– В скором времени нам должны предоставить архивы галереи. Если повезет, то окажется, что Дени вела записи и о своих любовных похождениях, – сказал Мерсер.

Джоан покачала головой:

– «Хорошие девочки ведут дневник, у плохих на это нет времени». Маловероятно.

– Ты говорила, что тебе известно, почему Лоуэлл Кэкстон перестал быть желанным гостем у законопослушных граждан, – напомнила я Джоан.

– Из-за ограбления музея Гарднер десять лет назад. Вам уже об этом рассказывали?

– Джоан, тебе надо писать больше пьес, – заметил Майк. – Налей-ка мне еще бокальчик вон того красного вина.

Я знала, что на рубеже веков светская львица Изабелла Стюарт Гарднер оплатила постройку палаццо в венецианском стиле, чтобы выставлять там одну из богатейших в стране художественных коллекций, которую помог собрать ее близкий друг Бернард Беренсон. Я много раз была в этом музее, пока училась в колледже, а также в прошлом году, когда оказалась неподалеку от Фенуэй-корт.

– Да, припоминаю, что там была кража. Много лет назад. Разве дело не раскрыли? – усомнилась я.

– Нет. Послушайте, друзья, – произнесла Джоан, собираясь посвятить нас в подробности крупнейшей кражи предметов искусства в Соединенных Штатах, – именно после того случая Лоуэлл оказался замаранным и так и не смог отмыться. В марте 1990 года двое мужчин в форме бостонских полицейских подошли к охранникам музея у бокового входа в здание, и их впустили. Воры заперли охранников, отключили несложную сигнализацию и смылись, прихватив десяток полотен общей стоимостью примерно в три сотни миллионов долларов.

– Ты серьезно? Что забрали? – уточнил Мерсер.

– Несколько работ импрессионистов – кажется, Мане и Дега, – старинный бронзовый китайский кубок, наконечник наполеоновского флагштока, Вермеера и, главное, шедевр, из-за которого, собственно, и было столько разговоров. Это картина Рембрандта, которой уже триста шестьдесят лет, она висела в знаменитом Фламандском зале музея Гарднер. Называется «Шторм в Галилее», это единственный написанный им морской пейзаж. Ничто из похищенного так и не нашли. Все пропало бесследно. В то время музей был застрахован на мизерную сумму, им предложили всего миллион долларов. Год или два назад ФБР увеличило эту сумму до пяти миллионов. Но в мире искусства никогда не утихали слухи. Правда, за слухи нельзя было зацепиться. Полиции остались только кусочки.

– Какие кусочки?

– Это я для красного словца, Алекс. Кусочки краски, разумеется. Большинство работ были маленькими, их забрали вместе с рамами. Но – возможно, еще и потому, что Рембрандт был прикреплен к стене, – воры просто вырезали полотно из рамы. Кошмар, да? В любом случае от лакового покрытия и старости полотно сделалось жестким, поэтому на пол осыпалась краска. Это все, что осталось от шедевра.

– А теперь объясни, при чем тут Кэкстон, – попросил Майк, слизывая с губ шоколадную глазурь от профитролей.

– Все знали, что эти картины «в розыске» и не хотели иметь с ними дела. За прошедшие годы погибло несколько главарей мафии, по слухам, имевших непосредственное отношение к этой краже. И каждый раз люди на аукционах и в галереях начинали судачить, что все это из-за Рембрандта. Если кто-то и мог спрятать такой трофей или вывезти его из страны, то это был или человек со связями, как у Лоуэлла Кэкстона, или любитель риска вроде Дени. Несколько месяцев назад Лоуэлл торжественно открыл свою галерею в Фуллер-Билдинг. Дени ушла оттуда еще до моего прихода. Но все в один голос утверждали, что она была под кайфом и все время говорила, что у нее есть бомба, которая взорвет мир искусства. Не забудьте спросить Лоуэлла про это, когда придете к нему в следующий раз.

На этот раз ужин нам не дал закончить запищавший пейджер Мерсера. Он отказался взять мой сотовый и отправился звонить по телефону на лестнице.

Вернувшись, он постучал по столику костяшками пальцев:

– Поехали в Челси, приятель.

Майк запрокинул голову, выливая в себя остатки «Ла Таш» 1986 года так, словно это пиво.

– Смотреть на нитяные скульптуры в такой час?

– Нет. Нашли машину Дениз Кэкстон.

– Где?

– Она стояла у нас под носом все это время. В сомнительной автомастерской в квартале от ее галереи. Машину хотели разобрать на части и отправить за границу. Как собственность «Челсиремстроймонтаж».

