— Пип, иди сюда!

Пип трясет головой:

— Здесь лучше!

— Иди, я сказал! Быстро!

У Пипа замирает сердце. Люко совсем недавно начал относиться к нему как к своему, и остальные мальчишки, которые до этого дразнили и унижали Пипа за то, что он маленький и хилый, сразу к нему переменились. Они стали брать его с собой, когда ходили курить за церковью Сан-Джузеппе, когда воровали продукты из магазина папаши Уцо, когда приставали к мальчишкам помладше. Полгода назад Пип с завистью смотрел на их пустующие места в классе и жалел, что у него нет таких друзей, с которыми можно было бы удрать с уроков, ведь одному это делать страшно и неинтересно. Теперь благодаря Люко у него такие друзья есть. Нельзя его подводить.

Но почему Люко всегда привлекает самое страшное и опасное?

— Иду! — бодро кричит Пип, надеясь, что другие мальчишки не слышат фальшь в его голосе, и добавляет для убедительности. — Салаги!

Когда Пип добирается до Люка, стоящего на вершине, тот выглядывает за край утеса и смотрит вниз, придерживаясь за ветку.

— Ничего страшного, — говорит Люко. — Смотри.

Пип подвигается вперед и понимает, насколько высота отсюда кажется больше, чем снизу. Даже голова кружится. Но внизу вода: все-таки опасно отсюда прыгать или нет?

Люко отодвигается.

Пип берется за ветку и наклоняется. И сразу же видит прямо под ними огромный валун в метре под водой.

— Люко, — произносит он, — там…

Но тут он получает очень сильный пинок. В падении Пип переворачивается, надеясь снова ухватиться за ветку, но не успевает. На ничтожную долю секунды Пип успевает ощутить прохладную влагу воды, потом его обжигает страшная боль, а дальше все исчезает.

Приходит в себя он уже на больничной койке. Нога висит в полуметре над постелью на ремнях, соединенных с системой тяг и блоков, которые закреплены на металлической подставке. Нога полностью в гипсе, от пальцев до паха. По крайней мере в десяти местах из гипса торчат металлические штыри. Боль такая сильная, что невозможно определить, где именно болит. Болит, невыносимо болит все: ноги, таз, внутренние органы.

В палате каменные стены с неровно положенным раствором — так построены многие здания в этом тысячелетнем городке. Слой побелки — как свидетельство тщетной попытки придать комнате современный и стерильный вид. Солнечный свет с трудом пробивается через единственное запыленное окошко высоко в стене. На тележках из нержавеющей стали рядом с кроватью пищат и щелкают приборы, следя за его состоянием. Над ним делает приветственный круг большая жирная муха. Она снижается к лицу, и тут ее ловит чья-то рука. Пип поворачивает голову и видит стоящего рядом с кроватью Люко. Зажав муху в кулаке, тот с улыбкой смотрит Пипу в лицо.

— Очнулся, — произносит Люко. — Как раз вовремя.

— Ты меня толкнул, — говорит Пип слабым голосом. В горле пересохло, и слова выходят из него с болью и трудом, словно проталкиваются сквозь песок.

По лицу Люко пробегает выражение жгучей злобы и звериной жестокости — и тут же сменяется великодушным терпением, с каким относятся к умственно отсталому брату.

— Ты сам прыгнул, дурачок, — говорит он. — Энцо и Раффи видели, как ты это сделал. Они говорят, смелее поступка представить невозможно. Ты герой школы. Прыжок ласточкой из космоса. — Люко изображает рукой красивый пируэт в воздухе.

— Ты…

— Да, и я тоже видел. Это было очень красиво.

Лицо Люко снова становится суровым. Он подносит кулак к лицу Пипа и сжимает руку так, что белеют костяшки пальцев. Потом Люко раскрывает ладонь и вытирает след от раздавленной мухи о больничную пижаму Пипа.

— Ты герой, — шепчет он напоследок и уходит.

Так и вышло: он действительно стал на какое-то время героем для других мальчишек. Когда, побывав на месте его «подвига», они спрашивали: «Что же ты не посмотрел, куда прыгаешь?» — Пип отвечал так, как научил его Люко: «Если каждый раз смотреть, будет неинтересно». И никто из них не назвал его дураком, выходило, будто он просто отчаянный смельчак.

Верхние участки большой берцовой и малоберцовой костей оказались раскрошены. С годами правая нога становилась все длиннее левой, и Пип прикреплял к подошве левого ботинка все более высокую подставку. Он привык быть калекой, как привык всегда быть рядом с Люко.

