— Не скажу, — ответил сын, точь-в-точь как когда-то его мать.

Брейди раскрыл объятья, и Зак с разбегу бросился в них.

— Думаю, сегодня я поем макароны с сыром, — сообщил отцу Зак.

— В «Олив Гарден»?

— Конечно!

Попрощавшись с миссис Прингл, отец с сыном не поехали сразу угождать аппетиту Зака, а решили заехать на кладбище Маунт-Оливет — проведать жену и мать. Могила Карен на вершине холма была идеальным местом упокоения, какое представляется большинству людей, хотя это самое большинство и вынуждено в конце концов довольствоваться небольшим клочком земли в монолите размером в футбольное поле, рассчитанном на тысячу могил. Жизнь Карен была застрахована на небольшую сумму. Большая часть страховки ушла на покупку двух смежных участков на необустроенной части кладбища, рядом со столетним дубом, который дирекция обязалась сохранить в неприкосновенности. За участок Брейди выписал чек в 60 тысяч долларов — в два раза больше, чем стоили другие.

Каждый раз, посещая могилу, Брейди убеждался, что деньги потрачены не зря: подальше от прочих скорбящих, от тесного безликого строя могил в старых и более современных «общинах» — так директор кладбища называл разные части своего некрополя. Складывалось впечатление, будто он возводит новые кварталы для растущих семейств — в каком-то смысле так оно и было. Здесь, под дубом, Зак мог без помех повидаться с матерью: поговорить, попеть, поплакать и просто полежать на ее могиле. Как правило, он все это и проделывал. Когда Брейди приезжал сюда один, он тоже так себя вел.

Теперь Зак сидел перед памятником из розового мрамора — большой прямоугольной плиты, протянувшейся на оба участка. С левой стороны, где лежала Карен, из плиты выступало сердце. С правой, где предстояло когда-то упокоиться Брейди, располагалась большая цветочная ваза в римском стиле. Брейди казалось, что Карен понравился бы такой памятник.

Зак водил рукой по буквам надписи:

Дальше шли даты рождения и смерти. Брейди и Зак оба старались не смотреть на них. Была какая-то безысходность и беспощадность в столь кратком отрезке, обозначенном ими. Даты напоминали им о том, что река времени относит их все дальше от родной женщины, и ее образ становится все меньше, как бы ни старались они удержать ее в поле зрения. Еще ниже шла любимая строка Карен из Библии:

— Странные слова для могильного камня, — заметил Брейди, когда Карен как-то раз сказала ему, что выбрала бы именно эти слова для своей эпитафии.

— Ничуть не странные! Господь очень добр, и когда я в конце концов встречу его, я, конечно, возрадуюсь. Надеюсь, ты тоже.

— Когда я к Нему отправлюсь или когда ты?

— В обоих случаях, но вообще-то я имела в виду свой уход.

— Не надейся, радоваться я не буду, разве только в том случае, если уйду первым.

— Подумай только, как Бог хочет, чтобы мы радовались. Эта мысль специально повторяется: «И еще говорю…»

— А можно поговорить о чем-нибудь другом?

Заказать мастеру выгравировать именно эти слова на могильном камне было невыносимо тяжело. Тогда, как и теперь, радости он не испытывал.

Стоя шагах в десяти позади Зака, Брейди слышал, как тот тихо рассказывает матери о школе, о недавно прочитанной интересной книжке, о мальчишке из футбольной секции, который приставал к нему, а он сумел дать отпор. Брейди знал, что Карен сейчас обняла бы сына, провела пальцами по его волосам и сказала: «Как интересно!» или: «Я тобой горжусь!». Впрочем, кто знает — может, она прямо сейчас делает это.

Брейди положил руки на пояс и случайно дотронулся до своего сотового телефона. Он и забыл про него… Отцепив телефон, Брейди переключил его на виброзвонок. Ничто так не нарушает душевный покой, как звонок сотового.

