В поисках подсказки Брейди обошел весь зал, вглядываясь и вслушиваясь в гулкую темноту каждого коридора. Вернувшись в центр зала, он обнаружил, что не помнит, с какой стороны пришел. Еще раз обойдя все туннели, он выяснил, что в трех из восьми пол слегка поднимается в гору — он мог прийти сюда по любому из них. Оставалось пять, из которых два вели несколько вниз, а в трех уровень пола не менялся. Брейди выбрал коридор наугад. Перед тем как удалиться из восьмиугольного зала, он оставил на пороге туннеля камешек. Поглядев на часы, чтобы засечь время, он пожалел, что часы у него без компаса.

Через четыре минуты ходьбы в кромешной темноте Брейди вышел в коридор, освещенный такой же чередой ламп. Он не мог понять, тот ли это коридор, по которому он шел раньше, или другой. Брейди пошел по нему прямо, не сворачивая в поперечные, освещенные и темные ответвления. Он миновал много таких боковых отводов. Они были очень разными; некоторые узкие (один до такой степени, что плечи задевали за стены), другие широкие, но и эти ничем особо не отличались. В некоторых туннелях стены были отделаны и отполированы до блеска, даже украшены сложным орнаментом, колоннами и арками. Другие просто кое-как вырублены в скале грубым инструментом. В одном из них к тому же пол был залит водой. Брейди пришел к выводу, что разнообразие подземных ходов, очевидно, отражает различия эпох, когда их прорубали.

Минут через двадцать после того, как восьмиугольный зал остался у него за спиной, Брейди набрел на второй, совершенно такой же. Несмотря на то что он точно помнил: свернул он лишь один раз на девяносто градусов, затем коридор значительных поворотов не делал, — он все-таки проверил все восемь выходов. Камешка ни в одном не было, зато имелось три освещенных коридора. Брейди пометил камешками тот коридор, по которому пришел, и тот, по которому решил направиться. Выбрал он и на сей раз одну из освещенных дорог.

Туннели, туннели… Скоро ему начало казаться, что в некоторых местах они идут параллельно, разделенные каменной перегородкой толщиной в ширину ладони. Брейди пришло в голову, что из-за постоянных подъемов и спусков туннели проходят друг над другом, спутываясь в клубки. Странные вещи творились в этом лабиринте с акустикой и светотенью, будто физические законы приобретали здесь пластичность и переставали поддаваться пониманию. Коридоры, казавшиеся короткими, отнимали не меньше пяти минут времени. Туннель, казавшийся бесконечным, вдруг упирался в скрытую во мгле глухую стену, и Брейди приходилось возвращаться до ближайшего перекрестка. Иногда из туннелей слышались голоса людей. Слов он чаще всего не разбирал, но один раз говорили точно на английском: Брейди узнал слово «настоящий» и словосочетание «два таких». Каждый раз, когда он сворачивал туда, откуда доносилась речь, звуки постепенно стихали — даже случайные шумы и знакомый стук молотка. Брейди вновь оставался один в каменной толще, теряясь в догадках, куда теперь идти.

Проходя по короткой перемычке между двумя освещенными туннелями, он услышал новый звук, заставивший его застыть на месте. Сначала раздался короткий, одиночный собачий лай. За ним последовала настоящая какофония разноголосого гавканья. Она приблизилась… стала удаляться… потом хор развалился надвое, как туман на ветру. Через несколько минут Брейди стоял, глядя на угол, из-за которого только что доносились пугающие звуки, и пытался понять, примерещились они ему или он на самом деле что-то слышал. Собачий лай затих слишком быстро, что-то не верится. Но с чего бы у него возникли такие слуховые галлюцинации? Неужели подземелье успело так сильно затронуть его разум? Потом ему почудился запах псины. Брейди потряс головой и пошел дальше — что ему еще оставалось?

Он прошел через еще четыре восьмиугольных зала и наконец оказался в одном из тех, которые уже проходил. Он продолжал шагать, оборачиваться, вслушиваться, принюхиваться. Брейди не мог поверить, что можно столько пройти по обитаемым, судя по всему, катакомбам — и за все это время не только никого не встретить, но и не наткнуться на свежие следы человеческого присутствия.

