— Труд всей жизни, — произнес он.

Алиша тоже шагнула к одному из шкафов у другой стены комнатки и вытянула наугад один из ящиков. Там валялся одинокий листик бумаги.

— Что здесь хранилось? — спросила она.

— Вырезки из газет, записи моих бесед с людьми, больничные документы: истории болезни, электрокардиограммы, энцефалограммы, заключения о смерти, а еще — журналы, рисунки, диаграммы, фотографии, черновики рукописей… все.

— Материалы для ваших книг?

— Труд всей жизни, — повторил МакАфи. — Все пропало, все.

— У вас не осталось копий, электронного варианта?

Он грустно засмеялся и покачал головой.

— Я начал эту работу задолго до прихода компьютеров. Я больше доверяю бумаге, ее можно в руках подержать. Люблю разложить бумаги по всему кабинету, даже по полу, и книги всегда писал от руки. Они неплохо продавались, и издатель позволял мне такую вольность. Что касается фотокопий… мне даже в голову не приходило их делать.

Священник посмотрел на шкафы таким страдальческим взглядом, каким престарелый патриарх мог бы смотреть на склеп своего безвременно ушедшего семейства.

— Значит, все украденные материалы относились к опыту людей, переживших клиническую смерть? — поинтересовалась Алиша.

— Да, сорок лет исследований.

— А что из собранных вами материалов не вошло в книги?

— Да много чего. Например, беседы с людьми, которые утверждали, что пережили это состояние, но чей опыт невозможно было подтвердить. Таких было очень много.

— А чем же можно подтвердить такой опыт? — спросила Алиша, прислонившись спиной к одному из шкафов.

— С физиологией все просто. Были ли свидетели произошедшего с человеком несчастного случая или сердечного приступа? Есть ли медицинские свидетельства? Применялись ли средства реанимации? Кем? Сколько времени длилась остановка сердца? Были ли скоротечные ишемические нарушения? Зато метафизический опыт — вещь не настолько определенная. Я ищу свидетельства того, что субъект находился вне пределов своего тела, — таких, например, когда он приходит в себя, располагая знаниями, которых у него, по идее, быть не должно.

— Например?

— Знания о том, что происходило вокруг в то время, когда он находился в состоянии клинической смерти. В идеале это должно быть что-нибудь такое, чего обычный живой человек не смог бы воспринять с помощью органов чувств. Так что разговоры окружающих, находившихся рядом, в расчет не идут. А вот сведения о том, что медсестра потихоньку завязала шнурок на туфле или промахнулась, выбрасывая мусор в мусорное ведро, — это годится. Иногда люди возвращаются, обладая знаниями древних языков или какими-то сверхъестественными способностями, но это редко. Чаще всего их опыт невозможно подтвердить или он не подходит к моей теме. Для меня первейшее свидетельство — эмоциональное состояние человека сразу после того, как он пришел в себя.

— Эмоциональное состояние? — Алиша пожалела, что оставила блокнот на диване. — Каким же оно должно быть?

— Ужас, — поднял брови отец МакАфи.

— Но мне казалось… — недоуменно заморгала Алиша. — Ну говорят же, сияние всякое, прекрасная музыка, умиротворение…

— Вы не читали моих книг. Большинство пишущих — я не называю их исследователями, потому что исследованием там обычно и не пахнет — так вот, большинство пишущих действительно сосредотачивает внимание на, так сказать, позитивных воспоминаниях о пережитом состоянии клинической смерти. У меня есть подозрение, что эти истории, как правило, выеденного яйца не стоят, — улыбнулся священник. — Видите ли, девушка, моя специализация — это люди, которые после смерти попадали в ад.

