Наверное, Чарли тоже почувствовал это. Мэри заметила, как настороженно он следил за ней, подносящей лед к постели так же послушно, как когда-то она шла к первому причастию, к алтарю церкви святого Винсента.

Мэри не смела взглянуть на него, она не сводила глаз с ребенка. Наблюдая, как мать обтирает крохотное разгоряченное тельце Ноэль губкой, смоченной в ледяной воде, Мэри вздрагивала, как от холода. Ей отчетливо вспомнилось, как мать прикладывала ладонь к ее горячему лбу и укладывала ее в постель, когда она возвращалась домой из школы с температурой. Сквозь опущенные жалюзи в комнату заглядывало солнце.

Мать не всегда была такой деловитой и серьезной. Мэри помнила, как прежде папа потихоньку входил в кухню и оттаскивал маму от раковины, вполголоса напевая старую песенку, под которую они когда-то любили танцевать. Мать делала вид, будто сердится, отталкивала его рукой, перепачканной мыльной пеной, восклицала: «Да перестань же, Тед!» Но вскоре она начинала смеяться, и они пускались вальсировать по кухне.

А еще Мэри помнила тот день, когда ее родители узнали, что она беременна. Днем они всей семьей пошли в церковь святого Винсента. Мэри ничего не ела со вчерашнего вечера, и когда наступило время святого причастия и пришла ее очередь принять облатку, у нее закружилась голова, едва она высунула язык. Она упала в обморок, рухнула на холодные плиты пола, и мама сразу повезла ее к врачу. Прекрасно понимая, в чем дело, Мэри уткнулась лицом в складки лучшего воскресного платья матери — того, что она сшила своими руками, темно-синего, с белым кантом, тщательно отутюженного и пахнущего ландышем, и разрыдалась. Она знала, что Христос простит ей все прегрешения. Со временем даже папа смягчится. Но мама отныне будет считать ее навсегда опозоренной.

Именно папа подписал разрешение на брак Мэри и Чарли. А младшая сестра Триш помогла ей уложить вещи — молча, отводя опухшие от слез глаза. С того дня как Мэри покинула родительский дом на пятом месяце беременности, с пятьюдесятью долларами в кармане, она ни разу не видела мать.

А теперь Мэри стояла на пороге прежней жизни и смотрела на своего ребенка, розового, с блестящим тельцем, словно только что родившегося, и ей казалось, что это она сама вынырнула из какой-то мрачной бездны, нагая и беззащитная.

Даже уверенный взмах материнской руки с зажатым градусником почему-то подействовал на Мэри успокаивающе. А когда градусник вынули и выяснилось, что температура упала на целых три градуса, даже Чарли испустил шумный вздох облегчения.

Только тогда Мэри позволила себе взглянуть на мужа. Чарли так и не снял черную охотничью куртку. Стоя у двери, он производил впечатление засохшего дерева на фоне выцветших обоев с узором из букетиков. Усталый странник, который остановился передохнуть, прежде чем снова пуститься в дорогу.

В его блестящих глазах застыла мольба. Несмотря на все, что они пережили вдвоем, в присутствии мужа Мэри до сих пор испытывала сладкое чувство свободы и невинности. Ей вспомнились теплые летние вечера, когда они ездили на озеро. Однажды Чарли забрался на крышу отцовского «шевроле-импала» и втащил Мэри за собой. Лежа бок о бок, они смотрели на звезды, Мэри пыталась разглядеть знакомые созвездия. Тогда она была еще девственницей, и Чарли шептал ей на ухо, что заднее сиденье машины — не место для их первой близости. Его избранница заслуживает лучшей участи.

Первый раз все случилось в этой самой комнате, на той кровати, где сейчас лежала их маленькая дочь. Однажды в воскресенье Мэри под предлогом головной боли не пошла с родителями в церковь, и Чарли украдкой проскользнул к ней в комнату, когда дом опустел. Вспоминая, как приятно и совсем не больно ей было, каким чистым, как крещение, казалось ей происходящее, Мэри ощутила прилив желания и невольно сделала шаг в сторону мужа.

— Вот что я вам скажу: обратно в такой холод вы ребенка не повезете. Можешь поступать, как считаешь нужным, Мэри Кэтрин, но девочка останется здесь, — твердо и сухо прозвучал голос матери. Мэри не понадобилось даже оборачиваться, чтобы понять, что ее губы поджаты, а руки сложены на груди.