– В ней что-нибудь обнаружили?

– Эксперты ищут отпечатки пальцев. Там еще, похоже, кровь. Возможно, Дени похитили из машины, а затем прикончили в «Шевроле» Омара.

Майк поднялся и поблагодарил Джоан за ужин.

– Давай я заеду за тобой утром и отвезу в гости к Лоуэллу в Фуллер-Билдинг? – обратился он ко мне. – Будь внизу в девять.

– Не убегай, я еще не доложил, что сказали патологоанатомы, – Мерсер удержал Майка за плечо. – ДНК еще не готова, но они определили группу крови по образцу спермы, найденной на брезенте, в который было завернуто тело. И нам надо все начинать с нуля, леди и джентльмены. Потому что Омар Шеффилд не насиловал Дениз Кэкстон.

– Любовники, мистер Чэпмен? Я бы так не сказал, – заметил Лоуэлл Кэкстон, вставая из-за стола и поворачиваясь, чтобы полюбоваться видом на Мэдисон-авеню из окна своего офиса в Фуллер-Билдинг. – Сам я называл их акционерами Дени. Каждый из них владел ею в той или иной степени. Но это был очень эфемерный бизнес.

– То есть вы не думаете, что они интересовались Дени из-за денег? – переспросил Майк. Он только что назвал Кэкстону имена мужчин, которые мы узнали от Джоан – Мэттокс, архитектор, и Ренли, торговец антиквариатом.

– Да бросьте, мистер Чэпмен. Вы же не столь примитивны. Естественно, дело было не в ее деньгах. А в моих. Состояние Кэкстонов привлекало разных личностей и к Дени, и ко мне, – он повернулся к нам лицом. – Мне приходилось иметь с ними дело всю жизнь. Но, как я уже говорил, от официального знакомства с упомянутыми вами джентльменами я был избавлен.

Утренние солнечные лучи лились в окно, и свет резал Лоуэллу глаза, поэтому он вышел из-за стола и пригласил нас сесть в мягкие кожаные кресла, стоящие под пляжными видами Будена.

– А почему вы не рассказали нам про письма что получала Дени? Ведь ее шантажировали, – задал следующий вопрос Майк.

– Кажется, я чувствую знакомый запашок любительницы покопаться в грязном белье, – с видом мученика простонал Кэкстон.

– Что?

– La povera Signorina Sette, я прав? Бедная малышка Сетте, при каждом удобном случае она рассказывает одни и те же глупые байки. Позвольте мне пофантазировать, джентльмены. Если вы продадите права на экранизацию ее фантастической истории, то вас, – он улыбнулся Майку, – наверняка сыграет Шварценеггер, вас – Дензел Вашингтон, Марину Сетте какая-нибудь актриска с личиком Ширли Темпл, а меня… если бы сейчас были живы Бела Лугоси или Винсент Прайс. Ведь в вашей истории я неизменно оказываюсь злодеем, не так ли? Но, по крайней мере, злодеем всегда дают произносить речи.

Его прервал стук в дверь – вошла секретарша с серебряным подносом в стиле барокко, принесла кофе, круассаны и датские плюшки. Пока она ставила все это на стол, Кэкстон не проронил ни слова, но стоило ей выйти, как он предложил:

– Угощайтесь, детективы.

– Пусть сначала Шерон Стоун, – кивнул Майк в мою сторону, – поухаживает за мной. Ради этого я и таскаю ее с собой. Толку от нее мало, зато глаз радует.

Я молча налила всем кофе и спросила:

– А почему вы сразу решили, что про письма рассказала Марина Сетте?

– Это не первая ее попытка смешать меня с грязью, мисс Купер. Неужели она приехала сюда, чтобы снова попытаться заварить эту старую кашу? Вы же знаете, в чем причина ее ненависти ко мне?

Как я могла защитить Марину Сетте в такой ситуации?

– Я знаю только то, что она сообщила.

– Вся ее история яйца выеденного не стоит. Она ничего не может доказать, а я, в свою очередь, не могу ничего опровергнуть. – Я вспомнила, что женщина, которую Марина назвала своей матерью, была второй женой Лоуэлла и разбилась на катере. – Можно сказать, концы в воду. – Изрекая это, Кэкстон улыбнулся мне одной из своих самых отвратительных улыбок и продолжил: – Даже эти ваши новомодные технологии – генетические отпечатки – в данном случае ничем не помогут. Я никого не смогу убедить, что эта безродная барышня вовсе не дочь моей покойной жены.