Не только пространство, но и время в этих туннелях искривлялось и нарушало свой ход. Выйдя из очередного восьмиугольного зала, Брейди засек время, а когда вскоре вновь посмотрел на часы, пришел в ужас: пятьдесят минут как в яму провалились. В другой раз, прислонившись к стене, он дал себе на отдых десять минут, а снова отправившись в путь, обнаружил, что прошло всего три.

Об ориентации в пространстве и говорить нечего. По ощущениям Брейди, он с равным успехом мог сейчас находиться как под самой мостовой Старого Иерусалима, так и на невообразимой глубине в толще породы. Что до пройденного расстояния, то он бы не удивился, если бы узнал, что над его головой находится храм Гроба Господня — или Стоунхендж. Пол шел то в гору, то под уклон, потолки то уходили ввысь, то опускались до самой макушки, коридоры расширялись и сужались, освещение менялось, менялись через несколько десятков шагов температура воздуха и направление ветерка, то и дело слышались (или мерещились) разные звуки — в какой-то момент от всего этого у Брейди закружилась голова. Туннель поехал в сторону и закрутился вокруг него. Брейди ухватился за стену, по это не помогло, и он плюхнулся на пол. Когда он закрыл глаза, ему показалось, что туннель остановился, но сам он продолжает вращаться, замедляясь, как выключенная карусель. Брейди сделал несколько глубоких вдохов-выдохов.

Потом открыл глаза: стены вновь стояли неподвижно. Преисподняя, вдруг подумал Брейди. Это ад: от меня зависит жизнь Алиши, а я заблудился в лабиринте.

Опираясь на стену, он осторожно поднялся и побрел дальше, уже не веря, что найдет здесь не то что Алишу, а хотя бы одного живого человека. Так и будет идти, пока не потеряет сознание. Кто-нибудь когда-нибудь найдет его высохшие кости и сгребет их в совочек.

Наконец он увидел свет из дверного проема в левой стене коридора. Заглянув туда, Брейди испытал потрясение, хотя и не знал, горевать ему или радоваться. Он стоял на пороге длинного узкого помещения с высоким потолком, у подножья уходящего вверх металлического пандуса, в конце которого, на высоте примерно третьего этажа, виднелась железная дверь.

«Это не может быть та же самая дверь», — подумал он.

От горечи у Брейди подкашивались колени, он едва держался на ногах. Бросив на пол ботинки, Брейди обулся, зашнуровал обувь и стал подниматься к двери. Он уже не заботился о том, чтобы идти тихо и осторожно; железный настил гремел у него под ногами; пистолет он держал за предохранительную скобу, и тот болтался на указательном пальце. Поднявшись, он узнал то место, где висел под пандусом, чтобы его не заметили. Он встал у двери и приложил к ней руку, словно надеялся чудесным мановением сделать так, чтобы это оказалась какая-то другая дверь. Но все, что ему удалось, — открыть ее, нажав на кнопку.

Это был все тот же подвал Латинской патриархии. Но в нем было светлее, чем в прошлый раз. Свет проникал через медленно сужающийся промежуток между открытой внешней дверью и косяком. У коробки с кнопками электронного замка стоял мужчина лет тридцати и удивленно смотрел на Брейди. Его длинные светлые волосы были собраны в пучок на затылке, а лицо явственно говорило о привычке к потасовкам. Кроме того, он был здоровенным, под два метра ростом, и мускулистым — этакий ходячий бицепс.

То ли выражение лица выдало Брейди, то ли здоровяк знал всех, кто имел право здесь находиться, а может, он уже знал о возможном появлении Брейди и пришел его задержать, но он сразу понял, что перед ним — нарушитель.

— Was machst Du denn Hier? — рявкнул он, бешено уставившись на Брейди. «Немец», — успел подумать тот.

Немец бросился на него, намереваясь схватить, но Брейди отступил на мостки и выставил пистолет. Увидев оружие, противник вытаращил глаза, но не остановился и не растерялся. Ударом огромного кулака он, как бейсбольной битой, выбил у Брейди пистолет. Пистолет ударился о стену, полетел вниз и исчез под пандусом. Через пару секунд он ударился о каменный пол.