Светильник смиренного Федора Ивановича уже мигал последними всполохами.

Поручив державу любимой супруге, праведной Ирине Федоровне, позвал патриарха Иова ради последней исповеди. Святейший Иов помазал раба Божьего, приобщил Святых Тайн, и в час утра седьмого января 1598 года в попразднество Богоявления, в день Собора Предтечи и Крестителя Господня Иоанна тихий государь тихо заснул, и сон его был сладок и вечен.

Народ плакал. Сошли бы и ангелы на землю ради праведника. Так нет же! Не минула и сия блаженная смерть злых толков. Зашептались по углам:

— Царевну Феодосию — Годунов отравил, а ныне и государя… Сестру свою, вот попомните, тоже не пощадит.

Слухи попали в летописи. В одной из них читаем: «Княгиня Дмитриева Шуйского Екатерина дочь Малюты Скуратова бе сестра Борисовы жены Годунова, иже отравою окорми царя Федора».

А в другой рассказано, как Борис сам клал отраву в чашу. И царь с царицею видели зло, но не воспротивились, уповая на Божий суд. Федор Иванович чашу испил и умер через двенадцать дней.

Народ единодушно присягнул царице Ирине Федоровне, но, быв царицею девять дней, государыня отреклась от мира и, покинув Кремль, переехала в Новодевичий монастырь. Не стало царицы Ирины, а стала инокиня Александра.

Борис Годунов вступил на царство по молению и по нижайшей просьбе всего народа, всех русских земель, всех царств, соединившихся в единую Россию.

Венчался на царство без поспешности, через восемь месяцев по смерти царя Федора — первого сентября 1598 года. Венчание было особо величавое, ибо совершал его патриарх. Сверх прежних регалий царь получил яблоко-державу.

Милости Годунова были тоже удивительные. На год освободили весь народ от всех налогов и поборов, всех тюремных сидельцев отпустил, купцам даровал два года беспошлинной торговли, боярам пожаловал поместья, дворян наградил двойным жалованьем. Не забыл новый государь сирот и вдов. Всем были розданы деньги и корм.

Начиналось не царствие, а сказка.

Сказка Годунова вышла коротенькой. Конец же у нее — страшнее страшного.

Службы князей Шуйских государю Борису Федоровичу были усердные, но не очень знаменитые.

В походе на крымского хана, когда Борис, еще не венчавшись, выставил в Серпухове полумиллионное войско, князь Василий Иванович был воеводой полка правой руки, а его брат князь Дмитрий — воеводой передового.

На другой год в росписи государева полка названы бояре князь Александр да князь Иван Ивановичи Шуйские.

В 1601 году Александр умер, а Ивана в следующем, 1602 году, лишили боярского звания. Дворовый человек донес, будто князь Иван занимается ведовством и хранит наговоренные коренья. Истинная причина опалы иная. В доме Ивана Шуйского как свои люди принимались иноки Чудовского монастыря иеромонах Варлаам да крылошанин Мисаил Повадин. Вместе с иноком Григорием Отрепьевым Варлаам и Мисаил бежали в Литву. Смутные россказни о спасшемся от злодейской руки царевиче Дмитрии явили сначала тень, а тень обернулась плотью.

За доносы уже не пороли кнутом, не гнали на край света, награждали, как за геройство.

Все, кто мог угрожать в будущем наследнику престола, юному царевичу Федору, подверглись опале, пострижению в иночество или же тихо умерщвлялись.

Больше других пострадали Романовы, Черкасские, Шестуновы, Репнины, Карповы, Сицкие.

Богдана Бельского царь отправил строить засечный город Борисов. Город был построен замечательно, но за гордые слова: «Годунов-де царь в Москве, а он, Бельский, царь в Борисове» — оружейничего доставили в Кремль, и царский хирург Габриель совершил удивительную казнь: выщипал опальному бороду.

Страну потряс невероятный голод. Дело дошло до людоедства. Царь Борис спасал народ, как мог, но не оставил своего любимого дела. Возвел колокольню Ивана Велика, пристроил две огромные каменные палаты к Золотой и Грановитой.

И хлопотал, хлопотал над гнездом своим. Искал для царевны Ксении заморского принца.

А вот самому Василию Ивановичу царь Борис жениться воспретил. И князю Мстиславскому тоже, хотя оба не имели потомства.