Намек был завуалированным, но ясным: Мэри и ее дочь получили разрешение остаться. На Чарли приглашение не распространялось.

Он сразу шагнул вперед, его глаза блеснули, но голос прозвучал ровно.

— Благодарю вас, миссис Куинн. Я глубоко признателен вам за все, и если вы считаете, что Ноэль должна побыть здесь подольше, я не стану спорить. Но у нас дома ее ждет уютная кроватка. С ней все будет в порядке.

Мать не ответила. Даже не взглянула на него. Она не сводила глаз с Мэри, как бы говоря: «Ты совершила ошибку, но все-таки ты моя дочь. Еще не поздно все исправить».

Мэри завернула ребенка в полотенце и взяла его на руки. До двери, где стоял Чарли, выжидательно глядя на жену, было ровно шесть шагов — однажды Мэри измерила это расстояние. Шесть шагов между ней и свободой. Беда заключалась в том, что она уже не знала, где находится свобода.

Когда-то она верила, что свобода — это жизнь рядом с Чарли. Но это было еще до того, как Мэри столкнулась с суровой реальностью и поняла, что значит растить ребенка. До того, как она узнала, что такое нищета. До того, как ей пришлось бросить школу. Прежде чем… Коринна покончила с собой.

Взглядом Мэри умоляла Чарли понять ее. Почему судьба так жестока к ним? Она же любит его — Бог свидетель, любит всей душой. Но, как выяснилось, этого слишком мало. Скрытая истина выползла на свет подобно игрушечной змее на пружинке, появляющейся из банки с соленым арахисом, заслонив собой все слезливые романы, которыми была напичкана Мэри, все фильмы, заканчивающиеся объятиями счастливых влюбленных и не оставляющие места для сомнений и разочарований, и эта истина была такова: одной любовью сыт не будешь. Она не помешает пронизывающему ветру залетать во все щели ветхого дома, а счетам — скапливаться в почтовом ящике.

— Как папа? — спросила Мэри, всеми силами стараясь отдалить неизбежную минуту, когда ей придется сделать выбор.

— У него по-прежнему бывают удачные и неудачные дни. — Мать пожала плечами и наклонилась, чтобы одернуть покрывало. В этот миг Мэри уловила промелькнувшее на лице матери чувство, столь же глубокое и сильное, как ее собственная любовь к Чарли. А еще она заметила страх: вопреки заверениям мамы отцу становилось все хуже.

— Мэри… — Чарли устремил на жену пристальный взгляд.

— А Триш? Она написала ту контрольную по математике, которой так боялась? — Мэри закрыла глаза, чтобы не видеть Чарли.

— По-моему, тройка с минусом показалась ей подарком судьбы. — Мать не спросила, откуда Мэри знает про контрольную. А Мэри не стала рассказывать о редких беседах с сестрой: та украдкой звонила ей из автомата, тратя деньги, которые зарабатывала, нанимаясь приходящей няней.

Слезы выкатились из-под опущенных век Мэри.

— Мама, ты знаешь, что Коринна Лундквист покончила с собой? Это случилось прошлой ночью. Я сама недавно узнала.

Мать ахнула.

— Коринна? Боже милостивый! Ума не приложу, почему она решилась на такое!

Сбить с ног Дорис Куинн было нелегко, но на этот раз удар оказался слишком сильным. Открыв глаза, Мэри увидела, что мать неподвижно застыла перед ней, слегка расставив ноги, в ожидании следующего удара.

— Если бы я знала! — отозвалась Мэри. Но она понимала, в чем дело. Ей было доподлинно известно, как легко отчаяние настигает семнадцатилетнюю девушку, как быстро смерть начинает казаться ей единственным выходом.

— Мэри, так ты едешь со мной или нет? — вмешался Чарли резким тоном, но его глаза по-прежнему умоляли.

Мэри не могла выговорить ни слова. Даже Ноэль притихла. Мэри стояла неподвижно, покачивая головой, а слезы лились по ее лицу. Она знала, что, каким бы ни стало ее решение, обратного пути у нее не будет.

К решению ее подтолкнул отец. Из спальни напротив послышался его слабый голос:

— Это ты, Мэри Кэтрин?

Мэри посмотрела на мужа полными слез глазами.