Все тело Аттикуса напряглось в ожидании. Когда гарпун наконец приблизился к существу, мир вокруг словно замер. Все вдруг обрело поразительную четкость. Кошмару вот-вот конец… Гарпун звонко ударился в горб монстра и… отскочил. Перелетел вперед, ударился о другой горб и вновь, со звуком, который издает металл при соударении с металлом, отскочил, взвился в воздух и там, на безопасной высоте, взорвался.

Аттикус схватил О'Ши и Тревора в охапку, и все трое повалились ничком на палубу. Сказалась больше привычка, чем опасение, что их действительно накроет осколками.

Дымок от взрыва быстро рассеялся в воздухе над палубой «Титана». За спиной Аттикуса расхохотался Тревор:

— Отличная работа! Отличная!

Аттикус отодвинулся от миллиардера; тот сел и захлопал в ладоши:

— Браво! Браво!

— Вы довольны? — прорычал Аттикус, вставая на ноги; осмотрелся кругом, но ничего не увидел, кроме безбрежной синевы. — Он ушел!

— А мы продолжим охоту, — усмехнулся Тревор. — Все оказалось куда интереснее, чем я ожидал. А эта тварь даже покрупней, чем я думал. Нет, но каково приключение! Хотя должен признать: я не люблю, когда у меня что-то отнимают.

О'Ши помог Тревору подняться. Перед тем как удалиться, он проронил:

— Не печальтесь, отважный Аттикус. Месть ваша осуществится. Обещаю вам.

Когда они оба ушли, Аттикусу несколько полегчало. Он остался один на палубе яхты, один во всем мире. В тот же момент он понял, до чего пуст и никчемен окружающий мир. Океан утратил в его глазах былую магию. Семья разрушена. Сам он изменил своим моральным принципам.

От горестных раздумий его оторвал посторонний звук — шум движущегося судна, но не «Титана». Значит, за яхтой следует какое-то еще. Перегнувшись через левый борт, он увидел невдалеке бегущий по волнам белый с красной полосой катер Береговой охраны. Он выглядел сущим карликом по сравнению с огромным плавучим дворцом Тревора Манфреда, и Аттикус подивился смелости, даже наглости капитана катера, осмелившегося так близко к ним подойти.

Внимание Аттикуса привлекло какое-то движение на носу. Преследующее их суденышко сильно раскачивало, но Аттикус все же разглядел женскую фигуру с черными волосами, разметавшимися по ветру так, что они скрыли лицо. Сердце вдруг екнуло от узнавания.

Мария.

Но ветер переменился, лицо открылось его взгляду, и Аттикус увидел перед собой женщину столь же красивую, как и его жена, но ее мрачный вид был красноречивее любых слов.

Андреа.

Она стояла со скрещенными на груди руками, спина выпрямлена, и вся фигура выражала внутреннее напряжение. Она, очевидно, наблюдала за его неудачным выстрелом, и он не произвел на нее впечатления. Как не произвел бы и на Марию.

На борту «Титана», залив Мэн

Аттикуса совершенно не интересовал вопрос, с чего бы это катер Береговой охраны США взялся преследовать «Титан». Он был так близок к тому, чтобы прикончить монстра, но тот таки избежал уготованной ему участи. Только это сейчас занимало мысли Аттикуса, прочее не имело значения. Что до Андреа, то он пришел к выводу, что его старая знакомая с самого начала преследовала личные интересы.

«Забудь прошлое, — думал он. — Она не может быть тем же человеком, которого ты знал раньше. Она вообще, возможно, рассматривает мое несчастье как возможность по-быстрому срубить бабок. Что еще интересует сейчас большинство людей? Если же и самой в этом поучаствовать — то-то сценарий для фильма!»

«Но если все действительно так, то почему я не перестаю о ней думать?»

Придав лицу мрачное выражение, которым мог бы гордиться любой футболист, желающий устрашить противника, Аттикус закинул ноги на кресло в переднем ряду, скрестил руки на груди и стал ждать начала. Он свое дело сделал, и сейчас ему предстояло просмотреть самую ужасную и безжалостную запись, какую только можно представить. Фильм о смерти дочери.

