно преследуя мечту, которой могла бы стать ее жизнь.

Бернс-Лейк, 1999 год

Несколько дней Ноэль репетировала свою речь, подбирала точные слова, способные вернуть ей свободу. Свободу не только от брака, но и от чувства долга, которое теперь казалось ей нелепым, походило на кольцо с бриллиантом, цепляющееся за свитера и колготки. В последнее время Ноэль сильно похудела и приобрела привычку рассеянно вертеть кольцо на пальце. Однажды, растирая по ноге смягчающий лосьон, она даже порезалась камнем. Царапина была крохотной, но все-таки кровоточила.

Но теперь, когда она стояла перед мужем, ни одна из тщательно обдуманных фраз так и не вспомнилась ей. И она перешла к самой сути дела.

— Я не поеду с тобой, Роберт, — спокойно произнесла она, хотя ее сердце грохотало, как кирпичи, падающие один за другим с огромной высоты. — Я вообще не вернусь домой.

Они стояли возле дома бабушки, где Ноэль провела последние три недели, с тех пор как бабушку выписали из больницы. У Ноэль уже давно иссякли предлоги и оправдания. И кроме того, следовало подумать об Эмме. Их дочь вправе знать все.

— Что за чепуха! Конечно, ты вернешься. — Роберт говорил строгим тоном, как с подчиненным, забывшим свое место. Он раздраженно взглянул на часы. — Ну, иди собери вещи. Не понимаю, почему ты до сих пор не готова.

— Ты что, не слышал меня? Ты вообще меня слушаешь? — Внезапно Ноэль охватила паника, ей казалось, что еще немного — и ее, точно топкую ветку, втянет в себя бурлящий водоворот жизни Роберта. — Я помню, что обещала вернуться, но… я передумала.

Только после этого Роберт отступил и настороженно оглядел ее, а на его холеном лице появилось выражение неуверенности. Он стоял спиной к живой изгороди — крепко сложенный мужчина за сорок, кажущийся выше своих пяти футов одиннадцати дюймов, с густыми волосами оттенка кленового сиропа, по-мальчишески падающими на лоб и придающими ему сходство с покойным Кеннеди. Бледно-голубые глаза излучали холод и поблескивали, как солнце на капоте его серебристой «Ауди-100», припаркованной поодаль. Он был одет в брюки цвета хаки и Накрахмаленную голубую рубашку с расстегнутым воротником и закатанными рукавами, обнажающими мускулистые руки, но почему-то его домашняя одежда казалась неуместной, будто он лишь притворялся беспечным и невозмутимым, тем более что все знакомые Роберта Ван Дорена знали его совсем другим. Даже проседь на висках выглядела произведением искусного парикмахера.

Одну руку он сунул в карман брюк, второй вертел связку ключей. Ноэль видела, как он сжимает кулак, как белеют костяшки пальцев. Правое веко Роберта судорожно подергивалось, хотя обычно он без труда справлялся с тиком. Почему-то он походил на кота, нервозно помахивающего хвостом, и Ноэль вспомнила, что Роберт совершенно непредсказуем. Именно поэтому он неизменно выходил победителем из споров с друзьями и врагами — он успешно заводил их в тупик и выбивал из колеи.

— Ты шутишь. — Уголки его губ дрогнули, но улыбка тут же погасла. — Ведь это шутка, правда?

У Ноэль перехватило дыхание. Июльский зной обрушился на нее, как удар потного кулака.

— Разумеется, рано или поздно у меня будет собственный дом. Но пока я должна исходить из интересов Эммы. Поэтому я остаюсь здесь.

Наступило молчание, которое нарушали лишь щебет птиц, гудение насекомых и едва уловимый шорох разбрызгивателя где-то вдалеке. Наконец Роберт заговорил:

— Это из-за Дженнин? Ты до сих пор наказываешь меня за нее? Но я же объяснял: я с ней не встречаюсь. Мы вообще не встречались. Это случилось всего один раз. Произошла ошибка. Дурацкая ошибка.

Конечно, он лгал — Ноэль поняла это по его глазам. Он начал изменять ей задолго до того, как Ноэль обо всем узнала. Банальность ситуации насмешила ее: служебный роман с двадцатидвухлетней секретаршей! Но когда-то сама Ноэль побывала в подобном положении. Ей, выпускнице колледжа, вскружил голову красавец босс, годящийся ей в отцы. Кроме того, до Дженнин ей уже не было дела. Дженнин служила лишь поводом к окончательному разрыву. Забавно, но отчасти Ноэль была благодарна Дженнин.

— Дело не в Дженнин, — сказала она.

— Но ведь до сих пор все шло прекрасно, — настаивал Роберт.

— Для тебя — может быть.

Речь шла не только о браке, но и о доме на Рамзи-Террас, и о горничной-филиппинке, приходящей четыре раза в неделю. О клубе и чаепитиях членов «Малой лиги», заседаниях комитетов и сборах пожертвований, о бесконечных вечеринках с коктейлями.

— Это старуха настроила тебя против меня? — Роберт зло прищурился.

— Бабушка здесь ни при чем. — Бабушка Ноэль с самого начала недолюбливала Роберта, но придерживалась старомодных взглядов на брак. — Сказать по правде, она настаивала, чтобы я поговорила с тобой, прежде чем принять решение.

— Ты говоришь так, как будто уже все решила.

— Да. — Ноэль с трудом сглотнула. — Это так.

Она перевела взгляд на длинную тень мужа, рассекающую дорожку на две одинаковые половины. Лучи вечернего солнца лежали на траве тигровыми полосами, стояла такая жара, что на улице было душно, как в закупоренной банке. С кормушки вспорхнули птицы, краем глаза Ноэль заметила промелькнувшего кардинала. Переведя взгляд на Роберта, она с изумлением заметила в его глазах слезы.

— Господи… — Он со слабым присвистом втянул воздух сквозь зубы. — Господи, Ноэль, как это вышло?

И правда, как? Восемь лет назад она каждое утро просыпалась с одной и той же мыслью: «Почему мне так повезло?» Как удалось застенчивой худенькой Ноэль Джефферс, девственнице в двадцать один год, привлечь внимание босса, более чем завидного жениха? Человека, который мог бы стать кинозвездой, о котором перешептывались все служащие офиса, из-за которого учащенно билось столько женских сердец. Ноэль отчетливо помнила свой первый разговор с Робертом. У нее билось сердце, язык заплетался, и она была уверена, что выставила себя на посмешище. Но через два дня Роберт пригласил ее на ужин.

— Не знаю. Может, мы с самого начала сделали неверный шаг, — предположила она. — Я была так молода… — И она обнаружила, что оправдываться гораздо проще, чем винить кого-либо.

— Никакого неверного шага не было. Я сделал глупость, только и всего, — почти сердито поправил ее Роберт.

— Я ни в чем не виню тебя, Роберт. — Пожалуй, она могла бы простить ему Дженнин. В конце концов, первые несколько лет дались ему нелегко. Жизнь с пьющей женой — не сахар. Но речь шла не об этом.

— Вот как? А мне послышался упрек. — Его голос стал резким, неприятным, как ржавая консервная банка, торчащая посреди ухоженной клумбы.

— Это не моя вина. — В ее голове зазвучал деловитый голос Пенни Катбертсон, ее терапевта из Хейзелдена: «Запомните, Ноэль: удержать власть гораздо труднее, чем захватить ее».