— Пип!

Он вздрогнул, очнувшись от воспоминаний и встретив любопытный взгляд Никласа Хюбера. Тогда, в Раддусе, никто так и не узнал, что с ним на самом деле случилось. Энцо и Раффи, конечно, знали, но ни словом, ни намеком не поставили под сомнение официальную версию его отважного прыжка, даже когда оставались без свидетелей. Пип пришел к выводу, что Люко запугал и их, причем, видимо, более прозрачными угрозами, чем та раздавленная муха, которая послужила предупреждением ему. Пип не был удивлен тем, что Хюбер — давний и последовательный недруг Люко — подослал сыщиков, чтобы выяснить все подробности его жизни, но факт, что всплыли такие давние и тщательно скрываемые вещи, обескураживал. Что он еще накопал?

— Что надумал? — спросил Хюбер с улыбкой. На алюминиевом ситечке кальяна тлел кусок древесного угля. Никлас потянул воздух из мундштука, будто поцеловал взасос змею. Задержав в себе дым на несколько секунд, он медленно выпустил его через рот и ноздри.

— Просто задумался, — наблюдая за ним, негромко ответил Пип.

— Тогда подумай вот о чем: на сей раз Скарамуцци морочит голову не тем, кого можно дурачить безнаказанно. Мне известно о его мелких шалостях в Италии и Греции, где он обирал вдовушек. И про нелегальную торговлю оружием… с Сирией, если не ошибаюсь!

Пип вытер пот, выступивший у него на лбу и верхней губе.

— Прошлое Люко не имеет никакого отношения… — начал он.

— Ты сам знаешь, что имеет. Но теперь он обманывает не домохозяек и не провинциальных сектантов в Гельнхаузене, Страуде или Толедо… — Хюбер заговорил громче. Он перевел дыхание, потом снова присосался к кальяну и продолжал спокойнее, но слова его, вылетая изо рта вместе с дымом, казалось, материализовывались в воздухе в раскаленные знаки, составлявшие полное название Совета Смотрителей. — Collegium Regium Custodum et Vigilum Domino Summo Curantium — всемирная и всемогущая организация, наши возможности неограничены, у нас есть деньги, на нас работают лидеры делового мира, политики… киллеры. — Последнее слово он произнес шепотом, затем сделал небольшую паузу и продолжал: — Как ты знаешь, мы очень серьезно относимся к своим обязательствам. Все, что мы делаем, подчинено служению, выполнению нашей миссии. Когда окончательно выяснится, что Скарамуцци не тот, за кого себя выдает, мы не просто с позором его изгоним или сдадим в полицию, нет, мы его прикончим! Мы уничтожим все следы его существования: его семью, знакомых, его… друзей. Через шесть месяцев после того как спадет пелена с глаз моих менее проницательных коллег, само имя Люко Скарамуцци исчезнет, и всякое упоминание его станет невозможным. Ни один человек в мире его больше никогда не произнесет. Ты мне веришь?

Пип сделал глотательное движение, но рот и горло были сухими, как опаленный бетон. Он уже сделал ставку на победу Скарамуцци в той ужасной игре, в которую тот ввязался, ему поздно рваться к кассе и говорить, что передумал. Все, что ему теперь нужно, — это немножко мужества. Где же оно завалялось?

— Я верю, что у вас хватит сил сделать то, что вы говорите, — сказал наконец Пип, собравшись с духом. — Только я не верю, что Люко будет уличен в обмане. Почему вы думаете, что он не тот, за кого себя выдает?

— Важнее другое, — возразил Хюбер, — почему ты ему веришь? Если на самом деле веришь! — Он наклонился ближе, и огни свечей заиграли в его пронзительных голубых глазах. — Пип, почему тыверишь, что Люко Скарамуцци — антихрист?

Алиша усадила Брейди на переднее сиденье и пристроила ему на колени ноутбук. Компьютер она соединила проводами с теми устройствами, которые вынула из шлема — теперь они лежали на полу машины. Брейди не разбирался в цифровой видеоаппаратуре, но качество картинки его поразило. На экране видна была группа людей — человек десять или больше — у открытого гаража, встроенного в жилой дом. Собравшиеся были обращены к камере, и Брейди мог рассмотреть каждое лицо до мельчайших подробностей, до отдельных волосков и мелких изъянов кожи. Изображение было очень четким, без размытого фона или глубоких теней, характерных для съемки при ярком свете.