Немец повернул голову вбок и сплюнул кровью.

— Не знать ни про какой девушка, — презрительно сказал он с сильным акцентом.

Брейди ткнул его пистолетом. Тот скривился от боли.

— Тогда Скарамуцци, — сказал Брейди. — Веди меня к Скарамуцци.

— Найн! Найн! — хрипло рассмеявшись, ответил немец. — Никто не будет отводить тебя к нему. Лютше ты меня убей, чем он.

Брейди почему-то сразу ему поверил. Такой страх или бездумная верность полностью совпадали с представлениями Брейди о характере Скарамуцци и его методах управления своими сторонниками.

Быстро отведя пистолет, он ударил немца рукояткой в висок.

Немец удивился, голова его дернулась, из рассеченной скулы потекла кровь. Но сознания он не потерял, а злобно уставился на Брейди и зашипел от боли. Брейди ударил еще раз, сильнее.

Немец «поплыл». Он схватил Брейди за рукав, пытаясь заблокировать следующий удар, но его рука разжалась.

Брейди все бил и бил его по голове пистолетом. Наконец немец обмяк. Брейди остановился, отведя руку с пистолетом наготове, чтобы нанести следующий удар. У противника голова была залита кровью, но он еще дышал. Брейди и сам дышал с трудом: похоже, у него были сломаны несколько ребер. Он опустил пистолет и устало покачал головой. Послать человека в нокаут далеко не так просто, как показывают по телевизору.

Брейди встал и, пошатываясь, направился к началу пандуса. Медленно — напряжение каждой мышцы, движение каждого сустава отзывалось болью — он засунул пистолет в кобуру. Нож он уронил, когда шел за пистолетом. Вспомнив об этом теперь, Брейди решил за ним не возвращаться. Он посмотрел на вход в лабиринт, потом на железную дверь наверху. Он долго стоял так, изнемогая от мук — больше нравственных, чем физических, несмотря на то, что досталось ему крепко.

Потом медленно побрел к выходу.

Ему удалось пройти несколько сотен метров до отеля «Глория», не потеряв сознание и не вызвав к себе излишнего внимания. Нетвердая походка, грязная и порванная одежда и общий внешний вид придавали ему сходство с пьяницей — это редкость в Старом Иерусалиме, но не до такой степени, чтобы немедленно вызывать полицию. Брейди зашел в гостиницу через черный ход, поднялся по лестнице на третий этаж и постучал наугад в один из номеров. Никто не отозвался. Тогда он вышиб замок ногой, зашел в номер и заклинил дверную ручку стулом. Потом осторожно, как человек, опускающийся в холодную ванну, лег на постель и опустил голову на подушку.

Потом повернулся на бок, свернулся калачиком и заплакал.

Надежда — безжалостный мучитель.

Она — как звук льющейся воды, когда губы запеклись и пересохло в горле. Как неразделенная любовь, которая никак не может смириться с тем, что не востребована. Как слух о чудотворном лекарстве, когда умирает ваш ребенок. Она обещает преодолеть неизбежное и заставляет ползти дальше по острым осколкам, но все время отодвигается и ускользает… Она превращает простую боль в агонию, дразня тем, что могло быть иначе.Надежда умудряется дурачить человеческий род после тысяч лет разочарований.

Брейди должен был прогнать ее.

Он не собирался возвращаться домой. Он больше никогда не увидит сына… не обнимет его… не увидит, как тот будет взрослеть.

Он не мог бросить Алишу. И у него не было ни единого шанса осилить подземный лабиринт Скарамуцци.

У него болело все: голова, челюсти, плечо, бок, руки, ноги… и сердце.

Как ему хотелось погасить эту боль парой глотков виски!.. Брейди спустил ноги с постели, сел и осмотрелся. Номер был чистый, но простой, без холодильника и мини-бара. Ладно, если уж суждено умереть, он будет смотреть смерти в лицо незамутненным взором. Так, как встретила ее Карен. Бог весть, сколько времени он провел когда-то, пытаясь представить себе ее последние мгновения. Брейди не знал, успела ли она заметить ту машину, понять, что подлетающий грузовик уже не свернет… Или это произошло внезапно? Бежать, чувствовать, как работают мускулы, как отталкиваются от земли ноги, как бьется в груди сердце; может, даже пытаться бежать в такт МерсиМи на плеере (Брейди знал, что она почти до конца дослушала «I Can Only Imagine»)… А потом ничто…или Бог… Бог знает, что потом. Но Брейди все-таки казалось, что перед этим был какой-то миг, независимо от того, видела Карен машину или нет. Может быть, доля секунды, ощущение воздушной волны перед бампером или даже само столкновение с металлом. Но она должна была успеть осознать, что жизнь окончена. «Какой была ее последняя мысль?» — часто думал Брейди. Ужасно не хотелось думать, что это был какой-нибудь душераздирающий мысленный вопль или умоляющее «Не-е-ет!!!» Ему хотелось, чтобы это было: «До свиданья, Брейди… Пока, Зак… Я люблю вас, ребята».