— Не расстраивайтесь вы так, — не преминул утешить его Тревор, откинувшись в кресле и глядя на Аттикуса через проход своего персонального кинотеатра. На стене перед ними висел пятнадцатифутовый экран, на наклонном полу стояли восемь удобных кожаных кресел, разделенных проходом. Комната была чуть освещена висящими на стенах бра, а также маленькими лампочками, горевшими по обеим сторонам прохода, что создавало атмосферу самого настоящего кинотеатра. — Это ведь была только первая попытка одолеть самого могучего зверя на планете. Мы не остановимся, пока не исполним нашу благородную миссию.

Хотя Тревор, несомненно, говорил с наилучшими намерениями, его слова мало успокоили Аттикуса — ему как-никак предстояло увидеть смерть своей дочери, во второй раз за несколько дней. Повисшую в комнате неловкую тишину нарушило явление Римуса — в одной руке пульт и бутылка кока-колы, в другой ведерко промасленного попкорна. Аттикус моментально взбесился.

— Ты, поганый урод, — рявкнул он, вскочив на ноги. Подошел вплотную к Римусу и, набрав пригоршню попкорна, раскрошил его в труху. — Развлекаться, что ли, сюда пришел? Повеселиться вздумал?

Внезапная вспышка ярости заставила гавайца на мгновение опешить, но почти сразу же растерянность уступила место злости. Он вперил в Аттикуса гневный взгляд, но, когда глаза их встретились, моментально понял: дойди дело до драки — она закончится смертью одного из них. И кто будет убит — еще вопрос.

— Ну же! — крикнул Аттикус.

Римус хрюкнул что-то неразборчивое, что могло сойти за извинения, и поставил ведро с попкорном и бутылку на пол. Затем молча уселся в кресло.

Аттикус посмотрел на Тревора и увидел, что глаза у того широко раскрыты от удивления. Он в недоумении поднял брови, давая тем самым понять, что отступление Римуса явилось для него полной неожиданностью. Дверь в задней части «кинотеатра» открылась, и вошел О'Ши — олицетворенное спокойствие. Он был одет в голубые джинсы и футболку и в такой одежде больше напоминал студента старших курсов университета, нежели священника. Пройдя мимо Аттикуса, О'Ши сел в соседнее кресло. Никто не задал ему вопроса о том, что он здесь делает и почему так одет.

— Включай, — скомандовал Тревор.

Римус направил пульт через плечо в конец комнаты и нажал кнопку. Видео с камеры переписали на DVD для удобства просмотра. Аттикус поначалу воспротивился идее смотреть запись на таком большом экране, но Тревор настоял, что так можно будет разглядеть важные для дальнейшей охоты детали, и Аттикус уступил. Он, впрочем, не сомневался: если у этой твари и имеются слабые места, обнаружить их будет очень непросто.

Огромный экран ожил, стал синим, затем цвет сменился на черный, и пошла запись. Аттикус весь напрягся, услышав голос дочери, усиленный мощной системой «долби-серраунд»: «Чего мы ждем? Поехали!»

Увидев на экране Джиону в облегающем дайверском костюме с развевающимися на ветру фиолетовыми волосами, он почувствовал, что сейчас его стошнит.

— Красивая девочка, — заметил Римус.

— Мне нравятся волосы, — прибавил Тревор.

— Прокрутите вперед, — попросил Аттикус почти шепотом.

Римус позволил записи идти еще несколько секунд. Ясно было, что он либо желал причинить Аттикусу дополнительную боль, либо увлекся созерцанием соблазнительных форм его уже мертвой шестнадцатилетней дочери.

Тревор похлопал Римуса по затылку и сказал:

— Промотай.

Запись на несколько секунд потеряла четкость: перед камерой проплыла Джиона. Аттикус будто заново переживал события того трагического дня. Вот на экране появилось стадо мирно плывущих китов.

Фильм продолжался, и зрители, не произнося ни звука, смотрели, как отец с дочерью проводят последние минуты вместе: вот они плавают с китами, вот Аттикус гладит по спине огромного самца. Из колонок раздался громкий крик: первый предупредительный сигнал. Аттикуса бросило в пот.

Оно приближалось…

Картинка на экране закружилась, когда киты вспенили вокруг воду. Затем из глубины показалось второе стадо. Аттикус слышал собственный голос: он инструктировал дочь относительно того, что следует делать. Сейчас, на видео, он отчетливо видел, что буквально считаные метры отделяли их от мчащегося в панике гигантского самца, когда тот свернул в сторону.