Он дал сыну побыть с матерью наедине еще несколько минут, потом сел рядом. Зак дотронулся указательным пальцем до первой буквы в слове «ЛЮБИМОЙ». Брейди приложил сверху свой палец. Словно повторяя надпись еще раз, они вместе обвели все буквы в ней вплоть до четверок после «Филиппийцам». Даты жизни они, как всегда, пропустили.

Ориентируясь по карте, скачанной с одного из вебсайтов, Алиша подъехала на арендованном «додже» к захламленной автостоянке близ храма Святого Антония Египетского на Тридцать Пятой Авеню. Нью-Йорк она знала не очень хорошо и храмов на своем веку тоже видела не слишком много, поэтому ожидала увидеть большое, богатое, украшенное барельефами здание с окнами-розетками и тяжелыми резными деревянными дверями, напоминающими корму испанского галеона. Но храму Святого Антония было далеко до собора Святого Патрика. Он оказался типовой каменной церковью; ступени перед фасадом вели к парадным двустворчатым вратам чуть выше обычной входной двери, крышу венчала невысокая звонница со шпилем. Узкие окна в боковых стенах были забраны цветным стеклом.

Метрах в пятнадцати западнее церкви стояло двухэтажное кирпичное здание с запыленными окнами и без парадного входа. Между домом и церковью с небольшим отступом в глубину двора проходила высокая стена, имитировавшая каменную церковную, но явно более поздней постройки. Промежуток от тротуара до стены был покрыт пожухлой травой. От ступеней парадного входа к калитке, расположенной посередине между храмом и кирпичным домом, по дуге шла дорожка, вымощенная плитками. Алиша шагнула за калитку — и сразу очутилась в каком-то другом мире.

Двор, в который она попала, вполне мог служить декорацией для съемок фильма про вампиров, вроде тех, что снимали в семидесятых на киностудии «Хаммер филмз»: низкое хмурое небо, зловещий лес, вой каких-то тварей в отдалении. По всему двору, словно пытаясь кого-то поймать, распростерли голые ветви ивы. Сумерки сгустились, воздух стал на несколько градусов холоднее. На садовом столике и стоявших вокруг него трех металлических стульях лежал толстый слой грязи и опавших листьев. Алише стало неуютно, и она потерла руками плечи, чтобы согреться. Дворик был с трех сторон огорожен домами, а с четвертой этот кирпичный мешок завершался каменным забором. Вход в двухэтажное здание обнаружился слева от калитки, рядом висела деревянная резная дощечка с надписью: «Священник Данкен МакАфи». Поднявшись на бетонное крыльцо перед дверью, Алиша нажала освещенную кнопку дверного звонка. Где-то далеко в доме раздалась трель, похожая на колокольный звон. Через несколько секунд загорелась лампочка над дверью. Затем открылось смотровое окошко, устроенное в двери на уровне лица. Но за ним было темно, и Алиша ничего не смогла рассмотреть.

— Добрый вечер! — неуверенно поздоровалась она с темной пустотой за дверью.

Где-то в доме хлопнула другая дверь, а за входной стало чуть светлее, и в смотровом окошке высветился кусок прихожей. Алиша заглянула в него — и вдруг прямо перед ней возникло лицо. Ей были видны только широко раскрытые мечущиеся глаза и острый нос.

— В чем дело? — раздраженно спросили у нее.

— Отец МакАфи? — спросила в ответ Алиша.

— Это вы открыли дверку? Она что, не была закрыта на засов? — в свою очередь спросил стоявший за дверью после недолгой паузы.

— Она открылась после того, как я позвонила. Но я никого здесь не видела, — после этих слов лицо исчезло из окошечка, и Алиша поняла, что священник осматривается. Все это начинало ее тревожить. — У вас что-то случилось, святой отец?

Его лицо вновь показалось в окошке:

— Он следит за нами. Уходите.

— Кто следит? Может, вам нужна помощь?

— Конечно нет. Кто вы? Что вам нужно?

Алиша поднесла к его лицу удостоверение:

— Я из ФБР. Специальный агент Алиша Вагнер. Мы с вами вчера говорили по телефону.