Зак!

Брейди посмотрел на телефон, стоявший на тумбочке. Надо позвонить. Пришла его очередь прощаться.

Он снова спустится в этот проклятый лабиринт, чтобы найти и спасти Алишу. Но Брейди знал: шансов у него куда меньше, чем выиграть в лотерею, купив один-единственный билет. Ему уже не выйти из этих адских туннелей на свет. Ну и пусть. Скарамуцци победит, но Брейди выйдет из игры на собственных условиях: не сдавшись, а делая то, что должен делать.

Как же он устал… Горечь поражения, усталость и боль от физических ран и увечий. Смерть станет для него избавлением. Но самой тяжелой была мысль о расставании с Заком. Только какой из него отец, если он бросит Алишу — и потом всю оставшуюся жизнь будет бояться посмотреть себе в зеркале в глаза? Что за отец из пьяницы, презирающего самого себя до тошноты? Заку будет лучше с Куртом и Кари Оукли. Счастливая здоровая семья. Его вырастят в любви и правильно воспитают.

Брейди посмотрел на часы: он обещал сыну позвонить два часа назад. Он отыскал в кармане новую телефонную карточку и положил ее рядом с собой. Снял трубку, услышал гудок и набрал «девятку». Гудок на мгновение прервался, затем возобновился. Брейди ввел информацию с телефонной карточки, набрал номер Оукли.

Зак ответил сразу, раньше, чем успел окончиться первый звонок.

— Привет, ребятенок! — бодрым голосом сказал Брейди.

— Папа! Я заждался.

— Прости. Было срочное дело.

— Ладно. Где ты?

Брейди ответил не сразу. Но он не хотел, чтобы Зак думал, что отец до самого конца лгал ему.

— Ты не поверишь, — сказал он. — Я в Израиле.

— Там, где жил Иисус?! Ничего себе! Что ты там делаешь?

— Ну, помнишь того типа? Вот он теперь здесь.

— Ты арестовал его? — помолчав, спросил Зак.

— Еще нет.

— Это опасно?

— Да, но я буду осторожен.

— Помнишь, что ты обещал?

«Обещай, что ты не дашь ему тебя убить». Брейди зажмурился.

— Помню, конечно, помню, — ответил он, чувствуя, что у него вот-вот предательски дрогнет голос. — Но знаешь… если что-то случится…

— Мы же договорились! — перебил его сын.

— Зак, выслушай меня! Я хочу, чтобы ты знал…

— Да я и так знаю! — быстро сказал Зак, меньше всего на свете желавший слышать, что еще что-томожет случиться.

Брейди замолчал, пытаясь подобрать слова, которые имело бы смысл сказать сыну в такой ситуации, не приводя его в ужас и не нагоняя смертную тоску.

— Ты меня любишь, — первым начал Зак. — И мама меня любит. И мне будет хорошо у дяди Курта и тети Кари. И все мы встретимся когда-нибудь на небесах…

— Сынок, я…

— Но я не хочувстречаться уже там! — закричал Зак со слезами в голосе. — Мама уже там! Хватит! Хотя бы ты останься!

Брейди услышал в отдалении встревоженный голос Кари, которая говорила что-то успокаивающее. Что-то стукнуло и зашуршало в трубке. Брейди уже ждал, что сейчас к телефону подойдет Кари и спросит, чем он умудрился довести сына до истерики. Вместо этого он услышал тихий шепот Зака:

— Ты обещал.

— Обстоятельства иногда…

—  Ты дал слово.

Оба замолчали.

Все верно; он обещал, он дал слово. Ему страшно не хотелось оставлять Зака. Но он просто не могоставить Алишу. Его сердце разрывалось на части, и боль от этого была почти физической.