Симпотная баба. Он заметил это, когда она еще стояла на освещенном крыльце. Стояла и смотрела через окошко прямо на него, хотя, конечно, не видела ни хрена — что там увидишь в такой темноте. Когда поп отвел ее в кабинет и прикрыл дверь, он подкрался поближе и стал подслушивать. По вопросам, которые задавала бабенка, стало ясно, что ее-то ему и велели дождаться. Когда они зашли в каморку, где когда-то хранился архив, он даже прокрался в кабинет, чтобы лучше слышать, как святой отец перечисляет то, что было украдено: «…Вырезки из газет, записи моих бесед с людьми, больничные документы…»

Как приятно было слышать горечь утраты в этом голосе! Он заулыбался, и на верхней губе у него опять разошлась трещина. Он дотянулся до нее языком и ощутил вкус крови. Глаза невольно задержались на картине с монахом и демоном. Ну и брехня! По правде демон враз захавал бы этого святошу.

Пятясь, он отступил в коридор и скользнул обратно в темноту. Он помнил здесь каждый угол и каждый поворот. Теперь это были его владения. Старикан уже не отваживался далеко отходить от комнат, которыми постоянно пользовался: кабинет, спальня, туалет и кухня. Ничего, скоро поп будет спать в кабинете, там же и парашу себе поставит, а жрать вообще забудет.

А после того как он наконец убьет священника, инсценировав его самоубийство, он напишет что-нибудь соответствующее на картине. Причем напишет почерком старика, чтобы ни у кого не оставалось сомнений. Что-нибудь типа: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?»

Он засмеялся, прерывисто, по-звериному, со свистом выдыхая воздух через острые зубы. Потом отыскал знакомую дверь в старый забытый чулан, в котором стояли штабелем отсыревшие коробки. К стене за ними был прислонен кусок фанеры. Он отодвинул фанеру — открылся проход, из которого потянуло сквозняком. Он обнаружил этот лаз, когда обшаривал дом священника в поисках архивов. Одна из досок в стене чулана подалась, а за ней открылся тайный ход через подвал в заколоченную пристройку для слуг. На стене в пристройке висел календарь за 1974 год.

Это открытие навело его на блестящую идею. Он тайком поселится в пристройке и будет производить набеги на церковь и поповский дом, наводя ужас на старого священника. Он будет показываться, так, чтобы тот видел только его тень, или портить имущество — а потом снова скрываться в своем логове. Он устроит попику долгую мучительную пытку, настоящий террор. А насладившись этой игрой — ведь когда-нибудь она ему надоест, — он прикончит священника и скроется в городских джунглях. Отличный план.

Кроме того, ему ведь все равно поручено проследить, когда появится следователь и начнет расспрашивать старика про архив и людей, переживших клиническую смерть, — ему сказали, что этот детектив должен проявить интерес, которого кража старой макулатуры не заслуживает. Почему не позабавиться, чтобы скоротать время?

Он спустился в подвал по узенькой лестнице. На полу в его каморке горела свеча, за ней лежала груда одеял и грязной одежды. Он сел на эту груду и положил на колени драный вещмешок. Из его бокового кармана он достал новенький блестящий сотовый телефон. Раскрыв, набрал двенадцатизначный номер. Услышав сигнал в трубке, набрал еще четыре.

В телефоне ему коротко ответил мужской голос на чужом языке.

— Она пришла, — произнес человек с вещмешком. Выслушав ответ, он довольно заулыбался, и на его верхней губе в трех местах разошлись трещины.

Данкен МакАфи знаком предложил Алише вернуться из хранилища в кабинет. Подчинившись, она села на диван и снова взялась за блокнот и ручку.

Отец МакАфи выключил свет в хранилище и закрыл дверь. Он собирался присесть на другой стороне дивана, как вдруг что-то привлекло его внимание, и он подошел к той двери, через которую они в самом начале пришли в эту комнату.

— Я что, оставил дверь открытой? — спросил он, указывая на зазор шириной сантиметров в пятнадцать, оставшийся между дверью и косяком.

— Не помню, — покачала головой Алиша.

Священник шагнул в темный коридор, посмотрел в одну сторону, в другую, потом вернулся в кабинет и аккуратно закрыл дверь, дождавшись звука защелки. Усевшись на диван, он вздохнул и провел рукой по волосам.

— Мои «люди-икс»… — начал он задумчиво.