А туча над царством все темнела, темнела, и 16 октября 1604 года блеснула молния: явился на границах Московского царства царевич Дмитрий с ополчением из вольных шляхтичей, казаков, русских перебежчиков.

Годунов послал в Брянск во главе большого полка боярина князя Дмитрия Ивановича Шуйского, в другие полки Ивана Ивановича Годунова да Михайлу Глебовича Салтыкова.

Простое дело — разбить шайку бездельников, но народ забыл все благодеяния Годунова, вспомнил его неправду.

26 октября Дмитрию присягнул Чернигов, Новгород-Северский, где воеводой был Петр Федорович Басманов, отразил войска «царевича», но в Путивле князь Василий Рубец-Мосальский повязал окольничего Михайлу Салтыкова и сдал новоявленному царю вместе с городом.

Присягнули Дмитрию Рыльск, Борисов, Белгород, Волуйки, Оскол, Воронеж, Кромы, Ливны, Елец, вся Комарницкая волость.

Годунов сидел за столом, глядя в одну точку. Вошедшего в комнату Шуйского сначала не воспринял. Вдруг задрожал, очнувшись, подбежал к Василию Ивановичу, обнял:

— Какие времена пришли! Звездочеты в первые дни моего воцарения прочли на небесах, что быть мне шесть лет на царстве. Истекает срок, — отпрянул от Шуйского, поглядел цепкими глазами. — Постарайся ради меня, спаситель ты мой! Постарайся! Скажи им, как лежал он в гробу, как прощались с ним, как крышкой гроб закрыли… Ведь ты сам его закрыл.

— Сам, государь! — Князь Василий поклонился. — Рад служить тебе, государь!

— О Шуйский! На нас много грехов. Не оставляй, коли что, Федора Борисовича! Уж очень он, Господи, юный. Без помощи ему нельзя… Ну да ступай, ступай! Вся Москва на Красной площади.

Некогда красивое, веселое лицо Годунова было желтым. В голове седина, в бороде белые косицы.

Через толпу, под крики: «Ведут свидетеля! Ведут!» — Шуйский, следуя за патриархом Иовом, прошел от Спасских ворот к Лобному месту.

Святейший дал целовать Евангелие, крест, благословил.

— Православные, добрые люди! — крикнул Шуйский в толпу, и голос его растворился в воздухе, и толпа совершенно замерла, чтобы слышать. — Я сам клал в гроб царевича Дмитрия. Был он поколот в горло. Лежал чистый, как ангел. Все мы возрыдали над ним… Я сам, этими вот руками, опускал гроб в могилу… Сие истинно. Тот, кто идет войною на царство Московское, ляхов ведет на наши головы — ученик злохитрых католиков и папы. Отваживайте от себя воровские слухи.

Шуйский поклонился на все четыре стороны, снова поцеловал Евангелие, крест, благословился у патриарха.

Расходясь по домам, люди говорили друг другу:

— Если бы в Угличе хоронили не царевича, кинулись бы искать истинного! Куда дели? Борис из-под земли бы достал беглеца.

— Мамку бы надо позвать! Кормилицу! Уж они-то знают правду.

— Никого в живых нет. Годунов правды боялся, как самой смерти. Теперь и воскресил бы — да не Христос.

Народ московский так и этак толковал о Самозванце, о Гришке Отрепьеве, да и забывать начал, но царевич Дмитрий сам о себе напомнил. 21 декабря в поле под Новгород-Северским разбил он Борисовых воевод наголову.

Перед сражением царевич сказал войску и Небу:

— Всевышний! Вот мое сердце перед Тобой. Если обнажаю меч неправедно и беззаконно, сокруши меня небесным громом!

Всей мощью конницы ударил на Дмитрия Шуйского, полк которого стоял на правом крыле. Войско кинулось бежать, смяло ряды большого полка Мстиславского.

Мстиславский бился мечом, удерживал бегущих, получил пятнадцать ран и был унесен с поля. Войско погибло бы, но из Новгород-Северского вышел Басманов; а семь сотен немецких драгун-наемников отразили натиск ляхов на левое крыло. Дмитрий отступил.

Все отступили. Царское войско спряталось за стены Стародуба, Басманов за стены Новгорода.

Царевич, усилившись четырехтысячным отрядом запорожцев, снял осаду Новгород-Северского и ушел в Комарницкую волость.